Натали отпустила его нижнюю губу, со щелчком вернувшуюся на место, когда он провел их в кухню — самое светлое помещение в доме в это время дня. Включив плиту, он увидел, как Элен с любопытством оглядывается по сторонам, и сообразил, что она долго здесь не была. Слишком долго. Она взяла фотографию Кэролайн, стоявшую на кухонном столе, и поднесла к глазам; легкая улыбка тронула уголки ее губ. Солнце освещало кончики ее коротко подстриженных волос, создавая подобие короны у нее на голове, и Ральфа неожиданно озарило: он полюбил Элен большей частью потому, что ее любила Кэролайн — она и Ральф, оба, были допущены в самые глубины сердца и души Кэролайн. — Она была такой красивой, — пробормотала Элен. — Правда, Ральф? — Да, — сказал он, расставляя чашки (и осторожно следя, чтобы Натали не могла дотянуться до них своими любопытными, не знающими усталости ручками). — Этот снимок был сделан всего за месяц или два до того, как у нее начались головные боли. Конечно, может быть, нелепо держать кабинетный снимок на кухонном столе, перед сахарницей, но здесь я в последнее время провожу большую часть времени, так что… — А по-моему, чудесное место для нее, — сказала Гретхен. Голос у нее был низкий, сладковато-хриплый. Если бы она пошептала мне на ухо, ручаюсь, старая мышка-в-штанишках не просто бы заворочалась во сне, подумал Ральф. — По-моему, тоже, — сказала Элен, подарила ему робкую улыбку, не глядя прямо в глаза, а потом скинула розовую сумку с плеча и поставила ее на рабочий столик. Натали снова стала нетерпеливо бормотать и протягивать ручки, как только увидела пластиковую бутылочку с детским питанием. Ральфа озарила яркая, но, к счастью, краткая вспышка воспоминания: Элен, бредущая, пошатываясь, к «Красному яблоку», с заплывшим глазом, испачканной кровью щекой и прижатой к бедру Нат. — Хотите тряхнуть стариной и попробовать покормить ее? — спросила Элен. Ее улыбка стала шире, и она вновь посмотрела ему в глаза. — Конечно, почему бы и нет. Только кофе… — Я займусь кофе, Добрый Папа, — сказала Гретхен. — В свое время мне пришлось сварить миллион чашек. Есть у вас растворимый? — В холодильнике. Ральф уселся за стол, позволив Натали устроить затылочек в ямке его плеча и ухватить бутылочку своими крошечными прелестными ручками. Она сделала это совершенно уверенно, сунула соску в ротик и тут же начала сосать. Ральф улыбнулся Элен и притворился, будто не замечает, что она начала тихонько плакать. — Они быстро учатся, правда? — Да, — сказала она, оторвала кусок от рулона бумажного полотенца, висящего на стене, возле раковины, и утерла глаза. — Не могу привыкнуть к тому, что она совершенно свободно ведет себя с вами, Ральф, — раньше ведь было иначе, верно? — Да я и не помню, — солгал он. Раньше так не было. Нат не дичилась, но вела себя совсем иначе. — Вы все время надавливайте на пластиковую линейку внутри бутылочки, ладно? А то она наглотается воздуха и у нее будут газы. — Нашли «Роджер»? — спросил он у Гретхен. — Все нормально? — Отлично. Как вы пьете его, Ральф? — Прямо из чашки. Она рассмеялась и поставила чашку на стол, вне пределов досягаемости ручонок Нат. Когда она садилась и скрещивала ноги, Ральф не отводил от них глаз — просто не мог удержаться. Подняв глаза, он увидел, что на губах Гретхен играет слабая ироническая улыбка. Какого черта, подумал Ральф. Наверное, нет хуже козла, чем старый козел. Тем более такой козел, который ночью может заснуть лишь на два или на два с половиной часа. — Расскажи мне про свою работу, — попросил он Элен, когда та села и