Глава 8 1 Пляж тянулся длинной белой полосой, как шелковая оборка на кайме ярко-голубого моря, и он был совершенно пуст, если не считать круглого предмета ярдах в семидесяти. Этот круглый предмет был размером примерно с баскетбольный мяч и вселял в Ральфа страх, бывшим одновременно и глубоким, и — по крайней мере в данный момент — безосновательным. Не подходи к нему близко, сказал он себе. Есть в нем что-то поганое. Что-то по-настоящему плохое. Это черная собака, лающая на голубую луну, кровь в раковине, ворон, усевшийся над дверьми на бюст Паллады у порога моего[38]. Лучше не подходи близко к нему, Ральф, тебе не нужно подходить к нему близко, потому что это один из прозрачных снов Джо Уайзера. Ты можешь просто повернуться и убраться прочь, если захочешь. Только ноги все равно понесли его вперед, так что, может, это и не был прозрачный сон. И еще, он не был приятным — ни капельки. Потому что чем ближе он подходил к предмету на пляже, тем меньше тот походил на баскетбольный мяч. Это был самый реалистичный сон из всех, когда-либо снившихся Ральфу, и тот факт, что он знал, что это ему снится, на самом деле, казалось, усиливал ощущение реальности. Прозрачности. Он чувствовал ласковый рыхлый песок под босыми ногами — теплый, но не горячий; он слышал скрежещущий, каменистый рев набегавших волн, когда они обрушивались на берег и раскатывались по низине пляжа, где песок блестел, как мокрая загорелая кожа; он чувствовал запах соли и высохших водорослей, сильный, вызывающий слезы запах, будивший воспоминания о летних каникулах, проведенных на пляже Олд-Орчард-Бич, когда он был ребенком. Эй, старина, если ты не можешь изменить этот сон, может, тебе лучше вырубить выключатель и выскочить из него — иными словами, разбудить себя, и не мешкая. Он одолел половину расстояния до предмета на пляже, и теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что это такое — не баскетбольный мяч, а голова. Кто-то закопал человека по самый подбородок в песок, и… вдруг Ральф понял, что надвигается прилив. Он не выскочил из сна; он пустился бегом. Когда он побежал, пенистый край волны коснулся головы. Та раскрыла рот и начала орать. Даже в диком крике Ральф тут же узнал голос. Это был голос Кэролайн. Пена следующей волны побежала вверх по пляжу и окатила волосы, прилипшие к мокрым щекам головы, Ральф побежал быстрее, зная, что он почти наверняка опоздает. Прилив быстро прибывал. Он утопит ее задолго до того, как Ральф сумеет высвободить из песка ее закопанное тело. Ты не должен спасать ее, Ральф. Кэролайн уже мертва, и случилось это не на каком-то пустынном пляже. Это произошло в палате 317 Домашнего центра Дерри. Ты был с ней до конца, и слышал ты тогда не звук прибоя, а звук дождя с градом, бьющего в окно. Помнишь? Он помнил, но тем не менее побежал быстрее, взметая позади себя клубы песка. Ты все равно никогда не доберешься до нее; ты ведь знаешь, как это бывает во сне, верно? Каждая вещь, к которой ты несешься, превращается во что-то другое. Нет, в стихотворении говорилось не так… Или так? Ральф точно не помнил. Сейчас он ясно помнил лишь одно: стихотворение кончалось слепым бегством повествователя от чего-то жуткого, смертельного, (увижу его, если обернусь) гнавшегося за ним по лесу… Охотившегося за ним и приближавшегося. И все же он приближался к темному предмету на песке. Предмет при этом не превратился во что-то другое, и когда он упал на колени перед Кэролайн, то тут же понял, почему не смог узнать свою жену, с которой прожил сорок пять лет, даже с близкого расстояния: что-то было жутко неправильно с ее аурой. Та прилегала к ее коже, как грязный мусорный мешок. Когда тень Ральфа упала на нее, глаза Кэролайн взметнулись вверх, как глаза лошади, разбившей ногу в прыжке через высокий забор. Она делала торопливые и испуганные вдохи и выдохи, и с каждым выдохом воздуха струйки черно-серой ауры вылетали из ее ноздрей. Рваный «воздушный шарик», поднимающийся вверх от ее макушки, был лилово-черным — цвета гноящейся раны. Когда она открыла рот, чтобы издать новый крик, неприятно мерцающая субстанция вылетела из ее губ липкими струйками, которые исчезли почти в тот самый момент, как его глаза зафиксировали