– Ты знаешь, что узники королевской крови по традиции пользуются некоторыми привилегиями, – сказал Питер, делая еще шаг назад. – И я не просил ничего недозволенного. Улыбка Бесона сделалась еще шире. Ему показалось, что в голосе Питера прозвучал страх. Но он ошибался и очень скоро понял это. – За привилегии надо платить, мой дорогой принц. – Бесон потер друг о друга большой и указательный пальцы левой руки. – Если ты хочешь, чтобы я заплатил, я заплачу, – сказал Питер. – Только прекрати так себя вести. – Боишься? – Если кто здесь и боится, то это, по-моему, ты, – сказал Питер. – Ты ведь собираешься напасть на брата короля. Удар попал в цель, и на мгновение Бесон заколебался. Потом оглянулся, увидел в окошке лица стражников, и лицо его потемнело. Если он отступит, где будет его авторитет? Ухмыляясь, тюремщик ринулся вперед, поднимая кулак с зажатым железом. Он уже слышал жалобные вопли принца, падающего на пол с разбитым лицом… Питер отскочил, двигаясь легко, как в танце. Он схватил руку Бесона, не удивившись ее тяжести – сквозь сомкнутые пальцы он заметил блеск металла, – и рванул изо всех сил. Тело главного тюремщика врезалось в стену «гостиной». В глазах у него засверкали звезды; цилиндр выпал и покатился по полу. Питер тут же с кошачьей ловкостью подхватил его. Этого не может быть, тупо подумал Бесон. Этого просто не может быть. Он никогда раньше не боялся входить в камеру на вершине Иглы, кто бы там ни сидел – дворянин, барон, принц. О, тут бывали славные схватки, и он им всем показал, кто хозяин. Там, внизу, они могли распоряжаться, но здесь он был главным, и они в конце концов подчинялись его власти. А этот мальчишка… Урча от гнева, Бесон отлепился от стены и кинулся на Питера, который тем временем зажал в кулаке металлический цилиндр. Стражники смотрели на происходящее, даже не пытаясь вмешаться; они, как и Бесон, не верили своим глазам. Теперь тюремщик больше не пытался напугать, унизить своего пленника – он хотел только схватить Питера, бросить на пол и потом топтать ногами. Но впереди, как ни странно, никого не оказалось. Питер с волшебной быстротой отскочил в сторону и, пока грузный тюремщик пытался повернуться, трижды ударил его. Со стороны эти удары казались легкими, и если бы их увидел сам Бесон, то рассмеялся бы и обозвал их «детскими». Но ему они вовсе такими не показались. Каждый удар был нанесен с замахом от плеча, как учил Питера тренер по боксу, приходивший к нему дважды в неделю на протяжении последних шести лет. Бесон чувствовал себя так, будто его трижды лягнул очень норовистый пони с очень крепкими копытами. Один раз в его голове вспыхнуло синее пламя – это треснула скула. Он отлетел к стене, как тряпичная кукла, и сполз по ней на пол, глядя на принца с тем же недоверием, к которому теперь примешивался страх. Стражники у двери так и застыли. Бесона поколотил мальчишка? В это было так же трудно поверить, как в ливень с ясного неба. Один из них посмотрел на ключ в руке, подумал и сунул его в карман – так легче притвориться, что вовсе о нем забыл. – Теперь ты готов поговорить? – Питер произнес это, даже не запыхавшись. – Я же прошу у тебя только две мелочи, за которые к тому же ты будешь щедро вознагражден. Ты… Бесон с ревом снова кинулся на него. На этот раз Питер не ожидал атаки, но успел отскочить, как матадор от разъяренного быка. Однако один из длинных, больше похожих на когти ногтей тюремщика (долгими зимними вечерами он любил рассказывать подчиненным, как однажды разорвал ногтями узнику горло от уха до уха) прочертил кровавую полосу на левой щеке принца, чудом не попав в глаз. Питер тоже рассвирепел. Все беды и унижения последних десяти дней вдруг сошлись у него в голове, и на миг – только на миг – ему захотелось убить тюремщика, а не просто научить его правилам хорошего тона. Когда Бесон повернулся, на него обрушился град ударов правой. Сами удары были несильными, но полтора фунта металла в кулаке Питера превратили их в торпеды. Бесон взревел и опять кинулся на Питера, но тот встретил его прямым в челюсть. Выплевывая зубы и подвывая, тюремщик кинулся к двери. Он забыл, что на него смотрят стражники; забыл о своем гневе; забыл обо всем, кроме простого животного желания выжить. Впервые за свою бытность главным тюремщиком Бесон испытал страх. Самым страшным оказалось не то, что Питер побил его, Бесона били и раньше, пусть и не заключенные. Его испугал взгляд Питера. Это был взгляд короля, спаси меня, Боже, лицо короля – ярость, пылающая, как солнце. Питер прижал Бесона к стене и поднял кулак: – Ну что, брюква, хочешь еще? – Нет, – пробормотал Бесон быстро распухающими губами. – Нет, мой король. Прошу прощения. – Что? – Питер не верил своим ушам. – Как ты назвал меня? Но Бесон молчал. Он произнес эту фразу бессознательно, после чего лишился чувств и забыл об этом. Но Питер не забывал ее никогда. 