– Грейс? Грейси? Кого ты видела? Где он был? Грейс захлебывалась слезами и не могла произнести ни слова, но указала пальцем на окно. Марси поднялась и на ватных ногах подошла к окну. Полиция еще наблюдает за домом? Хоуи говорил, что какое-то время они будут проводить регулярные обходы, но это не значит, что они станут дежурить у дома все время. К тому же окно спальни выходит на задний двор. Окна всех спален выходят либо на задний двор, либо на боковой дворик между их домом и домом Гандерсонов. А Гандерсоны уехали в отпуск. Окно было закрыто и заперто. Двор – Марси казалось, что в ярком свете луны она различает каждую травинку, – был пуст. Она снова села на кровать и погладила Грейс по спутанным волосам, мокрым от пота. – Сара? Ты что-нибудь видела? – Я… – Сара на секунду задумалась. Она по-прежнему обнимала младшую сестренку, которая рыдала, уткнувшись лицом ей в плечо. – Нет. Сначала мне показалось, что я что-то видела мельком в окне. Но это, наверное, потому, что Грейси кричала: «Он там, за окном!» Но никого там не было. – Она еще крепче прижала к себе сестру. – Слышишь, Грейс? Никого. – Тебе приснился плохой сон, малыш, – сказала Марси. И добавила про себя: Возможно, первый из многих. – Он там был, – прошептала Грейси. – Значит, он умеет летать, – заявила Сара с удивительной рассудительностью для ребенка, которого только что напугали, разбудив громкими криками. – Мы на втором этаже! – Ну и пусть на втором. Я его видела. У него были короткие черные волосы дыбом. И лицо все в комках, будто из пластилина. А вместо глаз была солома. – Кошмар, – буднично сообщила Сара, словно закрывая тему. – Так, девчонки, – сказала Марси, стараясь скопировать этот сдержанный, будничный тон, – сегодня вы спите со мной. Девочки не стали возражать, и после того, как все трое улеглись на большую кровать в спальне Марси, десятилетняя Грейс заснула буквально через пять минут. – Мама? – прошептала Сара. – Что, солнышко? – Я боюсь папиных похорон. – Я тоже. – Я не хочу идти, и Грейс тоже не хочет. – Значит, нас уже трое, малыш. Но мы пойдем. Мы будем храбрыми, да? Ради папы. – Я так сильно по нему скучаю, что не могу думать ни о чем другом. Марси поцеловала тоненькую жилку, бившуюся на виске Сары. – Давай спать, солнышко. Сара вскоре заснула, а Марси еще долго лежала без сна, смотрела в потолок и размышляла о Грейс. О том, как та повернулась к окну в своем сне, который казался таким реальным. А вместо глаз была солома. 4 В начале четвертого утра (примерно в то время, когда Фред Питерсон вышел из дома на задний двор, держа в левой руке табуретку и перекинув веревочную петлю через правое плечо) Джанет Андерсон проснулась по нужде. Мужа в кровати не было. Сделав свои дела, Дженни спустилась в гостиную и увидела, что Ральф сидит в большом кресле папы-медведя и смотрит на темный экран выключенного телевизора. Глядя на него проницательным взглядом жены, она снова отметила про себя, как сильно он похудел с тех пор, как в парке нашли тело Фрэнка Питерсона. Она подошла и положила руку ему на плечо. Он не обернулся. – Билл Сэмюэлс сказал кое-что, что никак не дает мне покоя. – Что именно? – В том-то и дело, что я не знаю. В голове крутится, но не дается. – Что-то насчет парнишки, угнавшего микроавтобус? Перед сном, когда они уже лежали в постели, Ральф пересказал Дженни свой разговор с Сэмюэлсом, потому что история двенадцатилетнего мальчишки, который доехал из штата Нью-Йорк до Эль-Пасо, угнав по дороге несколько машин, и вправду была поразительной. Может быть, не такой поразительной, как истории из журнала «Судьба», но все же довольно диковинной. «Можно представить, как он ненавидит отчима», – заметила Дженни и выключила свет. – Да, наверное. Что-то насчет него, – сказал Ральф теперь. – И там был обрывок какой-то бумаги, под сиденьем в микроавтобусе. Я собирался проверить, что это может быть, но потом столько всего навалилось, и стало не до того. Кажется, я тебе о нем не говорил. Она улыбнулась и взъерошила ему волосы, которые, как и тело под пижамой, словно истончились с весны. – Говорил. Ты сказал, что это, наверное, обрывок меню. – Я уверен, что он хранится с остальными вещдоками. – Да, ты уже говорил. – Думаю завтра заехать в участок и взглянуть еще раз. Тогда я, может быть, вспомню, что именно меня зацепило в рассказе Билла. – По-моему, это хорошая мысль. Иначе ты скоро чокнешься от безделья. Знаешь, я перечитала тот рассказ По. Рассказчик, Вильям Вильсон, говорит, что верховодил в школе. А потом появился еще один мальчик, с точно таким же именем. Ральф поднес ее руку к губам и рассеянно поцеловал. – Ну, ничего странного в этом