— Я ничего не вижу, только этот проклятый пляж, а зрение у меня нулевое. — Я не знаю, что это значит. — Это значит, что если бы там что-то было, я бы это увидел! — И все-таки он сомневался. Кто знает, как далеко видит Роланд своими суровыми голубыми глазами. Может быть, только чуть дальше, чем Эдди. А может быть, дальше, чем просто чуть-чуть. — Ты увидишь ее, — пообещал стрелок. — Что я увижу? — Сегодня мы до нее не доберемся, но если зрение у тебя хорошее, как ты говоришь, ты увидишь ее до того еще, как диск солнца коснется воды. Если только не будешь стоять тут на месте и щелкать пастью. — Ка, — съязвил Эдди. Роланд кивнул совершенно серьезно: — Ка. — Кака, — добавил Эдди и рассмеялся. — Пойдем, Роланд. Предпримем экскурсию. И если я ничего не увижу до того, как диск солнца коснется воды, ты меня угощаешь цыпленком. Или Биг-Маком. Чем угодно, только не омаром. — Пойдем. Они зашагали вперед, и еще где-то за час до того, как солнце коснулось линии горизонта, Эдди разглядел вдали какой-то непонятный силуэт — смутный, едва проступающий, как сквозь туман, почти и неразличимый, но все-таки там что-то было. Что-то новенькое. — О'кей, — сказал он. — Я вижу. У тебя зрение, наверное, как у Супермена. — Как у кого? — Ладно, проехали. Мы имеем тяжелый клинический случай культурного отставания. — Чего? Эдди расхохотался. — Ладно, проехали. Это что? — Увидишь. И стрелок двинулся дальше, прежде чем Эдди успел спросить что-нибудь еще. Минут через двадцать Эдди решил, что он действительно видит. А еще через четверть часа он уже был абсолютно уверен. До этой штуки на берегу оставалось еще две-три мили, но он уже понял, что это. Дверь. Ну конечно. Еще одна дверь. В ту ночь они спали плохо и наутро отправились в путь где-то за час до того, как пики гор явственно проступили в дымке рассвета. Они добрались до двери одновременно с первыми лучами солнца — такого спокойного и надменного. Эти лучи, словно лампы, осветили их щеки, заросшие многодневной щетиной, и в беспощадном их свете стрелку снова было сорок, а Эдди казался не старше того Роланда, который вышел на бой с Кортом со своим оружием — соколом Давидом. Эта дверь была точно такой же, как первая, только надпись на ней гласила: ГОСПОЖА ТЕНЕЙ — Ну вот, — тихо вымолвил Эдди, глядя на дверь, которая просто стояла на берегу, а петли ее крепились к какому-то неведомому косяку в проеме между двумя мирами, между двумя вселенными. Она стояла со своим высеченным сообщением, реальная, как скала, непонятная, как свет звезд. — Ну вот, — согласился стрелок. — Ка. — Ка. — И отсюда ты должен извлечь второго из своей тройки? — Похоже на то. Стрелок понял, что собирается сделать Эдди, еще до того, как Эдди сам это осознал. Он увидел, как Эдди рванулся вперед, еще до того, как он сам сдвинулся с места. Роланд мог бы вывернуть руку Эдди и сломать ее в двух местах, Эдди бы и не понял сначала, что произошло, но он даже не шевельнулся. Мало того: он позволил Эдди выхватить револьвер из правой своей кобуры. В первый раз в жизни Роланд позволил, чтобы кто-то прикоснулся к его оружию без разрешения. И все же он даже не шевельнулся, чтобы остановить это святотатство. Он лишь спокойно, едва ли не мягко, взглянул на Эдди. Напряженное лицо Эдди так и пылало. Белки его выпученных глаз, казалось, горят. Он держал тяжелый револьвер обеими руками, и все равно дуло дрожало, мотаясь из стороны в сторону. — Открывай, — сказал он. — Ты ведешь себя глупо, — голос стрелка оставался спокойным. — Мы с тобой оба не знаем, куда ведет эта дверь. Вовсе не обязательно, что она откроется в твою вселенную, не говоря уж о том, чтобы — в твой мир. Откуда нам знать, может быть, у Госпожи Теней восемь глаз и девять рук, как у Шивы. И даже если она откроется в твой мир, то, быть может, мы выйдем в далекое прошлое, задолго до твоего рождения, или в далекое будущее. Эдди натянуто улыбнулся. — Вот что я тебе скажу, приятель: я более чем с охотою променяю резинового цыпленка и этот отпуск на засраном пляже на то, что меня ожидает за Дверью N 2. — Я не понимаю… — Я знаю, что ты не врубаешься. Это значения