Движение теперь шло вокруг квартала. Тротуар перед прачечной также был закрыт для прохода. Том Гренджер помахал ему издали, но не подошел поздороваться. Остальные лишь бросили на него любопытные взгляды, а потом отвернулись. Сон параноика, Фредди. Кто первый подойдет ко мне и крикнет мне в лицо: Я обвиняю? Фред в разговоры вступать не желал. Без четверти девять подъехала новенькая «Тойота Королла» модели семьдесят четвертого года, и из нее вышел Винни Мэйсон, великолепно смотрящийся в своем новом пальто из верблюжьей шерсти и кожаных перчатках. Впрочем, в движениях его сквозила некоторая неловкость. Винни бросил на него кислый взгляд – если бы взгляд обладал способностью жалить, он был бы уже мертв – и направился туда, где Рон Стоун стоял в компании Дэйва и Поллака. Без десяти девять к прачечной подъехал огромный кран. Со стрелы его свисало ядро, похожее на сосок негритянской богини. Кран двигался очень медленно на своих десяти колесах высотой с человеческий рост, и непрерывный грохот его выхлопа долбил по серебристому холодку утра, словно молоток ремесленника, изготовляющего скульптуру, значение которой пока не ясно. Человек в желтой каске направил кран на тротуар. Громадная махина медленно выползла на автостоянку. Ему было видно, как высоко в кабине водитель переключает передачи и давит на педаль ногой в квадратном сапоге. Из трубы над кабиной вырывался коричневый дым. Странное, призрачное чувство то и дело охватывало его с тех пор, как он запарковал микроавтобус в трех кварталах отсюда и пришел пешком к прачечной. Все это что-то ему напоминало, но он никак не мог понять, что. Теперь, наблюдая за тем, как кран остановился у длинного кирпичного здания прачечной, чуть левее того, что в прошлом было воротами для грузовиков с грязным бельем, он, наконец, понял природу своих ощущений. Все это было похоже на последнюю главу у Эллери Куин, когда все персонажи наконец-то собрались в одном месте, и можно начать объяснение механики преступления и разоблачить виновного. Пройдет еще немного времени, и кто-нибудь – скорее всего это будет Стив Орднер – шагнет из толпы, устремит на него указующий перст и закричит: Вот он, преступник! Это он, Бартон Доуз! Это он убил «Блу Риббон»! И тогда он выхватит пистолет, чтобы заставить своего обвинителя замолчать, но полицейские опередят его, и он упадет, изрешеченный их пулями. Фантазии эти привели его в тревожное состояние духа. Он посмотрел на улицу, чтобы вернуться к реальности, и с чувством, которое возникает в опускающемся вниз скоростном лифте, увидел бутылочно-зеленую «Дельту-88» Стивена Орднера, остановившуюся прямо у желтых заградительных барьеров. Из двойной выхлопной трубы вырывался синий дымок. Стив Орднер спокойно и изучающе смотрел на него сквозь поляризованное стекло. В этот момент ядро с визжащим скрежетом описало в воздухе дугу, и толпа затаила дыхание, наблюдая за тем, как оно ударило кирпичную стену и пробило ее насквозь с глухим звуком, похожим на пушечный выстрел. К четырем часам дня от «Блу Риббон» не осталось ничего, кроме груды кирпичей и битого стекла, из которых тут и там торчали измочаленные несущие конструкции, словно кости найденного во время раскопок динозавра. То, что он сделал позже, он делал, словно в беспамятстве, без единой мысли о последствиях. Все это происходило примерно так же, как в «Оружейном магазине Харви» месяц назад. Вот только не было уже никакой необходимости пользоваться прерывателем, потому что Фредди голоса не подавал. Он поехал на заправочную станцию и заправил свой «ЛТД» самым высококачественным бензином. Днем над городом сгустились тучи, и по радио обещали сильный снегопад – от шести до десяти дюймов осадков. Потом он поехал домой, поставил микроавтобус в гараж и спустился в погреб. Прямо под лестницей стояли две больших картонных коробки с пустыми бутылками из-под соды и пива. Сверху они были покрыты толстым слоем пыли. Лежали они здесь уже, наверное, лет пять. Даже Мэри забыла о них