54 Бесон пролежал без сознания два часа. Если бы не хриплое, прерывистое дыхание, Питер мог бы подумать, что на самом деле убил главного тюремщика. Конечно, он был грязной вонючей свиньей, но Питер вовсе не хотел его убивать – кроме того краткого момента. Стражники продолжали смотреть в окно круглыми глазами, как дети в королевском зверинце смотрят на андуанского тигра-людоеда. Они не сделали никаких попыток спасти своего начальника, и по их лицам Питер видел, что они не удивятся, если он прыгнет на Бесона и зубами перервет ему глотку. И почему они так думают? – с горечью спрашивал себя Питер. Потому что считают, что я убил родного отца, а от такого человека можно ожидать чего угодно, даже убийства беспомощного противника. Наконец Бесон начал стонать и ворочаться. Глаза его раскрылись – вернее, правый глаз. Левый не открывался еще несколько дней. Глаз смотрел на Питера не злобно, а скорее с опаской. – Ты готов говорить спокойно? – осведомился Питер. Бесон пробормотал что-то неразборчивое. – Не понимаю. – Ты мог меня убить, – выдавил наконец тюремщик. – Я не хотел никого убивать, – возразил Питер. – А если мне и придется это делать, то начну я не с бесчувственного тюремщика. Бесон присел у стены, глядя одним глазом на Питера с тем же смешанным выражением недоверия и страха. Наконец он выдавил из себя еще одну фразу. Питер вроде бы расслышал, но хотел быть уверенным. – Повторите, пожалуйста, господин главный тюремщик Бесон. Бесон выглядел еще более изумленным. Как Иосифа никто не называл главным конюшим, так и его никогда еще не называли «господином главным тюремщиком». – Можем договориться, – сказал он. – Вот и хорошо. Бесон медленно поднялся. Он не хотел больше связываться с Питером – во всяком случае, не сегодня. У него были другие дела. Стражники видели, как его бьют, и не шевельнули пальцем. Он еще покажет этим уродам… вот только отлежится. Он уже шел к выходу, когда Питер окликнул его. Бесон повернулся. – Подожди. Я должен тебе кое-что сказать. Кое-что важное для нас обоих. Бесон молчал и ждал. – Вели им, – Питер кивнул на дверь, – закрыть окошко. Бесон еще некоторое время молчал, потом повернулся и отдал приказание. Стражники все так же, щека к щеке, стояли у окошка, не понимая слов Бесона… или прикидываясь. Он облизнул языком разбитые губы и попробовал еще раз. Теперь они подчинились, но он успел услышать приглушенный смех за дверью. Да, их придется поучить. Но уроды учатся быстро. А этот принц уродом не был, и Бесон решительно не хотел с ним связываться. – Я хочу, чтобы ты передал записку Андерсу Пейне, – сказал Питер. – Зайдешь за ней вечером. Бесон собрал остатки мыслей. Пейна? Записка Пейне? Его уже прошиб озноб, когда Питер напомнил, что он брат короля, но это ничто в сравнении с Пейной. Чем больше он думал, тем меньше ему нравилось происходящее. Должно быть, король Томас не стал бы особенно заботиться о своем брате-отцеубийце. И что более важно, Бесон, как и все в Делейне, начинал уже поглядывать на юного короля снисходительно. Но Пейна… Для Бесона Пейна был страшнее, чем целый полк королей. Король – это что-то отдаленное и загадочное, как солнце. Прячется ли солнце за тучами или палит во всю мочь – от вас это не зависит, потому что солнце действует не по тем законам, которые можно понять или изменить. Пейна был другим. Его Бесон мог понимать и бояться. Пейна с его узким лицом и льдисто-голубыми глазами; Пейна с высоким кожаным воротником; Пейна, который решал, кто будет жить, а кто отправится на плаху. Неужели этот парень собирается приказывать Пейне из своей камеры на вершине Иглы? Или это блеф? Но это не может быть блефом, раз он хочет писать ему записку. – Если бы я был королем, Пейна верно служил бы мне, – сказал Питер. – Сейчас я не король, а всего лишь узник. Но еще недавно я оказал ему услугу, за которую он должен быть благодарен. – Я вижу, – стараясь не улыбаться, прокомментировал Бесон. Питер вздохнул. На него вдруг навалилась ужасная усталость. Неужели он на самом деле сделал первый шаг к свободе, избив этого глупого тюремщика? Где гарантии, что Пейна захочет что-то для него сделать? Может, усталый ум Питера все это насочинял? Но нужно попытаться. Разве не решил он для себя долгими бессонными ночами, что самый большой грех – сдаваться без борьбы? – Пейна не друг мне, – продолжал Питер. – Я не стану уверять тебя в этом. Меня осудили за убийство отца, и не думаю, что во всем королевстве у меня остался хоть один друг. Но, надеюсь, Пейна не откажется дать вам немного денег за те мелочи, что я прошу. Бесон кивнул. Заключенные в Иглу лорды могли за деньги обеспечить себя едой, лучшей, чем жирное мясо и черствый хлеб, свежим бельем и даже визитами жен или подружек. Они происходили из богатых семей, в которых всегда находился кто-нибудь, чтобы оплатить Бесону эти услуги. Это преступление было из ряда вон выходящим, но и в плательщики парень записал не кого-нибудь, а самого Андерса Пейну. – И еще, – сказал Питер. – Я считаю, Пейна сделает это, как человек чести. И если ты со своими подручными решишь сегодня ночью отыграться на мне, когда я буду спать, то, думаю, Пейна вмешается в это дело. – Он пристально поглядел на Бесона: – Ты меня понял? – Да, – сказал Бесон и добавил: – мой господин. – Ты дашь мне бумагу, перо и чернильницу? – Да. – Подойди. С некоторыми колебаниями Бесон подошел к нему. Запах тюремщика был тошнотворен, но Питер не отстранился. Запах преступления, в котором его обвинили, отбивал все остальные. – Прошепчи мне на ухо, – тихо сказал он. Бесон недоуменно моргнул: