– Секунду. – Он снова обратил внимание на то, какими по-кошачьи пристальными были ее зеленые глаза. – Скажи, все это произошло, потому что ты ненавидишь дорогу? Или, вернее, то технологическое общество, которое она для тебя воплощает? Потому что ты против дегуманизирующих свойств современной техники? – Нет, – ответил он. Быть честным было так трудно, и он даже удивился самому себе: зачем вдаваться во все эти тонкости, когда аккуратная ложь могла бы закончить эту дискуссию куда быстрее и к всеобщему удовлетворению? Она была как и все остальные неоперившиеся птенцы, как Винни, как люди, которые думают, что образование – это и есть истина. Ей нужен был не ответ, а пропаганда – с подробными схемами и диаграммами. – Всю свою жизнь я видел, как строятся дороги и новые здания, и ни разу мне не пришло в голову задуматься об этом, разве что чертыхнешься пару раз, когда приходится ехать по объездной дороге или переходить на другую сторону улицы из-за того, что тротуар раскопан или ломают какое-нибудь здание. – Но когда это коснулось тебя… Твоего дома и твоей работы, ты сказал «нет». – Естественно я сказал «нет». – Вот только он не был уверен, чему именно он сказал нет. А может быть, он сказал да? Да, окончательное и бесповоротное да тому разрушительному импульсу, который всегда был частью его души, подобно встроенному в мозг Чарли механизму саморазрушения? Он внезапно ощутил желание, чтобы в дело вмешался Фредди. Уж Фредди-то мог бы сказать ей то, что она хочет от него услышать. Но как всегда в самый нужный момент Фредди поблизости не оказалось. – Ты либо совсем чокнутый, либо замечательный человек, – сказала она. – Замечательные люди бывают только в романах, – отозвался он. – Давай включим телевизор. Она нажала кнопку на пульте и выбрала понравившуюся ей программу. Он не возражал. – А что ты пьешь. Было четверть девятого. Он был слетка навеселе, но далеко не такой пьяный, каким он обычно бывал к этому времени во все предшествующие вечера. Он делал попкорн на кухне. Ему нравилось смотреть, как хлопья постепенно разбухают внутри специального аппарата, словно снег, который растет из земли, вместо того чтобы падать с неба. – Ликер «Южное Утешение», смешанный с виски «Севен-Ап», – ответил он. – Что? Он смущенно хихикнул. – А можно я попробую? – Она продемонстрировала ему свой пустой стакан и усмехнулась. Это была первая естественная, неконтролируемая эмоция, отразившаяся у нее на лице с тех пор, как он подобрал ее на автостраде. – Предыдущий коктейль у тебя получился препаршивейший. – Я знаю, – сказал он. – «Утешение» и «Севен-Ап» – это мой личный коктейль. Я пью его только в одиночку. На людях я обычно пью скотч. Терпеть не могу скотч. Попкорн был готов, и он высыпал его в большой пластмассовый таз. – Так можно мне попробовать? – Конечно. Он смешал ей «Южное Утешение» с виски, а потом залил попкорн растопленным маслом. – У тебя в крови сильно повысится концентрация холестерола, – сказала она, прислонившись к косяку двери между кухней и столовой. Потом она отхлебнула коктейль. – Ого, а вот это мне нравится! – Еще бы тебе это не понравилось. Держи рецепт в тайне, и ты всегда будешь в форме. Он посолил попкорн. – Этот холестерол засоряет тебе кровеносную систему, – сказала она. – Стенки сосудов, по которым течет кровь, становятся все толще и толще, а крови все труднее и труднее течь по сосудам, а потом, в один прекрасный день… Грааааг! – Она картинно прижала руки к груди и пролила немного коктейля себе на свитер. – У меня хороший обмен веществ, – сказал он ей и вышел из кухни. Проходя мимо нее, он задел плечом ее грудь (похоже, на ней был надет лифчик). Он ощутил такую упругость, которую грудь Мэри утратила уже много лет назад, и тут же укорил себя за эту мысль. Она съела почти весь попкорн. Она начала позевывать во время одиннадцатичасовых новостей, которые в основном были посвящены энергетическому кризису и белодомовским пленкам. – Отправляйся наверх, – сказал он. – Тебе пора в кровать. Она настороженно на него посмотрела. – Мы с тобой поладим, – сказал он, – если ты перестанешь дергаться, словно тебе кто-то палец засунул в задницу, каждый раз когда я произношу слово «кровать». Главнейшее назначение Великой Американской Кровати – это сон, а не половое сношение. Она улыбнулась. – Ты даже не хочешь укрыть меня одеялом? – Ты уже большая девочка. – Ты можешь подняться со мной, если хочешь, – сказала она, посмотрев на него уверенным, спокойным взглядом. – Я так решила еще час назад. – Нет… Но ты даже представить себе не можешь, насколько соблазнительно твое предложение. За всю свою жизнь я переспал только с тремя женщинами, а первые две были у меня так давно, что я их почти и не помню. Это было еще до того, как я женился. – Ты шутишь? – Вовсе нет. – Послушай, это вовсе не из-за того, что ты меня подвез, или там пустил переночевать и все такое прочее. И не из-за денег, которые ты мне предложил. – Все это очень мило с твоей стороны, – сказал он, поднимаясь с кресла. – А теперь тебе все-таки лучше отправиться наверх. Но она проигнорировала его совет. – Ты должен знать, почему ты отказываешься, – сказала она. – Вот как? – Ну да. К примеру, ты делаешь вещи, которых не можешь объяснить – ты сам так сказал, – но тут нет