и перестала донимать его требованиями сдать их в приемный пункт. Собственно говоря, большинство магазинов уже и не принимают бутылки. Выпил – и выбрасывай к чертовой матери. Он поставил одну коробку на другую и понес их в гараж. Когда он вернулся на кухню за ножом, воронкой и мэриным ведром для мытья полов, шел уже густой снег. Он включил в гараже свет и снял с гвоздя зеленый садовый шланг, висевший там с третьей недели сентября. Он отрезал насадку, и она упала на пол с бессмысленным стуком. Отмотав три фута, он снова разрезал шланг. Остальное он отпихнул ногой в угол и некоторое время вдумчиво созерцал оставшийся у него в руках кусок. Потом он отвинтил крышечку бензобака и осторожно, словно нежный любовник, вставил туда шланг. Ему случалось раньше видеть, как отсасывают из бензобака бензин, он знал теоретически, как это делается, но ни разу не пробовал сам на практике. Он приготовился ощутить во рту вкус бензина, обхватил конец шланга губами и втянул в себя воздух. Сначала он ничего не почувствовал, кроме невидимого, вязкого сопротивления, а потом рот его наполнился жидкостью такой холодной и непривычной, что он с трудом подавил желание поймать ртом хоть немного воздуха и неминуемо сделать глоток. Скривившись от отвращения, он выплюнул бензин, ощущая его на языке, словно вкус смерти. Он направил шланг в мэрино ведро, и струя розоватого бензина устремилась на дно. Сначала она уменьшилась до тоненькой струйки, и он уж было подумал, что придется повторить ритуал, но потом поток немного усилился и больше уже не менялся. Бензин лился в ведро с тем же звуком, с которым струя мочи бьет в фаянс писсуара. Он сплюнул на пол, прополоскал рот своей собственной слюной, снова сплюнул. Стало полегче. Неожиданно в голову ему пришла мысль, что хотя он использовал бензин на протяжении почти всей своей сознательной жизни, впервые он вступил с ним в такой интимный контакт. До этого ему разве что случалось замочить слегка руки, заливая небольшой бак газонокосилки фирмы «Бриггс энд Страттон». Неожиданно он обрадовался тому, что это наконец произошло. Даже все еще ощущавшийся во рту привкус не раздражал его. Пока ведро заполнялось, он пошел в дом (снегопад все усиливался) и достал несколько старых ковриков из шкафчика под раковиной. Потом он вернулся в гараж, разодрал коврики на полоски и разложил их на капоте своего «ЛТД». Когда мэрино ведро наполовину наполнилось, он подставил под шланг свое оцинкованное ведро, в котором он обычно возил песок у себя в багажнике, чтобы было чем посыпать лед, если машина забуксует. Пока ведро наполнялось, он поставил двадцать бутылок в четыре аккуратных ряда и с помощью воронки залил каждую из них бензином на три четверти. Закончив эту работу, он вытащил шланг из бензобака и перелил содержимое оцинкованного ведра в ведро Мэри. Оно наполнилось почти до краев. Потом он запихнул ковровые полоски в каждую бутылку, плотно закупоривая горлышки. Покончив с этим, он отправился домой, захватив с собой воронку. Дул ветер, и снежинки чертили в воздухе косые наклонные линии. Он положил воронку в раковину, а потом отыскал в шкафу подходившую к ведру крышку. Он отнес крышку в гараж и закрыл ею ведро с бензином. Потом он открыл заднюю дверь своего «ЛТД» и осторожно поставил ведро внутрь. Потом он взял одну из картонных коробок и поставил туда свои коктейли Молотова, плотно пригоняя их друг к дружке, чтобы они стояли смирно, как хорошие солдаты. Он поставил картонную коробку на переднее сиденье справа, чтобы можно было дотянуться до нее с водительского места. Потом он вернулся в дом, сел на стул и включил «Зенит» с помощью командного модуля. Как обычно по вторникам, в это время шел художественный фильм. Это был вестерн. Главную роль исполнял Дэвид Янссен. Он подумал, что ковбой из Дэвида Янссена получился хреновый. Когда фильм закончился, он стал смотреть, как Маркус Уэлби лечит испуганного подростка от эпилепсии. Испуганный подросток то и дело бился в припадках в общественных местах. Уэлби вправил ему мозги. После Маркуса появилась заставка телеканала, а вслед за ней – два рекламных ролика. В одном рекламировалась Волшебная Мясорубка, в другом – альбом лучших спиричуэлс [12]. Потом начались новости. Синоптик сказал, что снег будет идти сегодня всю ночь и большую часть завтрашнего утра. Он советовал людям без крайней необходимости не выходить из дома. Дороги сейчас представляют большую опасность, а большинство снегоочистителей смогут выехать на улицы и автострады не раньше двух часов ночи. Из-за сильного ветра образуются сугробы, и, судя по всему, намекнул синоптик, положение будет оставаться таким же хреновым и завтра. После новостей на экране появился Дик Кэветт. С полчаса он посмотрел его программу, а потом выключил телевизор. Так, стало быть, Орднер хочет подловить его на чем-нибудь криминальном, верно? Что ж, если после того, как все кончится, «ЛТД» застрянет в ближайшем сугробе, то желание Орднера исполнится. И все-таки у него неплохие шансы. «ЛТД» – сильная машина, а на задних колесах у нее – шипованная резина. В прихожей он надел пальто, шляпу и перчатки и на мгновение помедлил. Потом он прошел через весь свой дом, теплый, ярко освещенный, и внимательно оглядел все вокруг – кухонный стол, комод в столовой, камин в гостиной… Он ощутил в себе теплую волну любви к этому дому, необоримое желание защитить его. Он мысленно представил себе, как ядро с грохотом пронесется сквозь него, сокрушая стены, разбивая окна, усыпая останками пол. Он не допустит, чтобы это произошло. По этим полам ползал Чарли, в этой гостиной он делал свои первые шаги, с этой лестницы он как-то раз упал, испугав до полусмерти прибежавших на крик родителей. Комната Чарли на втором этаже теперь была переделана в кабинет, но именно в ней его сын впервые ощутил, что у него болит голова, впервые в глазах у него стало двоиться, впервые почувствовал он этот странный запах, иногда напоминающий жареную свинину, иногда горящую траву, а иногда – карандашные стружки. Когда Чарли умер, около ста людей пришло к ним выразить свои соболезнования, и Мэри угощала их в гостиной пирожными и тортом. – Нет, Чарли, – подумал он. – Только через мой труп. Он поднял гаражную дверь и увидел, что на подъездной дороге лежит уже по крайней мере четыре дюйма снега, пушистого и очень легкого. Он сел в «ЛТД» и завел двигатель. Судя по стрелке, бак был заполнен на три четверти. Он решил дать двигателю как следует прогреться и, окруженный загадочным зеленоватым сиянием, исходившим от приборной доски, задумался об Арни Уокере. Этого куска шланга как раз бы хватило. Что ж, не такой уж плохой выход. Просто заснешь и не проснешься. Он где-то читал, что при отравлении угарным газом человек медленно погружается в сон – и все. Даже щеки от него покраснеют, так что будешь выглядеть румяным и здоровым, полным жизненных сил. Его охватила дрожь – снова гусь забрел на его могилу, – и он включил печку. Когда воздух в машине накалился, и дрожь прекратилась, он включил заднюю передачу и осторожно выехал из гаража. Он услышал, как бензин плещется в мэрином ведре, и это ему напомнило, что он кое о чем позабыл. Он поставил машину на ручной тормоз и вернулся в дом. В ящике комода лежала большая упаковка спичек, и он распихал по карманам коробков двадцать, не меньше. Потом он снова вышел. * * * Дорожное покрытие было очень скользким. Местами под свежевыпавшим снегом мостовая обледенела, и когда он затормозил на красный свет на углу Крестоллин и Гарнер, «ЛТД» занесло и развернуло почти на девяносто градусов. Когда машина все-таки остановилась, сердце его гулко стучало в грудную клетку. Господи, да он просто с ума сошел! Если кто-нибудь врежется в него сзади, то с таким количеством бензина в багажнике его можно будет соскрести столовой ложкой с мостовой и похоронить в банке из-под собачьих консервов. И все-таки это лучше, чем самоубийство. Самоубийство – это смертный грех. Ну вот, проснулось в тебе католическое