нет. Может быть, Вильям Вильсон – не такое распространенное имя, как Джо Смит, но это все-таки не Збигнев Бжезинский. – Да, но потом выясняется, что они родились в один день. И одеваются одинаково. И что хуже всего, они очень похожи внешне. Люди их путают. Тебе это что-нибудь напоминает? – Да. – Так вот, уже после школы первый Вильям Вильсон постоянно встречает второго, и эти встречи всегда плохо заканчиваются для первого, который пошел по кривой дорожке и винит в этом второго. Ты меня слушаешь? – Слушаю. И неплохо справляюсь, если учесть, что сейчас четверть четвертого утра. – Так вот, в самом конце первый Вильям Вильсон убивает второго. Закалывает рапирой. А потом видит в зеркале, что заколол себя самого. – Потому что, как я понимаю, никакого второго Вильсона не было вовсе. – Он был. Его многие видели. Но в самом конце у первого Вильяма Вильсона случилась галлюцинация, и он покончил с собой. Потому что больше не мог выносить эту двойственность, как мне кажется. Она ждала, что Ральф фыркнет и рассмеется, но он серьезно кивнул. – Да, все логично. На самом деле отличная психологическая зарисовка. Особенно для… Когда это было написано? В середине девятнадцатого века? – Да, где-то так. В колледже у нас был спецкурс по американской готике, и мы читали много рассказов По, включая и «Вильяма Вильсона». Наш преподаватель говорил, что многие ошибочно думают, будто По сочинял фантастические истории о сверхъестественном, хотя на самом деле он писал реалистические рассказы о психических расстройствах. – Но тогда еще не было ни дактилоскопии, ни ДНК-экспертизы, – сказал Ральф, улыбнувшись. – Пойдем спать. Наверное, теперь я сумею заснуть. Но Дженни его удержала: – Подожди, муж мой. Сперва я задам тебе один вопрос. Может быть, потому, что сейчас глубокая ночь и мы здесь вдвоем. И никто не услышит, если ты надо мной посмеешься. Но лучше не смейся, потому что мне будет грустно. – Я не буду смеяться. – Может быть, будешь. – Не буду. – Ты пересказал мне историю Билла о следах, которые вдруг оборвались посреди пустыни, и свою историю о канталупе с червями внутри, которых там не должно было быть. Но вы оба говорили метафорами. Точно так же, как «Вильям Вильсон» – это метафора раздвоенной личности… ну, или так думал наш преподаватель. Но если отбросить метафору, что остается? – Я не знаю. – Необъяснимое, – сказала она. – И мой вопрос очень прост. Что, если ответ на загадку двух Терри лежит в области сверхъестественного? Ральф не стал смеяться. Ему не хотелось смеяться. В столь поздний час смеяться не хочется в принципе. Или в столь ранний час. Всему свое время. – Я не верю в сверхъестественное. Ни в привидений, ни в ангелов, ни в божественную природу Иисуса Христа. Я хожу в церковь, но лишь потому, что там спокойно и иногда получается добиться внутренней тишины и прислушаться к себе. И еще потому, что так принято. Я всегда думал, что ты сама ходишь в церковь по тем же причинам. Или из-за Дерека. – Мне бы хотелось верить в Бога, – сказала она, – потому что очень не хочется верить в то, что после смерти уже ничего не будет. Хотя это логично: раз мы приходим из небытия, то в небытие и уйдем. Но я верю в звездное небо над головой и в бесконечность Вселенной. В великое Там Наверху. Я верю, что в каждой горстке песка здесь, внизу, заключены бессчетные миры, потому что бесконечность работает в обе стороны. Я верю, что за каждой мыслью в моей голове, стоит еще дюжина мыслей, о которых я даже не подозреваю. Я верю в свое сознание и подсознание, хотя даже не знаю, что это такое. И я верю Артуру Конан Дойлу, который придумал Шерлока Холмса и вложил в его уста такие слова: «Если отбросить все невозможное, то, что останется, и есть истина, какой бы невероятной она ни казалась». – Это не тот Конан Дойл, который верил в фей? – спросил Ральф. Дженни вздохнула. – Пойдем наверх и учиним безобразие. И тогда, быть может, нам обоим удастся заснуть. Ральф охотно поднялся в спальню, но даже когда они с Дженни занимались любовью (за исключением момента оргазма, когда все мысли уносятся прочь), он постоянно ловил себя на мыслях о фразе Шерлока Холмса. Умная фраза. Логичная. Но можно ли перефразировать ее так: Если отбросить все естественное, то, что останется, и есть сверхъестественное? Нет, нельзя. Ральф не поверил бы ни одному объяснению, выходящему за рамки законов материального мира. Не только как полицейский детектив, но и как человек. Фрэнка Питерсона убил реальный, живой преступник, а не призрак из книжки комиксов. И что у нас остается, каким бы невероятным оно ни казалось? Только одно. Фрэнка Питерсона убил Терри Мейтленд, ныне покойный. 5