— Чушь из детективного романа, — сказал Лейдекер, но Ральфу показалось, что здоровенный полицейский, ни секунды не колеблясь, ухватился бы за дело Мэй Лочер вместо Сюзан Дэй. — Предварительный медицинский отчет я получил как раз перед уходом в суд, где собирался встретиться с вами. Но я быстренько проглядел его. Миокардит, тромбы… Словом, все сводится к сердечной недостаточности. На данный момент мы считаем звонок в 911 ложным — мы то и дело получаем такие, как и во всех городах, — а смерть этой дамы — результатом сердечного приступа, вызванного эмфиземой. — Иначе говоря, простое совпадение. — Такой вывод мог избавить Ральфа от большой беды, если, конечно, он будет окончательным. Но Ральф сам слышал недоверие в своем голосе. — Да-а, в общем, мне это тоже не нравится. Равно как и Стиву. Поэтому дом все-таки опечатали. Судебные эксперты проведут детальный осмотр — наверное, начнут завтра с утра. Тем временем миссис Лочер отправилась в небольшое турне в Аугусту[42] для вскрытия. Кто знает, что там всплывет? Иногда кое-что всплывает… Всем на удивление. — Наверное, — сказал Ральф. Лейдекер кинул свою зубочистку в мусорную корзину, на мгновение нахмурился, а потом его лицо просветлело. — Послушайте, у меня возникла идея: может, я уговорю кого-нибудь из служащих, чтобы они сделали копию записи того звонка в 911. Тогда я мог бы притащить ее и дать вам прослушать. Может быть, вы узнаете голос. Кто знает? И более странные вещи случаются. — Наверное, случаются, — сказал Ральф, выдавив улыбку. — Как бы там ни было, это дело Аттербака. Пойдемте, я провожу вас. В холле Лейдекер еще раз внимательно оглядел Ральфа. На этот раз Ральфу стало гораздо больше не по себе, поскольку он понятия не имел, что скрывалось за этим взглядом, — ауры снова исчезли. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла неубедительной. — У меня что-то свисает из носа? — Не-а. Просто я поражен, как вы прекрасно выглядите для человека, прошедшего через то, что вам пришлось пережить вчера. А если сравнить с тем, как вы выглядели прошлым летом… если медовые соты могут сделать такое, я, пожалуй, куплю себе улей. Ральф рассмеялся так, словно это была самая смешная шутка, которую он слышал в своей жизни. 2 1.42 ночи, вторник. Ральф сидел в своем кресле с откидной спинкой, глядя на круги густого тумана, трепещущие вокруг уличных фонарей. На противоположной стороне улицы, чуть выше, полицейские оградительные ленты уныло висели перед домом Мэй Лочер. После двух часов сна за ночь Ральф снова ловил себя на мысли, что ему, наверное, лучше было бы умереть. Тогда не было бы никакой бессонницы. Никаких долгих ожиданий рассвета в этом ненавистном ему кресле. И никаких дней, когда он, казалось, смотрел на мир через «невидимый щит гардол», о котором болтали в рекламе зубной пасты — давным-давно, когда его телик был почти совсем новым, а он сам лишь начинал замечать первые крапинки седины в своих волосах и всегда засыпал через пять минут после того, как они с Кэрол занимались любовью. А все твердят, как я хорошо выгляжу. Это самое странное… Ну, по правде говоря, конечно, не самое. Учитывая некоторые из недавно виденных им явлений, замечания нескольких человек о том, что он выглядит намного лучше, стояли где-то в самом конце его списка происходивших с ним странностей. Взгляд Ральфа вернулся к дому миссис Лочер. По словам Лейдекера, дом был заперт изнутри, но Ральф видел двух маленьких лысых врачей, выходивших из передней двери, он видел их, черт возьми… Но видел ли? Видел ли на самом деле? Ральф мысленно вернулся к прошлому утру. Вспомнил, как сидел в этом же кресле с чашкой чая и думал: пускай начинается спектакль. И тогда он увидел тех двоих маленьких лысых ублюдков… Черт бы их побрал, он видел, как они выходили из дома Мэй Лочер! Только, может, это и не так, потому что на самом деле он не смотрел на дом миссис Лочер; его взгляд был устремлен в направлении «Красного яблока». Ему показалось, что уголком глаза он заметил движение — вероятно, Розали, — и он повернул голову, чтобы проверить. Вот тогда-то он и увидал маленьких