воспитание. Вряд ли, впрочем, он с кем-нибудь столкнется. Машин на улицах почти не было, не видно было и полицейских. Может быть, они все попрятались по переулкам, набившись в теплые машины. Он осторожно повернул на бульвар Кеннеди, который, как ему казалось, он всегда будет называть про себя улицей Дюмон, несмотря на решение специального заседания городского совета о переименовании, принятое в январе шестьдесят четвертого года. Бульвар Дюмон/Кеннеди вел из западной части города в центральный деловой район. Примерно около двух миль он шел параллельно строительным работам на новом участке 784-й автострады. Ему предстояло проехать около мили по бульвару, а потом свернуть на улицу Грэнд. Спустя полмили улица Грэнд уходила в ничто, вслед за старым кинотеатром «Грэнд» – светлая ему память. К следующему лету улица Грэнд воскреснет в форме эстакады (одна из трех эстакад, о которых он говорил Мальоре), но это будет уже совсем другая улица. Вместо того чтобы увидеть по правую руку от себя кинотеатр, вы увидите под собой шесть – или все-таки восемь? – рядов несущихся машин. Он многое знал о новой дороге. Он усвоил эту информацию из сообщений по радио и телевидению, из статей в городских газетах, но не путем сознательной концентрации внимания, а с помощью своего рода информационного осмоса. Он хранил добытые сведения инстинктивно, как белка хранит свои орешки. Он знал, что строительные компании, подрядившиеся на работы по созданию нового участка, почти покончили с собственно дорожными работами на эту зиму, но знал он также и то, что они собираются закончить все необходимые подрывные работы (подрывные работы – ничего себе выраженьице, я думаю, оно должно тебе понравиться, а, Фред? – Фред опять не поднял перчатку) в черте города к концу февраля. Включая снос Крестоллин, Запад. В этом была какая-то ирония. Если бы они с Мэри жили на милю дальше, то их дом снесли бы только поздней весной – в мае или даже в начале июня следующего года. А если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород. Кроме того, в результате собственных наблюдений уже сознательного характера, он установил, что большинство дорожной техники стоит на стоянке как раз рядом с тем местом, где вершилось убийство улицы Грэнд. Он повернул на улицу Грэнд, и машину снова занесло, но он сумел справиться с рулем и восстановил контроль над машиной. Двигатель работал без перебоев, шины оставляли четкие отпечатки на почти девственном снегу – следы последней проехавшей до него машины были практически неразличимы. По непонятной причине вид свежевыпавшего снега на мостовой привел его в благостное расположение духа. Хорошо было двигаться вперед, хорошо было действовать. Он неторопливо ехал по Грэнд с постоянной скоростью в двадцать пять миль в час, а мысли его тем временем вернулись к Мэри, а также к понятию греха – смертного и простительного. Она получила католическое воспитание, училась в приходской школе, и хотя к тому времени, когда они встретились, она отказалась – во всяком случае, на рациональном уровне – от большинства религиозных представлений о мире, что-то к ней все-таки прилипло и осталось с ней навсегда. По словам самой Мэри, монахини покрыли ее шестью слоями лака и тремя слоями воска. После того, как у нее родился мертвый ребенок, ее мать послала к ней в больницу священника, чтобы она могла как следует исповедоваться, и Мэри разрыдалась, увидев его. От ее рыданий у него чуть не разорвалось сердце – с тех пор ему довелось испытать такие муки только один раз. Как-то раз по его просьбе она перечислила ему список всех смертных и простительных грехов, и хотя она изучала их на занятиях по Закону Божию двадцать, двадцать пять, а то и тридцать лет назад, список казался (ему, по крайней мере) полным и безупречным. Но некоторые пункты он никак не мог для себя прояснить. Иногда один и тот же поступок считался смертным грехом, а иногда – простительным. Вроде бы, это зависело от состояния души и ума