2 В двадцати милях к юго-востоку от Абры, спящей на руках Кончетты Рейнольдс, на собрании общества Анонимных Алкоголиков Дэн Торранс слушал какую-то корову, нудевшую о сексе со своим бывшим. Кейси Кингсли велел ему посетить девяносто собраний за девяносто дней, и эта полуденная встреча в подвале методистской церкви Фрейзера была восьмой по счету. Дэн сидел в первом ряду — еще один приказ Кейси, известного в этих кругах как Большой Кейси. «Те, кто хочет исцелиться, сидят в первом ряду, Дэнни. Задний ряд на встречах АА у нас называется Проходом несознанки». Кейси же дал ему блокнотик с фотографией на обложке, на которой океанские волны разбивались о скалистый мыс. Над фотографией был напечатан девиз, который Дэн понимал, но не особенно любил: «Большой путь начинается с первого шага». — Будешь отмечать в этом блокноте все собрания, на которых побывал. И смотри, будь готов по первой моей просьбе достать его из заднего кармана и продемонстрировать идеальную посещаемость. — Уж и поболеть нельзя? Кейси расхохотался: — А ты и так каждый день болеешь: ты проспиртованный алкаш. Хочешь знать, что сказал мне мой куратор? — По-моему, вы уже говорили. Фарш обратно не прокрутишь, так? — Ты не умничай, а слушай. — Я слушаю, — вздохнул Дэн. — Тащишь свою жопу на собрание, — продолжил Кейси, — а если она у тебя по дороге отвалится, сложишь в кулечек и с собой понесешь. — Как мило. А если я просто забуду? Кейси пожал плечами: — Тогда найдешь себе другого куратора, такого, который верит в забывчивость. Я — нет. Дэн, чувствовавший себя хрупкой безделушкой, только что подкатившейся к краю очень высокой полки, и готовой грохнуться на пол, не хотел ни другого куратора, ни каких-либо перемен вообще. Он был в полном порядке, но чувствовал себя уязвимым. Очень уязвимым. Чуть ли не лишенным кожи. Видения, терзавшие его сразу после приезда во Фрейзер, сошли на нет, и хотя он часто думал о Дини и ее малыше, эти мысли были не такими болезненными. В конце почти каждого собрания АА кто-нибудь читал Зароки. Один из них звучал так: «Мы не будем жалеть о прошлом, но и оставлять его за закрытой дверью не хотим». Дэн подумал, что никогда не перестанет жалеть о прошлом, но хотя бы прекратил попытки закрыть дверь. Что толку, если она все равно снова распахнется? У этой сволочи нет даже щеколды, не говоря уж о замке. Сейчас он принялся выводить одно-единственное слово на странице подаренного Кейси блокнотика. Аккуратными печатными буквами. Он не имел ни малейшего представления о том, что делает или что это значит. И слово это было «АБРА». Тем временем ораторша подошла к концу своего отчета и разрыдалась, объявив сквозь слезы, что хотя ее бывший — дерьмо, и она по прежнему его любит, она все же благодарна за то, что не сбилась с пути трезвости. Дэн поаплодировал ей вместе с остальными завсегдатаями дневных собраний, а потом принялся закрашивать буквы ручкой. Обводить их. Делать более заметными. «Знакомо ли мне это имя? Кажется, да». Когда заговорил следующий выступающий, а сам Дэн подошел к кофейнику налить себе кофе, до него дошло. Аброй звали девушку из романа Джона Стейнбека «К востоку от рая». Он читал его… не мог вспомнить где. Где-то. Не важно. Другая мысль (ты ее сохранила?) всплыла на поверхность сознания как пузырек воздуха из глубины и лопнула. Сохранила что? Фрэнки П., старейший из завсегдатаев обеденных собраний, взявший на себя роль председателя, спросил, кто хочет раздавать фишки. Когда никто не поднял руку, Фрэнки ткнул пальцем: — Может, ты, затаившийся у столика с кофе? Смущаясь, Дэн вышел вперед, надеясь, что не забыл порядок фишек. Первая — белая для начинающих — у него уже была. И когда он взял в руки потертую жестянку из-под печенья, в которую были ссыпаны фишки и медальоны, эта мысль возникла опять. «Ты ее сохранила?» 3 В тот день Верные, перезимовавшие в трейлерном парке в Аризоне, подхватились и потянулись обратно на восток. Они двигались по шоссе 77 к Шоу-Лоу, как обычно выстроившись караваном из четырнадцати кемперов и нескольких прицепов, причем сзади у некоторых были прикреплены складные стулья или велосипеды. Здесь были «Саутвинды» и «Виннебаго», «Монако» и «Баундеры». Колонну возглавлял «Эрскрузер» Розы — на семьсот тысяч долларов импортной стали, лучший трейлер из тех, что можно купить за деньги, — двигавшийся со скоростью всего лишь 55 миль в час. Торопиться некуда. Времени было навалом. До пиршества оставались еще целые месяцы. 