Но я какое-то время ещё посидел на кровати. У меня возникло много вопросов, и на большинство ответить самостоятельно я, похоже, не мог. Я это признавал и принимал — научился принимать многое с того самого дня, когда на меня наехал подъёмный кран. Но я подумал, что могу попытаться найти ответ как минимум на один вопрос, прежде чем займусь утолением голода. Телефонный аппарат на прикроватной тумбочке я получил вместе с домом. Очаровательно старомодный, модель «Принцесса», с вращающимся диском. Стоял он на телефонном справочнике, большую часть которого занимали «Жёлтые страницы». Я открыл узенькую белую часть, полагая, что номера Элизабет Истлейк мне не найти, но нашёл. Набрал. Гудок, второй, а потом в трубке раздался голос Уайрмана: — Алло, резиденция Истлейк. Хорошо поставленный голос — ничего общего с тем человеком, который так смеялся, что сломал под собой шезлонг, и я вдруг решил, что звонок этот — самая плохая идея, какую можно себе представить, но других вариантов не видел. — Уайрман? Это Эдгар Фримантл. Мне нужна помощь. Глава 6 ХОЗЯЙКА ДОМА i Во второй половине следующего дня я вновь сидел у маленького столика, поставленного рядом с деревянными мостками, которые вели к «Еl Palacio de Asesinos». Полосатый зонт, пусть и порванный, ещё мог выполнять положенную ему функцию. Достаточно холодный бриз вызывал мысли о свитере. Полоски света плясали по поверхности стола, пока я говорил. А я говорил, всё так, чуть ли не час, смачивая горло зелёным чаем из стакана, который Уайрман постоянно наполнял. Наконец я замолчал, и какое-то время с другой стороны стола не доносилось ни звука, тишину нарушал только мерный шум набегающих на берег волн. Прошлым вечером тревоги в моём голосе, должно быть, хватало, потому что Уайрман предложил тотчас же приехать из «Palacio» на гольф-каре. Сказал, что сможет поддерживать связь с мисс Истлейк по портативной рации. Я ответил, что особой спешки нет. Проблема важная, но не срочная. В том смысле, что звонить по 911 не нужно. И я говорил правду. Если Том намеревался покончить с собой в круизе, я не мог ему помешать. Но я не думал, что он пойдёт на такое, когда рядом мать и брат. Я не собирался рассказывать Уайрману о том, что тайком рылся в сумочке дочери, этого я стыдился всё больше. Но как только раскрыл рот, а начал я с «LINK-BELT», остановиться уже не мог. Рассказал практически всё, закончив Томом Райли, стоящим на верхней ступени лестницы, ведущей в «Розовую малышку», бледным, мёртвым, без одного глаза. Думаю, отчасти я не останавливался, потому что знал: Уайрман не сможет сдать меня в ближайший сумасшедший дом. Не имеет законного права. Была и другая причина: Уайрман оставался незнакомцем, пусть меня и привлекала его доброта и здоровый цинизм. Иногда (думаю, довольно часто) рассказывать истории, если ты их стесняешься, или они могут показаться безумными, куда проще, когда твой собеседник — незнакомец. Но прежде всего рассказ этот приносил мне облегчение: я словно выдавливал из себя яд после укуса змеи. Когда Уайрман наливал зелёный чай себе, рука его заметно подрагивала. Меня это заинтересовало и встревожило. Потом он посмотрел на часы, которые носил, как медицинская сестра, на внутренней стороне запястья. — Через полчаса или около того я должен пойти в дом и проверить, как там она. Я уверен, всё у неё хорошо, но… — А если нехорошо? — спросил я. — Если она упала или что-то в этом роде? Он вытащил из кармана летних брюк портативную рацию, размерами не превышающую мобильник. — Я слежу за тем, чтобы рация всегда была при ней. По всему дому есть кнопки вызова, но… — Он постучал большим пальцем по груди. — Настоящая система тревоги — здесь. Единственная, которой я доверяю. Он посмотрел на Залив и вздохнул. — У неё болезнь Альцгеймера. Пока в начальной стадии, но доктор Хэдлок говорит, что прогрессировать она, возможно, будет быстро, раз уж началась. Через год… — Он печально пожал плечами, потом лицо его прояснилось. — Каждый день в четыре часа мы пьём чай. И смотрим Опру. Почему бы тебе не зайти и не познакомиться с хозяйкой дома? Я даже угощу тебя куском островного лаймового пирога. — Хорошо, — кивнул я. — Договорились. Ты думаешь, это она оставила сообщение на моём автоответчике со словами о том, что Дьюма-Ки — несчастливое место для дочерей? — Конечно. Хотя, если ты ждёшь объяснений (или ждёшь, что она вспомнит о звонке), удачи тебе. Но я, возможно, могу немного помочь. Ты вчера спрашивал о её братьях и сёстрах, а я не поправил тебя. Дело в том, у Элизабет были только сёстры. В семье рождались исключительно дочери. Самая старшая — где-то в 1908 году. Элизабет появилась на свет в 1923. Миссис Истлейк умерла через два месяца. От какой-то инфекции. А может, от тромба… кто теперь скажет? Это произошло здесь, на Дьюма-Ки. — Отец женился второй раз? — Я всё ещё не мог вспомнить имя. Уайрман мне помог. — Джон? Нет. — Ты же не собираешься сказать мне, что он воспитывал здесь всех шестерых. Как-то это слишком готично. — Он пытался, с помощью няни. Но его старшая дочь убежала с парнем. С мисс Истлейк произошёл несчастный случай, и она чуть не умерла. А близняшки… — Уайрман покачал головой. — Они были на два года старше Элизабет. В 1927 году они исчезли. Предполагалось, что они пошли купаться, их унесло подводным течением, и они утонули в caldo grande.[62] Какое-то время мы смотрели на воду (эти обманчиво кроткие волны, которые выпрыгивали на берег, как щенки) и молчали. Потом я спросил, узнал ли он всё это от Элизабет. — Частично. Не всё. И она путалась в своих воспоминаниях. Я нашёл информацию о том случае на сайте, посвящённом истории Залива. Переписывался по электронной почте с одним библиотекарем из Тампы. — Уайрман поднял руки и пробежался пальцами по воображаемой клавиатуре. — Тесси и Лаура Истлейк. Библиотекарь прислал мне копию выпуска городской газеты за 19 апреля 1927 г. От заголовка на первой полосе пробирала дрожь. Два слова. «ОНИ ИСЧЕЗЛИ». — Господи, — выдохнул я. — В шесть лет. Элизабет было четыре, она уже понимала, что произошло. Может, даже могла прочитать такой простой заголовок, как «ОНИ ИСЧЕЗЛИ». После смерти близняшек и бегства Адрианы, старшей дочери, в Атланту с одним из работников отца, не приходится удивляться решению Джона покинуть Дьюму. Он и оставшиеся дочери перебрались в Майами. Много лет спустя он вернулся, чтобы умереть здесь, и мисс Элизабет ухаживала за ним. — Уайрман пожал плечами. — Примерно так же, как я ухаживаю за ней. Поэтому… ты понимаешь, почему женщина с начавшейся болезнью Альцгеймера может считать Дьюму злополучным для дочерей местом? — Пожалуй, но откуда эта дама преклонного возраста узнала телефонный номер нового арендатора? Уайрман бросил на меня озорной взгляд. — Арендатор новый, дом старый, автоматический набор всех здешних телефонов — там. — Он указал на дом за спиной. — Есть ещё вопросы? Я вытаращился на него. — Она может позвонить мне в режиме автоматического набора? — Не вини меня. Я появился здесь позже. Кто-то ввёл телефонные номера принадлежащих ей домов в память её телефонного аппарата. Наверное, это сделал риэлтор. А может, управляющий делами мисс Истлейк. Он приезжает сюда из Сент-Питерсберга каждые шесть недель, чтобы убедиться, что она жива, и я не украл коллекционный фарфор. Когда он появится в следующий раз, я его спрошу. — То есть она может позвонить в любой дом в северной части Дьюмы нажатием одной кнопки. — Ну… да. Я хочу сказать, они же всё принадлежат ей. — Он похлопал меня по руке. — Но знаешь что, мучачо? Я думаю, у твоей кнопки этим вечером будет нервный срыв. — Нет, — без запинки вырвалось у меня. — Не делай этого. — Ага. — Уайрман словно понимал мои мотивы. И кто знает, может, понимал. — В любом случае ситуация с загадочным звонком прояснилась, хотя, должен тебе сказать, объяснения на Дьюма-Ки иной раз логике не подчиняются. Пример тому — твоя история. — Ты хочешь сказать, с тобой тоже случалось… что-то похожее? Он пристально посмотрел на меня, его большое, загорелое лицо не выдавало никаких эмоций. На нас обрушился холодный порыв ветра, швырнул песком в наши голые лодыжки. Ветер поднял волосы Уайрмана, открыв шрам-монетку повыше правого виска. Я задался вопросом, а может, его ударили горлышком бутылки во время драки в баре, и попытался представить себе человека, который мог разозлиться на такого, как Уайрман. Не получилось. — Да, со мной случалось… странное, — ответил он и согнул по два пальца каждой руке, изображая кавычки. — Именно это превращает детей… во взрослых. И позволяет учителям английского языка и литературы нести всякую чушь в первый год… обучения. — Обе фразы попали в эти воздушные кавычки. Я понял, что рассказывать свою историю он не собирается, во всяком случае, сейчас. Поэтому спросил, поверил ли он моей. Уайрман закатил глаза и откинулся на спинку шезлонга. — Не испытывай моего терпения, vato. В чём-то ты, возможно, и ошибся, но ты точно не чокнутый. У меня здесь женщина… самая милая женщина на свете, и я люблю её, но иногда она думает, что я — её отец, и мы в Майами тысяча девятьсот тридцать четвёртого года. Иногда она кладёт одного из фарфоровых человечков в жестянку из-под печенья и бросает в пруд с золотыми рыбками, который расположен за теннисным кортом. Мне приходится доставать жестянку, пока она спит, иначе она устраивает скандал. Почему она это делает, не знаю. И думаю, к лету она, возможно, будет постоянно ходить в памперсах для взрослых. — То есть? — То есть я знаю, какие они. Психи. Я знаю Дьюму и собираюсь получше узнать тебя. У меня нет никаких сомнений в том, что ты видел своего мёртвого друга. — Честно? Абсолютно. Verdad.[63] Вопрос в том, что ты собираешься с этим делать, при условии, что ты не горишь желанием увидеть, как твоего приятеля зарывают в землю за… или это вульгарно? за то, что он намазывает масло на твою бывшую краюху хлеба. — Нет. На мгновение у меня возникло желание… даже не знаю, как описать… — На мгновение у тебя возникло желание отрубить ему член, а потом вытащить глаза длинной такой вилкой для поджаривания хлеба на огне. Причём раскалённой. Такое у тебя возникло желание, мучачо? — Уайрман нацелил на меня пистолет, сооружённый из большого и указательного пальцев правой руки. — Я был женат на одной мексиканской крошке, поэтому знаю, что такое ревность. Это нормально. Естественная первая реакция. — Твоя жена когда-нибудь… — Я осёкся, вдруг вспомнив, что познакомился с этим мужчиной всего лишь днём раньше. Забыть об этом не составляло труда. Уайрман умел сближаться с людьми. — Нет, амиго, насколько мне известно. Что она сделала, так это умерла. — Лицо его оставалось совершенно бесстрастным. — Давай в это не углубляться, идёт? — Конечно. — О ревности нужно помнить одно: она приходит и она уходит. Как здесь — послеполуденные ливни в плохой сезон. Ты говоришь, что это пережил. Так оно и должно быть. Потому что ты больше не её campesino. Вопрос в другом: что тебе делать в сложившейся ситуации? Как ты собираешься помешать ему покончить с собой? Потому что ты знаешь, что произойдёт по завершении этого счастливого семейного круиза, так? Какое-то время я молчал. Переводил его последнее испанское слово, или пытался перевести. Теперь ты не её пахарь? Правильно? Если да, то в его словах была горькая правда. — Мучачо? Твой следующий ход? — Не знаю. У него есть электронная почта, но что я ему напишу? «Дорогой Том, я тревожусь из-за того, что ты намереваешься покончить с собой, пожалуйста, ответь как можно скорее?» Готов спорить, в отпуске он всё равно не будет проверять свой почтовый ящик. Он разводился дважды. Последней жене ещё платит алименты, но отношений ни с одной не поддерживает. У него был один ребёнок, умер в младенчестве, если не ошибаюсь, спина бифида[64]… и… Что такое? Что? Уайрман отвернулся, сидел, сгорбившись, смотрел на воду, где пеликаны устроили своё чаепитие. Язык его тела говорил: отвратительно. Он повернулся ко мне. — Хватит увиливать. Тебе чертовски хорошо известно, кто может с ним поговорить. Или ты думаешь, что тебе известно. — Пэм? Ты про Пэм? Он только смотрел на меня. — Ты собираешься что-то сказать, Уайрман, или так и будешь сидеть? — Я должен проверить мою даму. Возможно, она уже встала, а в четыре часа будет пить чай. — Пэм подумает, что я рехнулся! Чёрт, да она уже думает, что я рехнулся! — Убеди её. — Тут он чуть смягчился. — Послушай Эдгар, если она так близка с ним, как ты думаешь, она что-то заметила. И всё, что ты можешь сделать, так это попытаться. Entiendes?[65] — Я не понимаю, что это значит. — Это значит, позвони своей жене. — Она — моя бывшая жена. — Нет. Пока твоё отношение к ней не изменится, развод — всего лишь юридическая фикция. Вот почему тебе небезразлично, что она думает о состоянии твоего рассудка. Но если тебе дорог этот парень, ты ей позвонишь и скажешь, что у него есть намерения покончить с собой.