их существование. Я спасу тебя, Кэрол! — закричал он, рухнул на колени и начал рыть песок вокруг нее, как собака, откапывающая кость… И стоило этой мысли прийти ему в голову, как он обнаружил, что собака Розали, утренняя мусорщица с Харрис-авеню, утомленно уселась за его орущей женой, словно его мысль вызвала сюда собаку. Он видел, что Розали тоже была окружена грязно-черной аурой. Между ее передними лапами лежала утерянная Биллом Макговерном панама. Выглядела панама так, словно собака успела как следует и с удовольствием изжевать ее, с тех пор как та оказалась в ее распоряжении. Так вот куда девалась эта чертова шляпа, подумал Ральф, потом снова повернулся к Кэролайн и начал копать еще быстрее. Пока ему удалось отрыть всего лишь одно плечо. «Не думай ты обо мне, — заорала на него Кэролайн. — Я уже мертва, ты что, не помнишь? Смотри за следами белых людей, Ральф! Бе…» Волна, прозрачно-зеленая в глубине и с белыми гребешками пены сверху, грохнулась меньше чем в десяти футах от пляжа. Она побежала вверх по песку к ним, обдав яйца Ральфа холодными брызгами и тут же накрыв голову Кэролайн клочьями перемешанной с песком пены. Когда волна откатилась, Ральф сам издал полный ужаса вопль прямо в равнодушное голубое небо. Откатившаяся волна за секунды сделала то, на что у сеансов облучения ушел почти месяц, — смыла волосы Кэролайн, оставив ее совсем лысой. И макушка ее головы начала вспухать в том месте, к которому был прикреплен черный «воздушный шарик». «Кэролайн, нет!» — закричал он и принялся рыть еще быстрее. Песок стал сырым и неприятно тяжелым. «Не обращай внимания, — сказала она. Серо-черные клубы вылетали из ее рта с каждым словом, как грязный дым из фабричной трубы. — Это опухоль, и она неоперабельная, так что не теряй ни секунды сна на эту часть представления. Какого черта, путь обратно в Райский Сад неблизок, так что не надо стонать по мелочам, верно? Но ты должен не спускать глаз с тех следов…» «Кэролайн, я не понимаю, о чем ты говоришь!» Накатила следующая волна, обдав Ральфа до пояса и снова скрыв Кэролайн. Когда волна убралась, опухоль на макушке начала трескаться и раскрываться. «Скоро поймешь», — ответила Кэролайн, и тут опухоль на ее макушке лопнула со звуком молотка, ударившего по куску мяса. Струя крови вылетела в чистый, пахнущий солью воздух, и цепочка черных жуков размером с тараканов потянулась оттуда. Ральф в жизни не видел ничего похожего на них — даже во сне, — и они вызвали у него почти истерическую ненависть. Он бы сбежал, забыв про Кэролайн, но застыл как замороженный, слишком изумленный, чтобы шевельнуть хоть пальцем, не говоря уже о том, чтобы встать и броситься прочь. Несколько черных жуков вбежало обратно в Кэролайн через ее раскрывшийся в крике рот, но большинство торопливо спускалось по щеке и плечу на мокрый песок. Пока они двигались, их обвиняющие, враждебные глазки ни на секунду не отрывались от Ральфа. Во всем этом виноват ты, казалось, говорили эти глазки. Ты мог спасти ее, Ральф, и будь на твоем месте кто-то покрепче, он бы спас ее. «Кэролайн!» — закричал он, протянул к ней руки, а потом отдернул их, испугавшись черных жуков, продолжавших выплескиваться из ее головы. За ней в своем собственном мешке темноты сидела Розали, мрачно поглядывая на него и держа потерянную chapeau[39] Макговерна в зубах. Один глаз Кэролайн выскочил и лежал на мокром песке, как сгусток желе из голубики. Жуки выплескивались из пустой теперь глазницы. «Кэролайн! — кричал он. — Кэролайн! Кэролайн! Кэр…» 2 — …олайн! Кэролайн! Кэр… Вдруг, в тот самый момент, когда Ральф понял, что сон закончился, он стал падать. Он почти не заметил этого, пока не брякнулся на пол в спальне. Ему удалось смягчить падение вытянутой рукой, что, вероятно, спасло его от поганого удара головой, но вызвало всплеск боли под пластырем и повязкой на левом боку. Но по меньшей мере одно мгновение он почти не замечал боли, а испытывал лишь страх, отвращение, жуткую ноющую печаль и… сильнее всего переполнявшее его чувство благодарности. Дурной сон — без всяких сомнений, самый дурной сон из всех, что когда-либо ему снились, — закончился, и он снова очутился в мире реальных предметов. Он задрал расстегнувшуюся пижамную куртку, проверил, не течет ли кровь из-под повязки, убедился, что нет, и сел. Одно это движение, казалось, истощило его; мысль о том, что нужно встать, хотя бы лишь затем, чтобы снова улечься в постель, на данный момент казалась просто невыполнимой. Может быть, когда его бешено колотящееся сердце хоть немного успокоится… «Можно ли умереть от дурных снов?» — спросил он себя и услыхал в ответ голос Джо Уайзера: «Еще как можно, Ральф, хотя медицинские эксперты обычно заканчивают записью самоубийство в графе причины, вызвавшей смерть». Ральф сидел на полу, обнимая колени правой рукой и дрожа после ночного кошмара. Он не сомневался в том, что некоторые сны обладают достаточной силой, чтобы убить. Подробности сновидения теперь тускнели, но он все еще прекрасно помнил финал: тот хлопок, словно молоток ударил по толстому куску говядины, и отвратительный рой жуков, выползающий из головы Кэролайн. Жирные они были… Жирные и живые, да и почему бы нет? Они же жрали мозг его мертвой жены. Ральф издал тихий плачущий стон и вытер лицо левой рукой, вызвав еще один всплеск боли под повязкой. Его ладонь стала скользкой от пота. Что там она говорила — за чем ему нужно следить? За словами белых людей? Нет — следами, а не словами. Следами белых людей, что бы это ни значило. Говорила она что-нибудь еще? Может, да, а может, и нет. Он точно не помнит, ну и что с того? Ради Бога, это же был сон, просто сон, а за пределами фантастического мира, описываемого в бульварных газетенках, сны ничего не означают и ничего не доказывают. Когда человек засыпает, его мозг, по-видимому, превращается во что-то вроде старьевщика, шныряющего по барахолке кратковременных и по большей части бесполезных воспоминаний в поисках отнюдь не ценных или хотя бы полезных предметов, а лишь тех, которые все еще яркие и блестящие. Их-то он и складывает в причудливые коллажи, которые нередко получаются впечатляющими, но смысла, как правило, несут в себе ровно столько, сколько его имеет болтовня Натали Дипно. Возникла собака Розали, даже утерянная панама Билла Макговерна появилась на сцене, но все это не означает ровным счетом ничего… Только завтра вечером он не станет принимать болеутоляющую таблетку из тех, что дал ему фельдшер со «скорой», даже если почувствует, что его рука вот-вот оторвется. Та, что он принял во время вечернего выпуска новостей, не только не помогла ему заснуть, как он надеялся и наполовину верил; она, вероятно, сыграла свою роль, отчасти спровоцировав ночной кошмар. Ральф умудрился встать с пола и присел на краешек кровати. Волна дурноты накрыла его голову словно шелковый парашют, и он прикрыл глаза, пока ощущение не прошло. Сидя с опущенной головой и закрытыми глазами, он потянулся к лампе на ночном столике и включил ее. Когда он открыл глаза, пространство спальни, освещенное теплым желтоватым светом, выглядело очень ярким и очень реальным. Он взглянул на часы рядом с лампой: 1.48, а сна не было ни в одном глазу, и он ощущал сильную тревогу; неизвестно, насколько в этом виновата таблетка. Ральф встал, медленно проковылял в кухню и поставил чайник на плиту. Потом он прислонился в разделочному столику, рассеянно массируя повязку слева под мышкой, пытаясь успокоить пульсирующую боль, разбуженную его ночными приключениями. Когда чайник закипел, он залил водой пакетик чая «Сладкая дрема» — недурная шуточка — и понес чашку в комнату. Там он плюхнулся в кресло с откидной спинкой, не потрудившись даже включить свет; уличные фонари и тусклое мерцание из спальни давали достаточно освещения. Что ж, подумал он, вот я и снова здесь, в первом ряду, прямо против сцены. Можно начинать представление. Прошло какое-то время — он не мог точно сказать сколько, но пульсирующая боль под мышкой утихла и чай из горячего превратился в еле теплый, — когда он уловил краем глаза какое-то движение. Ральф повернул голову, ожидая увидеть Розали, но это была не Розали. Двое мужчин вышли на крыльцо дома на противоположной стороне Харрис-авеню. Ральф не мог разобрать цвета, в которые был выкрашен дом — оранжевые дугообразные лампы, которые городские власти установили много лет назад, давали отличную видимость, но не позволяли верно различать цвета, — однако он видел, что тон карниза радикально отличался от цвета всего остального. Это в сочетании с местоположением дома вызвало у Ральфа почти абсолютную уверенность, что дом принадлежал Мэй Лочер. Оба человека на крыльце Мэй Лочер были очень маленького роста, наверное, не больше четырех футов. Их окружали зеленоватые ауры. Они были одеты в одинаковые белые комбинезончики, на взгляд Ральфа, похожие на те, что носили актеры в старых телевизионных сериалах про врачей — черно-белых мелодрамах вроде «Бена Кейси» и «Доктора Килдэйр». Один из них держал что-то в руке. Ральф прищурился. Он не мог разобрать, что это, но с виду предмет был острым и опасным. Ральф не стал бы утверждать под присягой, что это нож, но подумал, что предмет мог быть ножом. Да, очень похоже на нож. Его первой ясной оценкой этого зрелища была мысль, что эти люди, стоящие там, похожи на инопланетян из фильма про похитителей с НЛО — может быть, «Сообщества» или «Огня в небе». Вторая мысль — что он, сам того не заметив, опять заснул прямо здесь, в кресле с откидывающейся спинкой. Верно, Ральф, это просто очередное рысканье твоего мозга по прилавкам с уцененным хламом, вызванное стрессом от удара ножом и подстегнутое этой чертовой болеутоляющей таблеткой. В двух фигурках на крыльце Мэй Лочер как будто не было ничего пугающего, разве что длинная и острая штуковина, которую держал в руке один из человечков. Ральф подумал, что даже спящий мозг ничего не может поделать с парочкой лысых коротышек в белых туниках, похожих на тряпье с бесплатной раздачи. Кроме того, в их поведении не было ничего страшного — ничего тайного или угрожающего. Они стояли на крыльце, словно имели все права находиться там в самый темный и безмолвный час ночи. Они смотрели друг на друга, и положение их тел и больших лысых голов создавало впечатление, будто два старых друга ведут серьезную учтивую беседу. Они выглядели задумчивыми и мудрыми — из породы космических странников, которые скорее скажут: «Мы пришли с миром», чем похитят вас, воткнут зонд вам в задницу, а потом станут записывать ваши реакции. Хорошо, так, выходит, этот новый сон и не такой уж кошмар. После предыдущего, который тебе приснился, ты еще жалуешься? Нет, конечно, он не жаловался. Брякнуться на пол один раз за ночь вполне достаточно, спасибо. И все равно что-то очень настораживающее было в этом сне; в нем чувствовалась реальность, которой не было в кошмаре с Кэролайн. В конце концов он оставался в своей собственной комнате, а не перенесся на какой-то дикий пустынный пляж, которого он никогда раньше не видел. Он сидел в том же самом кресле с откидной спинкой, в котором сидел каждое утро, держа в левой руке чашку уже почти холодного чая, и когда он подносил пальцы своей правой руки к носу, как сделал сейчас, то мог все еще чувствовать слабый запах мыла из-под ногтей… «Ирландская весна» — он любил мылиться им, стоя под душем… Ральф неожиданно надавил пальцами правой руки на повязку под мышкой. Ранка отозвалась немедленной и сильной болью, но… Два маленьких лысых человечка в белых туниках стояли все там же, на ступеньках крыльца Мэй Лочер. Не имеет значения, что тебе кажется, что ты будто бы чувствуешь, Ральф. Это не может иметь значения, потому что… — Да пошел ты! — тихим хриплым голосом произнес Ральф, вставая с кресла и одновременно ставя свою чашку на маленький столик, стоящий рядом. Капля чая выплеснулась на программку телевидения. — Пошел ты куда подальше, это не сон! 3 Он торопливо прошел через комнату на кухню; полы его пижамной куртки развевались за спиной, а старые, разношенные шлепанцы шаркали по полу; от того места, куда пырнул его Чарли Пикеринг, шли маленькие горячие толчки боли. Он взял стул и отнес его в маленькую прихожую. Там находилась дверь в кладовку. Ральф открыл ее, включил внутри свет, установил стул так, чтобы дотянуться до верхней полки, и взобрался на него. Полка была захламлена когда-то потерянными или забытыми вещами, большая часть которых принадлежала Кэролайн. Это были мелочи, обычный мелкий хлам, но один взгляд на них прогнал последнее затянувшееся убеждение, что ему спится сои. Тут был древний пакетик шоколада «M & M's» — ее тайное любимое лакомство. Еще тут были кружевное сердечко, одна белая сатиновая босоножка со сломанным каблуком, альбом с фотографиями. Эти вещи причиняли боль намного сильнее, чем ножевая ранка у него под мышкой, но сейчас у него не было времени на боль. Ральф подался вперед, упершись левой рукой в высокую пыльную полку, чтобы сохранить равновесие, и начал рыться в хламе правой рукой, моля Бога, чтобы кухонный стул не вздумал выскользнуть из-под него. Ранка под мышкой отзывалась теперь яростной болью, и он понимал что кровотечение откроется снова, если он не прекратит эти атлетические упражнения немедленно, но… Я уверен, он где-то здесь… ну… почти уверен… Он отодвинул в сторону свою старую коробочку для мух и червей и плетеную рыболовную корзинку. За корзинкой лежала пачка журналов. Верхний был «Взгляд» с Энди Уильямс на обложке. Ральф отодвинул их, подняв облачко пыли. Старый пакет «M & M's» упал на пол и разорвался, и во все стороны покатились яркие разноцветные шарики. Ральф наклонился вперед еще сильнее, встав почти на цыпочки. Может быть, у него разыгралось воображение, но ему показалось, что он чувствует, как кухонный стул, на котором он стоит, готовится сыграть с ним злую шутку. Едва эта мысль успела пронестись в его мозгу, как стул скрипнул и начал медленно скользить назад по деревянному полу. Ральф плюнул на это, плюнул на свой пульсирующий болью бок и плюнул на голос, бубнивший ему, что он должен прекратить это, прекратить сейчас же, потому что он грезит наяву, как бывает, если верить книге Холла, со многими страдающими бессонницей, и хотя тех маленьких человечков на другой стороне улицы на самом деле не существует, он действительно может стоять здесь, на этом медленно скользящем стуле, и он действительно может сломать себе бедро, когда стул выскользнет из-под него, и как, скажите на милость, он станет объяснять, что с ним произошло, когда какой-нибудь умник-врач в пункте неотложной помощи городской больницы Дерри задаст ему этот вопрос? Ворча, он дотянулся до дальнего края полки, отодвинул картонную коробку с половинкой елочной звезды, торчащей из нее наподобие странного острого перископа (сбросив при этом на пол босоножку без каблука), и увидел то, что искал, в дальнем левом углу полки: старый цейсовский бинокль в футляре. Ральф спрыгнул на пол за мгновение до того, как стул мог выскользнуть из-под него, пододвинул его поближе и снова полез наверх. Он никак не мог дотянуться до того угла, где стоял футляр с биноклем, поэтому схватил рыболовный сачок, много лет провалявшийся здесь рядом с корзинкой и банкой для мух, и со второй попытки заарканил футляр. Он тянул его к себе, пока не сумел ухватиться за ремешок, потом слез со стула и встал прямо на свалившуюся босоножку. Его лодыжка болезненно подвернулась. Ральф покачнулся, взмахнул руками, удерживая равновесие, и умудрился не впечататься лицом в стенку. Однако на пути в комнату он почувствовал жидкое тепло под повязкой на боку. Все-таки он ухитрился снова раскрыть ножевую ранку. Замечательно. Просто замечательная ночка, герр Робертс… и сколько времени прошло с тех пор, как он отошел от окна? Он не знал точно, но похоже, что порядочно, и он не сомневался, что маленьких лысых врачей уже не окажется там, когда он вернется к окну. Улица будет пуста, и… Он застыл как замороженный; футляр с биноклем свисал на конце своего ремешка, отбрасывая длинную трапециевидную тень, медленно раскачивавшуюся на полу в том месте, где оранжевый свет от уличного фонаря лежал, как мерзкое пятно краски. Маленькие лысые врачи? Так он сейчас их мысленно назвал? Да, конечно, потому что так их называли они — люди, утверждавшие, что пришельцы похитили их… и изучали… иногда оперировали. То были врачи из космоса, исследователи великого внешнего мира. Но это было не самое важное. Самое важное… Эд произносил эту фразу, подумал Ральф. Он произнес ее в тот вечер, когда звонил мне и предупреждал, чтобы я держался подальше от него и его интересов. Он говорил, что это врач рассказал ему про Малинового короля, Центурионов и про все остальное. — Да, — прошептал Ральф. Его спина быстро покрывалась гусиной кожей. — Да, он так говорил. «Мне сказал врач. Маленький лысый врач».