лысых врачей на крыльце дома Мэй Лочер. Теперь он не был точно уверен, что видел переднюю дверь открытой; может быть, он просто предположил, но… Почему бы и нет? Они, вне всякого сомнения, не поднялись на крыльцо с дорожки у дома миссис Лочер. Ты не можешь быть уверен в этом, Ральф. Нет, он может. В три часа ночи Харрис-авеню все еще походила на лунные кратеры — малейшее движение в поле его зрения было заметно. Вышли ли док № 1 и док № 2 из передней двери? Чем дольше Ральф думал об этом, тем больше сомневался. Тогда что же случилось, Ральф? Может, они вышли из-за «невидимого щита гардол»? Или — как это там? — может, они прошли сквозь дверь, как те призраки, которые преследовали Космо Топпера в этом старом спектакле по телику! И самое безумное заключалось в том, что это казалось правдой. Что? Что они прошли сквозь эту гребаную ДВЕРЬ? Ох, Ральф, тебе нужна помощь. Ты должен серьезно поговорить с кем-то обо всем, что с тобой происходит. Да. В одном он был совершенно уверен: ему нужно выговориться, выплеснуть все кому-то, прежде чем это сведет его с ума. Но кому? Лучше всего Кэролайн, но Кэролайн умерла. Лейдекер? Здесь возникала проблема — Ральф уже солгал ему про звонок в 911. Почему? Потому что правда прозвучала бы бредом сумасшедшего. На самом деле она прозвучала бы так, будто он заразился паранойей от Эда Дипно как простудой. И если взглянуть на ситуацию трезво и непредвзято, разве это не было и впрямь самым правдоподобным объяснением? — Но это неправда, — прошептал он. — Они были реальными. И ауры тоже. Путь обратно в Райский Сад неблизок, родной… и следи за теми зеленовато-золотистыми следами белых человечков, пока будешь в пути. Расскажи кому-нибудь. Выложи все начистоту… Да. И это надо сделать прежде, чем Лейдекер прослушает запись звонка в 911 и появится здесь, требуя объяснений. В основном желая знать, почему Ральф солгал и что в действительности Ральфу известно о смерти Мэй Лочер. Расскажи кому-нибудь. Выложи все начистоту. Но Кэролайн умерла, Лейдекер был слишком чужим, Элен залегла где-то в укромном местечке, в убежище «Женского попечения», а Лоис Чэсс может проболтаться своим подружкам. Кто же остается? Стоило ему поставить так вопрос, как тут же пришел и ответ, но Ральф все еще ощущал странное нежелание говорить с Макговерном о тех вещах, которые с ним происходят. Он вспомнил тот день, когда отыскал Билла, сидящего на скамейке возле бейсбольного поля и оплакивающего своего старого друга и учителя Боба Полхерста. Ральф тогда попытался рассказать Биллу об аурах, но Макговерн словно не мог услышать его; он был слишком занят обработкой своего любимого монолога на тему, какое дерьмовое это дело — стареть. Ральф вспомнил эту скептически приподнятую бровь. Этот неизменный цинизм. Эту вытянутую физиономию, вечно такую мрачную. Эти литературные ссылки, обычно заставлявшие Ральфа улыбаться, но еще и нередко вызывавшие у него зародыш раздражения. И потом, было еще отношение Макговерна к Лоис: высокомерное, даже с оттенком жестокости. Ральф прекрасно понимал, что эта характеристика далека от объективной. Билл Макговерн способен на доброту и — что, быть может, гораздо важнее в данном случае — понимание. Они с Ральфом знали друг друга больше двадцати лет, последние десять из которых прожили в одном доме. Билл был одним из тех, кто нес гроб Кэролайн на похоронах, и если Ральф не мог поговорить с Биллом о том, что с ним происходит, то с кем же он тогда мог говорить? Похоже, ответ однозначен: ни с кем. Глава 10 1 Кольца тумана вокруг уличных фонарей исчезли к тому времени, когда небо на востоке начало светлеть, а к девяти часам день стал ясным и теплым — очевидно, возвещая начало последнего короткого отрезка индейского лета. Как только кончилась телепрограмма «Доброе утро, Америка», Ральф спустился вниз, намереваясь рассказать Макговерну обо всем, что с ним происходит (или по крайней мере столько, на сколько у него хватит духу), пока он не испугался и не передумал. Однако, встав у двери в нижнюю квартиру, он услышал звук включенного душа и отдаленный — к счастью — голос Уильяма