4 — Ты ее сохранила? — спросила Кончетта у Люси, когда та распахнула блузку и предложила ребенку грудь. Эбби сонно моргнула, соснула пару раз и потеряла к груди всякий интерес. Четта подумала: «Когда соски начнут болеть, ты будешь кормить ее только если попросит. Во всю мощь своих легких». — Сохранила что? — спросил Дэвид. Люси поняла. — Я отключилась, едва мне отдали малышку. Дэйв говорит, что я чуть не выронила ее. Не было времени, Момо. — А, эта склизкая дрянь на лице, — пренебрежительно произнес Дэвид. — Они отлепили ее и выбросили. Правильно сделали, я считаю. Он улыбался, но в глазах был вызов. «Лучше закрыть тему, — говорили они. — Ты сама это знаешь». Она знала… и все же сомневалась. Неужели и в молодости она так же не могла определиться? Четта не помнила, хотя, похоже, не забыла ни одной лекции по «Святым таинствам» и бесконечным адским мукам, что читали «Сестры милосердия», эти бандитки в черном. История о девочке, которая была наказана слепотой за то, что подглядывала за голым братом в ванной. История о мужчине, который упал замертво из-за того, что оскорбил Папу Римского. «Отдайте их нам, пока они маленькие, и уже не имеет значения, сколько классов они закончат с отличием или сколько поэтических сборников выпустят — пусть даже один из этих сборников соберет все возможные литературные премии. Отдайте их нам, пока они маленькие, и они наши навеки». — Тебе нужно было сохранить il amnio. Это знак удачи. Она обращалась к своей внучке, полностью игнорируя Дэвида. Он хороший человек, прекрасный муж для ее Лючии, но пошел он нахер со своим пренебрежением. И дважды нахер — с этим вызовом в глазах. — Я бы сохранила, но у меня не было никакой возможности, Момо. А Дэйв не знал. Она снова застегнула блузку. Четта наклонилась к Абре и коснулась ее нежной щечки кончиком пальца — старая плоть встретилась с новой. — Есть поверье, что рожденные с il amnio обладают двойным зрением. — Вы же не верите в это, правда? — спросил Дэвид. — «Рубашка» — всего лишь часть околоплодного мешка. Она… Он говорил что-то еще, но Кончетта не слушала. Абра открыла глаза. В них была целая вселенная поэзии, строчки слишком прекрасные, чтобы их записать… или даже запомнить. — Забудь, — сказала Кончетта. Она подняла ребенка и поцеловала в макушку, где пульсировал родничок, а совсем рядом, прямо под ним, таилась магия разума. — Что сделано, то сделано. 5 Как-то ночью, спустя где-то пять месяцев после почти ссоры из-за Абриной «рубашки», Люси приснилось, что ее дочь плачет — плачет так, что сердце разрывается. В этом сне Эбби находилась не в хозяйской спальне дома на Ричланд-корт, а в каком-то длинном коридоре. Люси побежала на звук плача. Сначала по обеим сторонам коридора появились двери, затем — сиденья, синие, с высокими спинками. Она была в самолете… или, может, в поезде. Казалось, она пробежала несколько миль, прежде чем оказалась перед дверью в ванную комнату. Плач доносился оттуда. Плач не от голода, а от страха. Возможно даже, (Господи, святая Дева Мария) от боли. Люси жутко боялась, что дверь окажется запертой, и ей придется ее выбить — разве не это всегда происходит в кошмарах? — но ручка повернулась, и дверь открылась. Новый страх пронзил ее: что если Абра провалилась в унитаз? О таком то и дело пишут в газетах. Новорожденные в туалетах, новорожденные в мусорных контейнерах. Что если она упала в эту жуткую стальную чашу и сейчас захлебывается голубой дезинфицированной водой? Но Абра лежала на полу. Она была голая. Глаза, полные слез, смотрели на мать. На груди — похоже, кровью — было начертано число 11. 6 Дэвиду Стоуну снилось, будто он бежит на плач дочки по бесконечному эскалатору, который двигался — медленно, но неумолимо — в противоположную сторону. Хуже того, эскалатор находился в торговом центре, который горел. Он бы задохнулся задолго до того, как добрался до вершины, но то был странный пожар — без дыма, один лишь огонь. Других звуков, кроме криков дочки, он не слышал, хотя и мог различить людские фигуры, пылающие, как пропитанные керосином факелы. Когда Дэйв наконец поднялся наверх, он увидел Абру, лежащую на полу, словно брошенный кем-то мусор. Вокруг нее метались мужчины и женщины, не замечая девочки, и никто из них, несмотря на пламя, даже не пытался воспользоваться эскалатором, хотя тот исправно ехал вниз. Они просто бесцельно бегали во всех направлениях, точно муравьи, чей муравейник разворошила фермерская борона. Одна женщина в туфлях на шпильках едва не наступила на его дочь, что почти наверняка убило бы ее. Абра лежала голой. На ее груди было написано число 175. 7 Стоуны проснулись одновременно, убежденные, что доносящийся до них плач — отголосок минувшего сна. Однако это было не так: плач раздавался на самом деле. Это что есть мочи вопила Эбби в своей колыбельке под мобилем с героями «Шрека» — глаза широко распахнуты, маленькие кулачки сжаты. Не успокоили ее ни смена подгузников, ни материнская грудь, ни мили кругов по коридору и примерно тысячу раз спетая «Спи, моя радость, усни». В конце концов, испуг Люси — Эбби была ее первенцем, и она находилась на грани истерики, — заставил ее позвонить Кончетте в Бостон. Несмотря на то, что там было два часа ночи, Момо сняла трубку после второго гудка. В восемьдесят пять лет ее сон был столь же хрупок, как и кожа. Она больше прислушивалась к крикам правнучки, чем к словам растерянной Люси, перечислявший все, чем она пыталась успокоить дочь. Затем Кончетта задала несколько вопросов по существу: — У нее есть жар? Ушко не теребит? Не подергивает ногами, словно хочет сходить по-большому?