не имеет. Просто открой эту хреновину. Стрелок покачал головой. Они стояли в лучах рассвета, и косая тень от двери тянулась к волнам отлива. — Открывай! — заорал Эдди. — Я пойду с тобой! Ты въезжаешь? Я пойду с тобой! Это не значит, что я потом не вернусь. Может быть, я вернусь. То есть, скорее всего, я вернусь. Ты не думай, я не забыл, что ты для меня сделал. Но пока ты будешь там разбираться с этой теневой куколкой, я собираюсь зайти в ближайшую «Чикен-делайт» и взять там цыпленка на вынос. Думаю, для начала сойдет «Семейный коробок» на тридцать кусочков. — Ты останешься здесь. — Думаешь, я шучу? — Эдди, казалось, сейчас взорвется. Стрелок почти воочию увидел, как тот заглянул в колышущиеся глубины своего проклятия. Эдди взвел курок древнего револьвера. С рассветным отливом ветер с моря затих, и в тишине явственно щелкнул затвор. — Давай проверим. — Давай проверим. — Я тебя пристрелю! — заорал Эдди. — Ка, — твердо проговорил стрелок, повернулся к двери и потянулся к ручке. Сердце его замерло в ожидании: жизнь или смерть? Ка. ГОСПОЖА ТЕНЕЙ Глава 1. ДЕТТА И ОДЕТТА Если не вдаваться в профессионализм, Адлер однажды сказал: идеальный шизофреник — если таковой вообще существует в природе — это такой человек, который не только не подозревает о существовании своей второй личности, но и пребывает в блаженном неведении о том, что с ним, или с ней, творится что-то не то. Адлер не был знаком с Деттой Уокер и Одеттой Холмс. 1 — …последний стрелок, — закончил Эндрю. Он говорил уже долго, но Эндрю всегда говорит, а Одетта обычно настраивает себя так, что речи его просто стекают с ее сознания, как вода в душе стекает по телу и волосам. Но сейчас эти слова не просто захватили ее внимание — оно зацепилось, как за колючку. — Прошу прощения? — А, просто в газете статья, — сказал Эндрю. — Даже понятия не имею, кто ее написал. Как-то не обратил внимания. Ну этот, политик… Может, вы знаете, мисс Холмс. Я любил его, я даже плакал, когда его выбрали… Одетта улыбнулась, невольно растрогавшись. Эндрю как-то сказал, что его бесконечная болтовня — это что-то такое, чего он остановить не может, и что он за нее не отвечает, это лезет наружу его ирландская душа, да он и болтает все больше по пустякам: клохтает и стрекочет о родных и друзьях, которых Одетта не знает и никогда не узнает, отпускает недозрелые политические замечания, рассуждает о всяких жутких и таинственных феноменах, коммментируя столь же таинственные источники (помимо всего прочего, Эндрю непоколебимо верит в летающие тарелки, которые он называет «юфиками» или «вражинами»), — но эти слова действительно ее тронули, потому что она сама плакала в тот день выборов. — Но я не плакал, когда этот сукин сын… простите за мой французский, мисс Холмс… когда этот сукин сын Освальд его застрелил, и с тех пор я вообще не плакал… уже месяца, поди, два будет? Три месяца и два дня, — подумала Одетта. — Ну да, где-то так. Эндрю кивнул. — А вот вчера я прочел эту статью… вроде бы в «Дейли Ньюс»… о том, что из Джонсона тоже получится неплохой президент, но это будет уже не то. Тот парень, который статью написал, говорит, что Америка проводила последнего в мире ковбоя, последнего стрелка. — А мне кажется, что Джон Кеннеди никакой не стрелок, — кажется, голос ее прозвучал сейчас резче, чем привык Эндрю (а так, наверное, и было, потому что Одетта увидела в зеркальце заднего вида, как он испуганно моргнул, скорее даже — поморщился), именно потому, что она тоже растрогалась. Абсурдно, но факт. Что-то было такое в этой фразе — Америка проводила последнего стрелка, — что запало ей в душу. Это неправильно, несправедливо — Джон Кеннеди был миротворцем, а не этаким парнем в скрипучей коже в духе Малыша Билли и в традициях Барри Голдуотера, — и все же от этих слов у нее по коже прошли мурашки. — А еще этот парень писал, что в стреляльщиках недостатка не будет, — продолжал Эндрю, нервно поглядывая на Одетту в зеркальце заднего вида. — В этом смысле упоминает он Джека Руби, потом еще Кастро, и дятла этого на Гаити… — Дювалье, — подсказала она. — Папа Док. — Во-во, и еще Дьем…