грешника. Сознательная воля ко злу. Интересно, это она ему сказала во время тех стародавних обсуждений, или это Фредди только что шепнул ему на ушко? Эта формулировка озадачила его и поселила в его сердце тревогу. Сознательная воля ко злу. В конце концов ему показалось, что он установил для себя два самых важных и самых серьезных смертных греха – самоубийство и убийство. Тут уж не могло быть никаких кривотолков. Однако один из последующих разговоров – с Роном Стоуном, кажется, да, точно, с ним – внес дальнейшую неясность. Иногда, по словам Рона (они разговаривали в баре, за выпивкой, и было это лет десять назад), убийство могло быть и простительным грехом. А может быть, и вообще не грехом. К примеру, если ты хладнокровно отправлял на тот свет человека, который изнасиловал твою жену, то это мог оказаться простительный грех. А если ты убивал кого-то в справедливой войне – так в точности Рон и сказал, он почти слышал его голос в отдаленной комнатке сознания, – то это вообще был не грех. Рон был уверен, что все американские солдаты, убивавшие нацистов и япошек, будут в полном порядке, когда наступит Судный День. Оставалось самоубийство, шипящее слово. Он приближался к участку, где велись дорожные работы. Впереди показались черно-белые заградительные барьеры с круглыми сверкающими рефлекторами и оранжевыми табличками. На одной из них было написано: КОНЕЦ ДОРОГИ ВРЕМЕННО Другая сообщала: ОБЪЕЗД – СЛЕДИТЕ ЗА ЗНАКАМИ Третья гласила: ЗОНА ПОДРЫВНЫХ РАБОТ! ВЫКЛЮЧИТЕ РАДИОПРИЕМНИКИ Он остановился у обочины, поставил ручку передач на нейтраль, включил дальний свет и вышел из машины. Сначала он думал, что все очень просто: ты совершаешь смертный трех, и ты проклят навеки. Можешь славить Деву Марию, пока язык не отвалится, но все равно неминуемо отправишься в ад. Но Мэри сказала, что так бывает не всегда. Что существуют такие вещи, как исповедь, раскаяние, искупление. Все это сбивало с толку. Христос сказал, что убийца не наследует жизнь вечную, но он также сказал и о том, что тот, кто верует в него, не погибнет. Тот, кто верует. Похоже, в библейской доктрине столько же уловок, сколько в договоре о купле-продаже, составленном каким-нибудь стряпчим по темным делам. Вот только с самоубийством все ясно. В самоубийстве нельзя исповедоваться, в нем нельзя покаяться, за него нельзя получить отпущение, потому что этот грех одним махом отрезал серебряную ниточку жизни и посылал тебя в странствия по загробным мирам. А… А, собственно говоря, почему он обо всем этом размышляет? Он никого не собирается убивать и уж наверняка не совершит самоубийства. Он даже никогда не задумывался о самоубийстве. Во всяком случае, вплоть до самого последнего времени. Он уставился на черно-белые заграждения, чувствуя, как холод пробирается к нему под пальто. Техника стояла внизу, под снегом. Царил на площадке, разумеется, кран с ядром. В своей задумчивой неподвижности он приобрел вид, внушающий благоговейный трепет. Со своей устремленной в снежную черноту скелетоподобной стрелой он напомнил ему молящегося богомола, впавшего в зимнюю спячку. Он отодвинул в сторону один из барьеров, оказавшийся очень легким. Потом он вернулся к машине, завел ее и врубил первую передачу. Машина медленно поползла вперед к краю дороги и вниз по склону, утрамбованному регулярно проезжавшей по нему тяжелой техникой. По грязи машина скользила не так сильно, как по льду. Съехав вниз, он снова поставил передачу на нейтраль и выключил фары. Выйдя из машины, он поднялся вверх по склону и поставил барьер на место. Потом спустился вниз. Он открыл заднюю дверь «ЛТД» и достал мэрино ведро. Взяв ведро, он обошел машину кругом и поставил его на пол перед сиденьем, на котором стояла картонная коробка с бутылками. Он снял с ведра крышку и, напевая с закрытым ртом какую-то мелодию, старательно вымочил каждый фитиль в бензине. Покончив с этим, он взял ведро с бензином, подошел к крану и стал взбираться в незапертую кабину, изо всех сил стараясь не