Макговерна, напевающий «Я оставил свое сердце в Сан-Франциско». Ральф вышел на крыльцо, засунул руки в задние карманы брюк и погрузился в день, как в рекламный каталог. Ничто в мире, подумал он, не может сравниться с октябрьским солнцем; он почти физически ощущал, как его ночные печали уносятся прочь. Они, несомненно, вернутся, но сейчас он чувствовал себя неплохо; усталый, с тяжелой головой — это да, но все равно неплохо. Денек выдался не просто приятный; он был по-настоящему великолепный, и Ральф сомневался, что до следующего мая выдастся еще один такой. Он решил, что будет просто дураком, если не воспользуется им. Прогулка к развилке Харрис-авеню и обратно займет полчаса или сорок пять минут, если там встретится кто-то, с кем захочется немного поболтать, а к тому времени Билл уже примет душ, побреется, причешется и оденется. И если Ральфу повезет, будет готов выслушать и посочувствовать. Ральф дошел до самой зоны отдыха возле забора окружного аэропорта, не до конца признаваясь себе в том, что надеется наткнуться на старину Дора. Если так случится, быть может, они могут немного поболтать о поэзии — например, о Стивене Добинсе — или, может быть, даже чуть-чуть о философии. Они смогут начать эту часть разговора с объяснения Дорранса, что такое «долгосрочные дела» и почему он считает, что Ральфу не стоит «впутываться» в них. Только Дорранса на площадке для пикников не оказалось; там не было никого, кроме Дона Визи, который желал объяснить Ральфу, почему Билл Клинтон так ужасен на посту президента и почему для старых добрых Соединенных Штатов всей Америки было бы лучше, если бы американский народ избрал финансового гения Росса Перо. Ральф (который голосовал за Клинтона и на самом деле считал его довольно сносным президентом) слушал достаточно долго, чтобы соблюсти вежливость, а потом сказал, что должен идти стричься. Это было единственное, что он сумел придумать на ходу. — Да, и вот еще что! — протрубил Дон ему вслед. — Эта дурочка, его жена! Дамочка-лесбиянка! Я их всегда различаю! Знаешь как? Я смотрю на их туфли! Ихние туфли, они как секретный пароль! Они всегда носят такие, с квадратными носами и… — Пока, Дон! — отозвался Ральф и поспешно убрался прочь. Он спустился примерно на четверть мили с холма, когда день бесшумно взорвался вокруг него. 2 Когда это случилось, он находился прямо напротив дома Мэй Лочер. Он замер на месте, вытаращившись вниз, на Харрис-авеню, не веря своим глазам. Его правая рука прижалась к основанию горла, а челюсть отвисла. Он был похож на человека, которого скрутил сердечный приступ, и хотя с сердцем, кажется, все было в порядке — во всяком случае, пока, — он ясно ощущал какой-то приступ. Ничто, виденное им этой осенью, не подготовило его к этому. Ральфу казалось, что ничего не могло подготовить его к такому зрелищу. Другой мир — тайный мир аур — вновь стал видимым, но на этот раз таким ярким, что Ральфу и присниться не могло… таким ярким, что он мельком прикинул, не может ли человек умереть от перегрузки восприятия. Верхняя часть Харрис-авеню превратилась в яростно сверкающую страну чудес, наполненную перекрещивающимися сферами, конусами и полумесяцами разных цветов. Деревья, которые все еще отделяла неделя или чуть больше от окончательного перехода к осенним краскам, тем не менее вспыхнули, как фонари, в глазах и мозгу Ральфа. Голубизна неба перестала быть цветом и превратилась в громадный голубой гул. Телефонные провода в западной части Дерри все еще шли над землей, и Ральф пристально уставился на них, смутно отдавая себе отчет в том, что перестал дышать и должен скоро снова начать, если не хочет потерять сознание. Острые желтые спиральки проворно бежали в обе стороны по черным проводам, напоминая Ральфу парикмахерские вывески времен его детства[43]. То и дело этот пчелиный узор разбивался острым красным вертикальным росчерком или зеленой вспышкой, которые, казалось, расходились одновременно в обе стороны, стирая на мгновение желтые спиральки, и затухали. Ты смотришь, как люди разговаривают, тупо подумал он. Ты понимаешь, Ральф? Тетя Сэди в Далласе