противоречия, потому что ты действуешь, а когда что-то происходит, то оно уже не нуждается в объяснении. Но если ты решаешь чего-то не делать, то ты должен знать почему. – Хорошо, я тебе скажу, – ответил он и кивнул в сторону столовой, где на буфете по-прежнему лежали двести долларов. – Это из-за денег. Ты еще слишком молода, чтобы превращаться в шлюху. – Я их не возьму, – сказала она поспешно. – Я знаю, что не возьмешь. Поэтому я и не буду с тобой спать. Потому что я хочу, чтобы ты их взяла. – Потому что не все такие добрые и симпатичные, как ты? – спросила она. – Вот именно. – Он посмотрел на нее с вызовом. Она раздраженно помотала головой и поднялась со стула. – Ладно, ты меня убедил. Но ты – самый настоящий буржуа, ты знаешь об этом? – Да. Она подошла к нему и поцеловала его в губы. Это было очень возбуждающе. Он ощутил ее запах, и запах этот был чрезвычайно приятным и соблазнительным. Эрекция наступила почти мгновенно. – Иди, – сказал он. – Если ночью ты передумаешь… – Не передумаю. – Она двинулась к лестнице, и он взглядом проводил ее босые ноги. – Эй, постой. Она обернулась и вопросительно подняла брови. – В чем дело? – Как тебя зовут? – Оливия, если это имеет хоть какое-нибудь значение. Глупое имя, правда? – Нет, нормальное имя. Мне нравится. Спокойной ночи, Оливия. – Спокойной ночи. Она двинулась наверх. Он услышал щелчок выключателя – он прозвучал точно так же, как в те дни, когда Мэри поднималась в спальню раньше него. Если бы он прислушался повнимательнее, он мог бы, наверное, услышать сводящее с ума потрескивание ее свитера, когда она стягивала его через голову, или щелчок пряжки ремня, который стягивал ее джинсы вокруг талии… Отыскав командный модуль, он включил телевизор. Его член по-прежнему был сильно эрегирован и неудобно упирался в грубую ткань брюк. В прежние деньки, когда кровать была лишь одной из многочисленных площадок для их игр, Мэри частенько называла его напрягшийся член кремнистым утесом или змеей, превратившейся в камень. Он расстегнул молнию брюк, но эрекция не спадала, и тогда он встал. Через некоторое время эрекция прекратилась, и он снова сел. Когда новости кончились, начался фильм «Мозг с планеты Эраус» с Джоном Эгаром в главной роли. Он уснул перед экраном телевизора, так и не выпустив из рук командный модуль. Через несколько минут ткань его брюк вновь вздулась в паху. Возбуждение вернулось украдкой, словно убийца, пришедший на место своего преступления. 7 декабря, 1973 Но он все-таки поднялся к ней ночью. Ему вновь приснился сон о собаке мистера Пьяцци, и на этот раз, еще до того как собака с рычанием бросилась на мальчика, он уже знал, что это был Чарли. Сон от этого стал еще ужаснее, и когда собака мистера Пьяцци прыгнула, он проснулся ценой огромного усилия воли, словно человек, выбирающийся из неглубокой песчаной могилы. Он ухватился руками за воздух, еще не проснувшись окончательно, и полностью утратил чувство равновесия. Он застыл на мгновение на краю кушетки, где он, в конце концов, устроился вечером, не понимая, где он находится, охваченный ужасом за своего мертвого сына, который снова и снова умирал в его кошмарных снах. Он упал на пол, больно стукнувшись головой и ушибив плечо. Теперь он уже достаточно стряхнул с себя сон, чтобы понять, что он находится в своей собственной гостиной и сон уже кончился. Окружившая его реальность была плачевной, но, во всяком случае, не такой пугающей. Что он сделал? Его неожиданно захлестнула целостная картина того, что он сделал со своей жизнью, своего рода отвратительный гештальт [8]. Он разорвал свою жизнь на части, словно никому не нужную тряпку. Все пошло наперекосяк. Ему было плохо. Он ощущал у себя во рту застоявшийся привкус «Южного Утешения», и к горлу его поднялась отвратительная кисловатая волна. Он сглотнул и подавил рвоту. Его охватила дрожь, и он обхватил колени в напрасной попытке унять ее. Ночью все выглядело в каком-то странном свете. Что это он тут делает, сидя на полу в гостиной, прижимаясь к груди коленями и дрожа, словно старый алкоголик в подворотне? Или как кататоник, как гребаный психопат – вот это уже ближе к истине. Неужели это правда? Неужели он действительно сошел с ума? Неужели он не просто странный тип, не просто хрен моржовый, у которого поехала крыша, а самый настоящий сумасшедший? Мысль эта вызвала в нем новый приступ ужаса. Неужели он действительно ездил к гангстеру, пытаясь достать взрывчатку? Неужели он действительно прячет в гараже кольт сорок четвертого калибра и винтовку, из которой можно убить слона? Жалкий, скулящий звук вырвался у него из горла, и он осторожно поднялся, похрустывая костями, словно столетний старик. Не позволяя себе больше ни о чем думать, он поднялся по лестнице и шагнул в спальню. – Оливия? – прошептал он. Все это было нелепо, словно сцена из старого фильма с Рудольфом Валентине. – Ты спишь или нет? – Нет, не сплю, – отозвалась она. Голос ее действительно не показался ему сонным. – Я не могла заснуть из-за этих часов. Ну, электронных. Они то и дело щелкали. Пришлось выдернуть их из розетки. – Ну и хорошо, – сказал он, подумав о том, как нелепо звучит его фраза. – Мне приснился очень плохой сон. Раздался шорох сброшенного покрывала. – Иди сюда. Ложись рядом со мной.