отхлебнула кофе. — Ну, я думаю, день рождения Майка Хэнлона нужно объявить национальным праздником. Вы меня понимаете? — Да, отчасти, — улыбнувшись, ответил Ральф. — Я не сомневалась, что мне придется уехать из Дерри. Я разослала заявления в библиотеки аж до Портсмута, но мне было не по себе от этого. Мне скоро тридцать один, и из них я лишь шесть лет прожила здесь, но в Дерри я чувствую себя дома… Не могу объяснить почему, но это правда. — И не нужно объяснять, Элен. По-моему, дом — это одна из характеристик человека, такая же, как цвет лица или цвет глаз. Гретхен кивнула. — Да, — сказала она. — Именно так. — В понедельник позвонил Майк и сказал, что открылась вакансия помощника в детской библиотеке. Я с трудом поверила. Всю неделю ходила и буквально щипала себя, правда, Гретхен? — Ну, ты просто счастлива с тех пор, — ответила Гретхен, — и на тебя приятно смотреть. Она улыбнулась Элен, и для Ральфа эта улыбка явилась прозрением. Он вдруг понял, что мог глазеть на Гретхен Тиллбери сколько угодно, это не имеет для нее никакого значения. Даже если бы единственным мужчиной в этой комнате оказался Том Круз, она обратила бы на него не больше внимания. Он спросил себя, понимает ли это Элен, а потом обругал себя за собственную тупость. Элен могла быть кем угодно, только не дурочкой. — Когда ты начинаешь? — спросил он. — Перед Днем Колумба[32], — ответила она. — Двенадцатого. Вторая половина дня и вечер. Зарплата не совсем царская, но зиму мы продержимся, как бы ни сложилось… все остальное. Это же здорово, правда, Ральф? — Да, — кивнул он. — Очень здорово. Малышка выпила половину содержимого бутылочки и начала терять интерес к еде. Соска наполовину выскользнула у нее изо рта, и тоненькая струйка молочка побежала с уголков губ на подбородок. Ральф потянулся, чтобы вытереть ее, и его пальцы оставили несколько нежных серо-голубых линий в воздухе. Крошка Натали сцапала их ладошкой, а потом рассмеялась, когда они растворились у нее в кулачке. У Ральфа перехватило дыхание. «Она видит. Ребенок видит то, что вижу я». Это бред, Ральф. Это бред, и ты это знаешь. Только ничего подобного он не знал. Он только что видел это — видел, как Натали пыталась ухватить следы ауры, которые оставили за собой его пальцы. — Ральф? — окликнула его Элен. — С вами все в порядке? — Конечно. — Он поднял глаза и увидел, что Элен теперь окутана сверкающей аурой цвета слоновой кости, похожей на дорогой атласный чехол. Выплывающий из нее «воздушный шарик» был точно такого же цвета — ровный и широкий, как лента на свадебном подарке. Аура, окружавшая Гретхен Тиллбери, была темно-оранжевой, с желтым оттенком по краям. — Ты будешь жить там же? Элен и Гретхен опять переглянулись, но Ральф едва заметил это. Ему не нужно было видеть их лица, жесты или мимику, чтобы прочитать их чувства; ему стоило лишь взглянуть на их ауры. Лимонные оттенки по краям ауры Гретхен потемнели так, что она вся стала одинаково оранжевой. Одновременно аура Элен сжалась и начала становиться все ярче, пока на нее не стало трудно смотреть. Элен боялась возвращаться. Гретхен знала об этом, и это приводило ее в ярость. И ее собственная беспомощность, подумал Ральф, приводит ее в еще большую ярость. — Я еще поживу в Хай-Ридж, — тем временем говорила Элен. — Может быть, до зимы. Наверное, мы с Нат в конце концов переедем в город, но дом я продам. Если кто-нибудь действительно купит его — и за нормальную цену, что под большим вопросом, — деньги поступят на трехсторонний счет. Счет разделят согласно постановлению. Ну, вы понимаете… Постановлению о разводе. Нижняя губа у нее дрожала. Ее аура еще сильнее сжалась и теперь облегала тело почти как вторая кожа, и Ральф увидел, как в ней замелькали короткие красные вспышки, похожие на искорки, пляшущие над мусоросжигательной печкой. Она робко улыбнулась ему. — Ты говоришь мне две вещи, — произнес он. — Что ты подаешь на развод и что ты все еще боишься его. — Ее регулярно избивали и унижали последние два года ее семейной жизни, — сказала Гретхен. — Разумеется, она все еще боится его. — Она говорила тихо, спокойно и рассудительно, но теперь смотреть на ее ауру было все равно что заглядывать в угольную топку сквозь жаростойкое стекло. Он перевел взгляд на малышку и увидел, что та теперь окружена своим собственным ярким газовым облачком цвета подвенечного атласа. Оно было меньшего размера, чем у ее матери, но в остальном точно такое же… Как ее голубые глазки и каштановые волосики. «Воздушный шарик» Натали поднимался от ее макушки белоснежной ленточкой до самого потолка, где сворачивался в эфирную массу возле лампочки. Когда из окошка возле плиты легонько дунул ветерок, Ральф увидел, как широкая белая лента колыхнулась и покрылась рябью. Он поднял взгляд и увидел, что «воздушные шарики» Элен и Гретхен тоже колышутся. «И если бы я мог видеть свой собственный, с ним бы происходило то же самое, — подумал он. — Это реально — что бы там ни думала та часть моего разума, которая верит лишь в «дважды-два-четыре», ауры реальны. Они реальны, и я вижу их». Он подождал возражения от внутреннего голоса, но на этот раз его не последовало. — Я чувствую себя так, словно в эти дни меня стирают и отжимают в какой-то машине, — сказала Элен. — Моя мать бесится… Она только что вслух не называет меня трусихой… И порой я сама чувствую себя трусихой… мне стыдно… — Тебе нечего стыдиться, — сказал Ральф и снова взглянул вверх, на колышущийся от ветерка «воздушный шарик» Натали. Он был очень красивый, но он не чувствовал желания потрогать его; какой-то глубокий инстинкт говорил ему, что это может оказаться опасным для них обоих. — Да, я знаю, — сказала Элен, — но девчонкам приходится овладевать множеством теорий. Это вроде как: «Вот твоя Барби, вот твой Кен, вот твоя Игрушечная Кухня Хозяйки. Учись как следует, поскольку, когда все будет настоящее, заботиться об этом станет твоей обязанностью, и, если что-нибудь разобьется или сломается, винить будут тебя». И мне кажется, я нормально справлялась со всем этим, правда справлялась. Только никто не говорил мне, что в некоторых браках Кен слетает с катушек. Наверное, я жалкая сейчас? — Нет. Насколько я могу судить, именно так и произошло. Элен рассмеялась — сдавленный, горький, виноватый смех. — Даже не пытайтесь сказать это моей матери. Она отказывается верить, что Эд когда-либо заходил дальше дружелюбных шлепков мне по попе… Просто чтобы направить в правильную сторону, если мне случалось отклониться от верного курса. Она считает, что все остальное я выдумала. Так прямо она не говорит, но я слышу это в ее тоне каждый раз, когда мы разговариваем по телефону. — Я не считаю, что ты это выдумала, — сказал Ральф. — Я видел тебя, помнишь? И я был там, когда ты умоляла меня не звонить в полицию. Он почувствовал, как его бедро сжали под столом. И удивленно поднял глаза. Гретхен Тиллбери едва заметно кивнула ему. И он ощутил еще одно пожатие — на этот раз более энергичное. — Да, — сказала Элен. — Вы были там, верно? — Она слабо улыбнулась, и это было неплохо, но то, что происходило с ее аурой, было еще лучше — те крошечные красные искорки тускнели, и сама аура снова расправлялась. Нет, подумал он, не расправлялась. Распускалась. Расслаблялась. Элен встала и обошла вокруг стола. — Нат может срыгнуть на вас — лучше я заберу ее. Ральф опустил глаза и увидел, что Нат уставилась через всю кухню мутным, зачарованным взглядом. Он проследил за ним и уткнулся в маленькую вазу, стоявшую на подоконнике, рядом с раковиной. Он поставил в нее осенние цветы меньше двух часов назад, и теперь тусклый зеленый туман струился со стебельков и окружал цветки слабым дымчатым мерцанием. «Я вижу, как они испускают дух, — подумал Ральф. — О Господи, никогда в жизни больше не сорву ни одного цветка. Даю слово». Элен бережно взяла у него малышку. Нат перешла к ней довольно послушно, хотя, пока ее мать снова огибала стол, усаживалась и устраивала ее поудобнее у себя на руках, ее глазки так и не отрывались от цветов в зеленом тумане. Гретхен легонько постучала пальцем по циферблату своих часов: — Если мы хотим созвать это собрание в полдень… — Да, конечно, — слегка извиняющимся тоном сказала Элен. — Мы состоим в официальном комитете встречи Сюзан Дэй, — объяснила она Ральфу. — Название, правда, не полностью отражает суть. Наша главная задача на самом деле не встретить ее, а помочь защитить. — Вы думаете, тут возникнут проблемы? — Ну, будет напряженно, скажем так, — вмешалась Гретхен. — У нее есть с полдюжины собственных охранников, и они все это время пересылали нам по факсу все угрозы относительно Дерри, которые она получала. Для них это стандартная рабочая процедура — многие годы она появляется перед множеством лиц. Они держат нас в курсе, но при этом ясно дают понять, что, поскольку мы являемся пригласившей стороной, «Женское попечение» несет ответственность за ее безопасность наравне с ними. Ральф открыл рот, чтобы спросить, много ли было угроз, но сообразил, что уже знает ответ на этот вопрос. Он прожил в Дерри семьдесят лет, лишь ненадолго отлучаясь, и знал, что Дерри — это опасный механизм, в нем полным-полно острых игл и режущих граней прямо под поверхностью. Так, разумеется, обстояло дело со многими городами, но в Дерри, казалось, всегда находилось место для лишней гадости. Элен назвала этот город домом, и это был и его дом тоже, но… Он поймал себя на воспоминании о том, что случилось почти десять лет назад, вскоре после окончания ежегодного фестиваля Дней Канала. Трое парней сбросили ничем не примечательного и безобидного молодого человека — гомосексуалиста — по имени Адриан Меллон в Кендаскиг, здорово избив и искусав его перед этим; ходили слухи, что они стояли там на мосту, за таверной «Сокол», и смотрели, как он умирает. Они сказали полицейским, что им не понравилась шляпа, которую тот носил[33]. Дерри мог бывать и таким, только дурак стал бы отрицать этот факт. Это воспоминание как будто заставило (возможно, именно заставило) Ральфа еще раз взглянуть на фотографию на первой странице сегодняшней газеты. Гам Дэвенпорт с занесенным кулаком, Дэн Дальтон с окровавленным носом, мутным взглядом и плакатом Гама на голове. — Сколько было угроз? — спросил он. — Больше десятка? — Около тридцати, — сказала Гретхен. — К пяти-шести из них люди из ее охраны относятся серьезно. Две угрозы взорвать Общественный центр, если она не откажется от выступления. Одна — вот это действительно мило — от кого-то, кто сообщает, что он раздобыл большое водяное ружье с кислотой из аккумулятора. «Если попаду в точку, даже твои лесбийские подружки будут блевать, глядя на тебя» — так он выражается. — Мило, — пробормотал Ральф.