болтает со своим любимым племянничком, живущим в Дерри; фермер в Хавоне собачится с дельцом, у которого покупает запасные части к трактору; священник пытается помочь расстроенному прихожанину. Это — голоса, и я думаю, яркие росчерки и вспышки исходят от людей, охваченных какими-то сильными чувствами — любовью или ненавистью, радостью или ревностью. И Ральф чувствовал, что видимое и ощущаемое им — еще не все; что в ожидании застыл еще какой-то другой мир, в данный момент просто недоступный его восприятию. Быть может, такой мир, по сравнению с которым Даже то, что он видит сейчас, показалось бы тусклым и блеклым. И если действительно есть нечто большее, как сможет он вынести это, не сойдя с ума? Ничего не выйдет, даже если он отвернется, если попробует не смотреть; каким-то образом он понимал, что его ощущение «видения» всего этого исходит в основном от выработанного за целую жизнь отношения к зрению как к главному чувству. Но на самом деле здесь действовало нечто гораздо большее, нежели зрение. Чтобы доказать это самому себе, он закрыл глаза и… продолжал видеть Харрис-авеню. Его веки словно стали стеклянными. Единственная разница заключалась в том, что все простые цвета поменялись местами, создав мир, который выглядел, как негатив цветной фотографии. Липовая аллея уже была не желтой и оранжевой, а приобрела неестественно яркий зеленый цвет. Мостовая Харрис-авеню, покрытая в июне свежим черным асфальтом, превратилась в огромную белую полосу, а небо сделалось потрясающим красным озером. Он снова открыл глаза, почти не сомневаясь, что ауры исчезнут, но они не исчезли; весь мир по-прежнему взрывался и перекатывался цветом, движением и густым резонирующим звуком. Когда я начну видеть их? — спросил себя Ральф, вновь медленно двинувшись вниз с холма. Когда маленькие лысые врачи начнут выходить из деревянных домиков? Однако нигде не было никаких врачей — ни лысых, ни каких-либо иных; никаких ангелов в домах; никаких дьяволов, выглядывающих из решеток канализационных труб. Были лишь… — Протри глаза, Робертс, ты что, не видишь, куда идешь? Эти слова, хриплые и слегка испуганные, казалось, обладали реальной физической фактурой; он словно провел рукой по дубовой отделке в каком-то древнем аббатстве или старом холле. Ральф резко остановился и увидел миссис Перрайн, проживавшую чуть ниже но Харрис-авеню. Она отступила с тротуара в канаву, чтобы ее не сбили как кеглю, и теперь стояла по щиколотки в опавших листьях, держа в одной руке сетку для продуктов и уставясь на Ральфа из-под своих густых сивых бровей. Окружавшая ее аура была четкого серого цвета формы морских пехотинцев Вест-Пойнта, без всяких примесей. — Ты пьян, Робертс? — спросила она резким тоном, и вдруг буйство красок и ощущений исчезло из мира и вокруг снова возникла обыкновенная Харрис-авеню, сонно простиравшаяся вверх и вниз с холма чудесным осенним утром рабочего дня. — Пьян? Я? Ничуть. Как стеклышко, честное слово. Он протянул ей руку, желая помочь. Миссис Перрайн было за восемьдесят, но она не сделала ни малейшего движения в сторону протянутой руки, словно опасалась, что в ладони у Ральфа мог быть спрятан чертик с сюрпризом. Не стала бы я на тебя полагаться, Робертс, говорили ее холодные серые глаза. Ни за что не стала бы на тебя полагаться. Она шагнула обратно на тротуар без помощи Ральфа. — Простите меня, миссис Перрайн. Я не смотрел, куда иду. — Ну да, разумеется, не смотрел. Брел себе с отвисшей челюстью — вот что ты делал. Ты был похож на деревенского дурачка. — Простите, — повторил он, а потом ему пришлось прикусить язык, чтобы подавить приступ смеха. — Хм-м… — Миссис Перрайн медленно оглядела его снизу вверх, как тренер-сержант из морской пехоты оглядывает новичка-салагу. — У тебя дырка под мышкой на рубахе, Робертс. Ральф поднял левую руку и заглянул под мышку. Действительно, в его любимой клетчатой рубахе была большая прореха. Сквозь нее ему была видна повязка с пятнышком высохшей крови; и еще — неприглядный пучок старческих волос под мышкой. Он торопливо опустил руку, чувствуя, как щеки у него заливаются краской.