поскользнуться. Он был охвачен сильным волнением, сердце его билось часто-часто, горло сжалось и пересохло от нервного перенапряжения. Он облил бензином сиденье, пульт управления, коробку передач. Потом он шагнул на узкий покрытый заклепками уступ, шедший вокруг двигателя, и вылил остатки бензина под капот. В воздухе стоял сильный запах. Перчатки его промокли, руки онемели почти сразу же. Он спрыгнул вниз, сдернул перчатки и запихнул их в карман пальто. Первая коробка спичек выпала из его онемевших пальцев. Он принялся за вторую коробку, но ветер задул первые две спички, которые ему удалось зажечь. Тогда он повернулся спиной к ветру, скрючился в три погибели над коробком и ухитрился-таки зажечь одну спичку. Он поднес ее к остальным, и они с шипением вспыхнули. Он бросил пылающий коробок в кабину. Сначала он подумал, что спички погасли, так как ничего не произошло. Но потом раздался глухой хлопок, и языки пламени вырвались из кабины в яростном порыве, заставив его отступить на два шага. Он поднес руку к глазам, защищая их от распускающегося ярко-оранжевого цветка. Змейка огня выползла из кабины, метнулась к капоту, помедлила одно мгновение, а потом юркнула внутрь. На этот раз звук взрыва не был глухим. КХА-БУУУУМ! И неожиданно капот сорвало и подкинуло вверх, так что он почти скрылся из виду, переворачиваясь и гремя в воздухе. Что-то просвистело совсем рядом с его ухом. Горит! – подумал он. – В самом деле горит! Он начал танцевать в разорванной огненными сполохами темноте. Лицо его исказилось в экстазе настолько сильно, что, казалось, еще немного, и его черты разлетятся на миллионы улыбающихся осколков. Он сжал руки в кулаки и размахивал ими над головой – Урааааааааа! – кричал он, и ветер подхватывал его крик и завывал в ответ. – Уррраааааааа! Черт возьми! Это победааа! Ураааааа! Он бросился к машине, поскользнулся на снегу и упал. Возможно, именно это обстоятельство спасло ему жизнь, так как в тот же самый момент бензобак крана взорвался, усыпав все вокруг обломками в радиусе сорока футов. Раскаленный кусок металла пробил правое стекло «ЛТД», покрыв его пьяной паутиной трещин. Он поднялся, весь в снегу с ног до головы, и взобрался за руль. Он снова надел перчатки, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, хотя в конце концов мысль об этих предосторожностях показалась ему смешной. Он завел машину, почти не ощущая ключа в одеревеневших пальцах, и надавил изо всех сил на педаль газа; «газанул» – так они называли это, когда были детьми, и мир был молод. Микроавтобус швыряло из стороны в сторону. Кран яростно пылал – он и не рассчитывал, что пожар будет таким сильным. Кабина превратилось в ад, огромное лобовое стекло вылетело. – Горячо! – крикнул он. – Поддай еще жару! Ох, Фредди, горячо! Черт возьми! Он объехал кран, и на мгновение огненные сполохи превратили его лицо в зловещую черно-оранжевую маску. Он ткнул указательным пальцем в приборную доску, пытаясь вдавить зажигалку. С третьего раза ему это удалось. Вся техника стояла рядами слева от него, и он опустил стекло. Мэрино ведро каталось по полу взад и вперед, а бутылки с бензином пустились в бешеную пляску, дробно позвякивая друг о друга, когда микроавтобус подпрыгивал на подмерзших ухабах. Зажигалка выскочила со щелчком, и он резко затормозил. Микроавтобус занесло набок, и он остановился. Он вынул зажигалку, взял из коробки одну бутылку и прижал к фитилю пылающую спираль. Фитиль вспыхнул, и он швырнул бутылку за окно. Она разбилась о покрытую запекшейся грязью гусеницу бульдозера, и пламя весело заплясало вокруг. Он снова вдавил зажигалку, проехал ярдов двадцать и швырнул еще три бутылки в темную громаду асфальтоукладчика. Первая пролетела мимо, вторая ударилась в бок, и горящий бензин вылился на снег, не причинив никакого вреда, зато третья попала точно в кабину. – В десяточку! – завопил он. Еще один бульдозер. Асфальтоукладчик поменьше. Потом он подъехал к вагончику на домкратах. На двери висело объявление: