– Эспаньолка, – сказала Дженни. У нее был такой вид, словно ее сейчас вырвет. – Это он. Тот самый, кто приходил к нам. В первый раз ей, может быть, и приснился кошмар, но во второй… это был Болтон. Наверняка это он. Марси прижала пальцы к вискам, будто у нее разболелась голова. – И все-таки это был сон. Она говорила, что его футболка меняла цвет, а наяву так не бывает. Может быть, детектив Андерсон доскажет все остальное? Ральф покачал головой: – Ты отлично справляешься. Марси быстро смахнула слезы. – Она говорит, он над ней потешался. Называл ее маленькой плаксой и говорил, что ему хорошо от того, что ей грустно. Потом он велел Грейс передать сообщение детективу Андерсону. Что ему надо немедленно остановиться, иначе случится что-то плохое. – Грейс говорит, – сказал Ральф, – что когда она видела того человека в первый раз, он был как бы незавершенным. Недоделанным, недолепленным. Когда же он появился во второй раз, если судить по ее описанию, это был вылитый Клод Болтон. Только Болтон сейчас в Техасе. Думайте что хотите. – Если Болтон сейчас там, значит, здесь его быть не могло, – раздраженно произнес Билл Сэмюэлс. – Это вполне очевидно. – Это было вполне очевидно и с Терри Мейтлендом, – возразил Хоуи. – И как выяснилось, с Хитом Холмсом. – Он повернулся к Холли. – У нас нет мисс Марпл, но есть мисс Гибни. Вы сложите все кусочки в цельную картинку? Холли, похоже, его не услышала. Она так и сидела в глубокой задумчивости, уткнувшись взглядом в картину на стене. – Солома вместо глаз, – пробормотала она. – Да. Конечно. Солома… – Она снова умолкла. – Мисс Гибни? – окликнул ее Хоуи. – Вы нам что-нибудь скажете или нет? Холли очнулась. – Да. Я могу объяснить, что происходит. Я только прошу, чтобы вы меня выслушали непредвзято. Думаю, будет быстрее и проще, если я покажу вам кусочек фильма. Диск у меня с собой. Вознеся краткую мольбу о силе и выдержке (и о поддержке со стороны Билла Ходжеса, когда ее слушатели выразят недоверие, а может, и негодование), Холли поднялась со своего места и пересела вместе с ноутбуком на тот край стола, где стоял проектор. Потом достала из сумки внешний DVD-привод и подключила его к ноутбуку. 7 Джек Хоскинс подумывал отпроситься с работы на несколько дней, вроде как взять больничный из-за солнечного ожога – можно было бы объяснить, что у него наследственная предрасположенность к раку кожи и ему следует поберечься, – но быстро сообразил, что это плохая идея. Ужасная на самом деле. Шеф Геллер наверняка скажет, чтобы он валил из его кабинета ко всем чертям, а потом по всему управлению пойдут слухи (Родни Геллер любил почесать языком), и детектив Хоскинс станет всеобщим посмешищем. Если же случится чудо и шеф все же прислушается к его просьбе, он будет настаивать, чтобы Джек обратился к врачу, а к врачу обращаться совсем не хотелось. К тому же его сорвали из отпуска на три дня раньше, что было особенно несправедливо, если учесть, что заявление на отпуск он подавал еще в мае. Поэтому Джек посчитал себя вправе (в своем исключительном праве) устроить в эти три дня отпуск «на дому», как выразился бы Ральф Андерсон. В среду после обеда он устроил себе грандиозный забег по барам, и уже на третьей промежуточной остановке у него почти получилось забыть о пугающем происшествии в области Каннинг, а на четвертой он почти перестал беспокоиться о своем странном солнечном ожоге, который, похоже, случился ночью, когда солнца не было и в помине. Пятым пунктом в программе был бар «Шорти». Там Джек попросил симпатичную барменшу – он напрочь забыл имя, но не длинные стройные ноги в джинсах в обтяжку – посмотреть, что у него там на шее. Она посмотрела и сказала: – Кажется, вы сожгли кожу на солнце. – Значит, там просто солнечный ожог? – Да, просто ожог. – Она секунду помедлила. – Но какой-то уж очень сильный. Даже есть волдыри. Вам нужна… – Мазь с алоэ, я знаю. После пятой (или, может, шестой) водки с тоником он поехал домой, стараясь сидеть за рулем очень прямо и не превышать скорость. Если его остановят, будет нехорошо. В этом штате все строго: больше 0,08 промилле – и можешь прощаться с правами. Он добрался до дома примерно тогда, когда Холли Гибни начала свое выступление в конференц-зале в конторе Ховарда Голда. Дома Хоскинс разделся до трусов – не забыв предварительно запереть входную дверь на все замки – и помчался в ванную опорожнить мочевой пузырь. Покончив с этим насущным делом, он снова взял зеркальце и проверил, что там с ожогом на шее. Наверняка воспаление уже начало проходить. Но нет. Стало не лучше, а хуже. Ожог почернел, кожа потрескалась. Глубокие, жуткие трещины местами сочились белесым гноем. Хоскинс застонал, крепко зажмурился, потом с опаской приоткрыл глаза и вздохнул с облегчением. Никакой черной кожи. Никаких трещин и гноя. Но шея и вправду была ярко-красной, а кожа пошла волдырями. Прикасаться к ожогу было не так больно, как раньше, но чему удивляться? Он же принял изрядную дозу русской анестезии. Надо меньше пить, подумал Хоскинс. Когда тебе начинает мерещиться то, чего нет, это уже недвусмысленный сигнал. Можно сказать, предупреждение. У него не было мази с алоэ, поэтому он намазал ожог гелем с арникой. Гель был жгучим, но боль быстро прошла (во всяком случае, превратилась в тупую пульсацию). Это же хорошо, да? Чтобы не испачкать подушку, Хоскинс обернул ее полотенцем, потом лег и выключил свет. Но в темноте стало хуже. В темноте боль ощущалась сильнее, и было очень легко представить, что где-то в сумраке затаилось незримое, страшное существо. То же самое существо, которое стояло у него за спиной у амбара в Каннинге. Тебе просто почудилось. Как почудилась черная кожа. И трещины с гноем. Да, так и есть. Но все равно ему стало гораздо спокойнее, когда он включил лампу на прикроватной тумбочке. Последнее, о чем он подумал, прежде чем провалиться в сон: утро вечера мудренее. 8 – Выключить свет? – спросил Хоуи. – Нет, не надо, – ответила Холли. – Это не развлечение, а информация. Хотя фильм короткий, всего восемьдесят семь минут, мы не будем смотреть его весь. Только самое начало. – Она боялась, что будет нервничать, но, как ни странно, нервозности не было. По крайней мере пока. – Но прежде чем мы приступим к просмотру, мне нужно кое-что вам объяснить. Наверняка вы уже сами все поняли. Хотя, возможно, ваш разум еще не готов принять правду. Они все молча смотрели на нее. Эти взгляды, эти глаза… Ей самой с трудом верилось, что она решилась на такое отчаянное предприятие: она, Холли Гибни, робкая серая мышка, которая в школе всегда сидела на задней парте и никогда не поднимала руку, а в те дни, когда у них была физкультура, надевала спортивную форму под школьную, чтобы не раздеваться перед одноклассницами. Холли Гибни, которая, даже будучи взрослой девушкой за двадцать, никогда не решалась перечить матери. Холли Гибни, которая дважды теряла рассудок. Но это было до встречи с Биллом. Билл в меня верил, и ради него я сумела стать лучше. Сумела преодолеть свою слабость. И сумею сейчас, ради этих людей. – Терри Мейтленд не убивал Фрэнка Питерсона, а Хит Холмс не убивал сестер Ховард. Эти убийства совершены чужаком. Я называю его чужаком, потому что он не отсюда. Сейчас вы поймете, что я имею в виду. Он использует против нас нашу собственную современную науку, нашу собственную современную криминалистику, но его главное оружие – наше неверие. Наш отказ в него верить. Мы привыкли опираться на факты, и иногда, когда факты противоречат друг другу, мы чуем след чужака, но никогда не идем по следу. Он это знает. Он этим пользуется. – Мисс Гибни, – произнесла Дженни Андерсон, – вы хотите сказать, что этот чужак – сверхъестественное существо? Что-то вроде вампира? Холли задумалась, кусая губы. – Я пока не готова ответить на этот вопрос. Давайте вернемся к нему чуть позже. Сначала я покажу вам фрагмент фильма. Это мексиканский фильм. Он был дублирован полвека назад, и здесь, в Америке, его крутили на двойных сеансах в автокинотеатрах. По-английски он называется «Мексиканские девушки-борцы сражаются с монстром», но по-испански… – О господи, – сказал Ральф. – Что за бред? – Замолчи, – шикнула на него Дженни. Она говорила вполголоса, но все равно было слышно, что она не на шутку рассержена. – Дай ей договорить. – Но… – Ты не видел его прошлой ночью, когда он заявился к нам в дом. А я видела. Пусть она договорит. Ральф скрестил руки на груди, точно так же, как Сэмюэлс. Это был выразительный жест. Холли хорошо знала, что он означает. Я все равно не стану слушать. Она продолжила свой рассказ: – По-испански фильм называется «Rosita Luchadora e Amigas Conocen El Cuco». Если перевести дословно… – Точно! – воскликнул Юн, и все подпрыгнули от неожиданности. – А я не мог вспомнить, как его звали. Помнишь, Ральф? Когда мы с тобой завтракали в ресторане в субботу. Страшная сказка, которой abuela пугала мою жену, когда та была совсем pequeña[15]! – Еще бы я не помнил, – сказал Ральф. – Человек с черным мешком, который убивает детишек и растирается их жиром… – Он резко умолк, задумавшись – вопреки собственной воле – о Фрэнке Питерсоне и сестрах Ховард. – Что он делает? – переспросила Марси Мейтленд. – Пьет их кровь и растирается их жиром, – ответил Юн. – Если верить легендам, это дает ему вечную молодость. Эль Куко. Так его зовут. Эль Куко или Эль Кукуй. – Да, – сказала Холли. – В Испании его называют El Hombre con Saco. Человек с мешком. В Португалии – Тыквенная Голова. Когда детишки в Америке вырезают из тыкв фонари на Хэллоуин, они вырезают портреты Эль Куко, точно так же, как делали дети в Иберии сотни лет назад. – Есть еще детская песенка об Эль Куко, – добавил Юн. – Abuela иногда пела ее на ночь. Duérmete, niño, duérmete ya… Дальше не помню. – Спи, детка, спи, – сказала Холли. – Эль Куко прячется на чердаке, он пришел тебя съесть. – Отличная колыбельная песенка, – заметил Алек. – Чтобы малышам сладко спалось. – Господи, – прошептала Марси. – И что-то подобное проникло к нам в дом? И сидело на кровати моей дочери? – Да и нет, – ответила Холли. – Давайте посмотрим фильм. Первые десять минут. Думаю, этого будет достаточно. 9 Джеку Хоскинсу снилось, что он едет по пустынному двухполосному шоссе. С обеих сторон дороги – пустота и безлюдье, сверху – тысяча миль голубого неба. Он сидит за рулем большого грузовика. Видимо, бензовоза, потому что в кабине ощутимо воняет бензином. Рядом с ним, на пассажирском сиденье – молодой человек с короткими черными волосами, эспаньолкой и руками, сплошь покрытыми татуировками. Джек с ним знаком, потому что часто наведывается в «Джентльмены, для вас» (но лишь в редких случаях – по долгу службы), и они с Клодом Болтоном очень даже приятно общались. Болтон – неплохой парень. В юности у него были проблемы с законом, но потом он исправился, взялся за ум. Только теперь, в этом сне, Болтон был плохим парнем. Очень плохим. Именно он, этот Клод, прятался за душевой шторкой в ванной у Хоскинса. Джек помнил татуировку на его пальцах: «НЕМОГУ». Они проехали знак «МЭРИСВИЛЛ, НАСЕЛЕНИЕ 1280 ЧЕЛОВЕК». – Этот рак распространяется быстро, – сказал Клод из сна. Да, это был тот же голос, что звучал из-за шторки. – Посмотри на свои руки, Джек. Джек посмотрел. Его руки на руле были черными. В ужасе он наблюдал, как они сморщились и отвалились. Бензовоз потерял управление, съехал с дороги, накренился и начал заваливаться на бок. Джек понял, что цистерна сейчас взорвется, и неимоверным усилием воли заставил себя проснуться прежде, чем это произойдет. – Господи, – прошептал он, хватая ртом воздух. Потом проверил, на месте ли его руки. Да, на месте. И часы тоже. Как оказалось, он спал меньше часа. – Господи боже… Кто-то зашевелился в кровати слева от Джека. У него даже мелькнула мысль, что он, наверное, привел домой ту длинноногую симпатичную барменшу из «Шорти». Но нет. Домой он приехал один. Такая красивая молодая девчонка не стала бы связываться с Джеком Хоскинсом. Для нее он был просто не в меру упитанным сорокалетним пьяницей, у которого явно не в порядке с… Он посмотрел влево. Женщиной в постели была его мать. Он узнал ее лишь по черепаховой заколке, еле державшейся на остатках волос. С этой же заколкой она лежала в гробу. В морге ей сделали макияж, превратили ее лицо в личико восковой куклы, хотя в целом это смотрелось не так уж и плохо. Сейчас у нее почти не осталось лица: просто череп в лохмотьях гниющей кожи. Ее ночная рубашка прилипла к телу, потому что промокла от гноя. Над ней витал запах тухлого мяса. Джек хотел закричать и не смог. – Этот рак поджидает тебя, сынок, – сказала она. Он слышал, как щелкают ее зубы. Видел, как щелкают ее зубы, потому что у нее не было губ. – Он пожирает тебя изнутри. Тот человек еще может забрать его, но лучше не медлить, иначе будет поздно. И тогда даже он будет бессилен. Ему нужно, чтобы ты кое-что для него сделал. Ты же сделаешь, да? – Да, – прошептал Хоскинс. – Все, что угодно. – Тогда слушай внимательно. Джек Хоскинс слушал очень внимательно.