— За городом. По-моему, по дороге к Ньюпорту. — Да, кажется, я знаю, где это. Конечно, он знал; Гам Дэвенпорт рассказал ему, когда расхваливал «Женское попечение». Они организовывают семейные консультации… занимаются случаями насилия над детьми и супругами… содержат приют для обиженных женщин у городской черты Ньюпорта. Казалось, куда ни кинь, теперь в его жизни повсюду оказывается «Женское попечение». Эд, несомненно, усмотрел бы здесь дурной знак. — Эта Гретхен Тиллбери умеет подсластить пилюлю, — говорила Элен. — Перед тем как уйти, она сказала, что нет ничего плохого в том, что я люблю Эда. «Это вполне нормально, — сказала она, — потому что не существует такого прибора, которым ты могла бы включать и выключать любовь, когда пожелаешь», но я должна помнить, что моя любовь не может исправить его, и даже любовь Эда к Натали не может исправить его, и никакая любовь не может отменить мою обязанность заботиться о ребенке. Я лежала в постели и думала об этом. По-моему, лежать в постели и беситься нравилось мне больше. И уж наверняка это было проще. — Да, — сказал он, — я понимаю, как это бывает. Элен, почему бы тебе просто не принять свою таблетку и не забыть обо всем этом на какое-то время? — Так я и сделаю, но прежде я хотела поблагодарить вас. — Согласись, ты не должна меня благодарить. — Вряд ли я соглашусь с подобным, — возразила она, и Ральф с радостью услышал всплеск эмоций в ее голосе. Он означал, что настоящая Элен Дипно все еще жива. — Я еще не перестала беситься и злиться на вас, Ральф, но я рада, что вы не послушали меня, когда я просила вас не звонить в полицию. Я просто боялась, понимаете? Боялась. — Элен, я… — произнес он глухим, близким к тому, чтобы сорваться, голосом. Он прочистил горло и попробовал снова: — Я просто не мог ждать, когда тебя обидят еще сильнее. Когда я увидел, как ты идешь к магазину с окровавленным лицом, я так испугался… — Не говорите сейчас про это. Пожалуйста. Я расплачусь, если вы станете говорить об этом, а я уже больше не могу выносить своего плача. — Ладно. — У него вертелась на языке тысяча вопросов про Эда, но сейчас явно было не время их задавать, — Можно мне прийти навестить тебя завтра? Последовала короткая пауза, а потом Элен сказала: — Нет, не думаю. Какое-то время нет. Мне нужно о многом подумать, во многом разобраться, и это будет нелегко. Я свяжусь с вами, Ральф. Хорошо? — Конечно. Это естественно. Что ты собираешься делать с домом? — Муж Кэнди зайдет и запрет его. Я дала ему свои ключи. Гретхен Тиллбери сказала, что Эду не разрешат приходить туда — ни за чековой книжкой, ни за сменой белья. Если ему что-то нужно, он составит список, даст его вместе с ключами полицейскому, и тот пойдет и заберет вещи. Я думаю, он поедет во Фреш-Харбор. Там полно жилья для работников лабораторий. Такие маленькие коттеджи. Довольно миленькие… — Краткая вспышка эмоций в ее голосе снова сменилась подавленностью, отчаянием и глубокой усталостью. — Элен, я рад, что ты позвонила. И мне стало намного легче. Поверь, я не шучу. А теперь немного поспи. — А как у вас, Ральф? — неожиданно спросила она. — Вы хоть немного спите в последнее время? Резкая смена темы так удивила его, что выудила искреннее признание, на которое при других обстоятельствах он мог бы и не отважиться. — Немного… Быть может, не столько, сколько мне надо. Наверное, меньше чем надо. — Ну так берегите себя. Вы были очень храбрым сегодня, прямо как рыцарь из романов про короля Артура, только я думаю, что даже сэру Ланселоту иногда нужно поспать. Его эти слова не только тронули, но и позабавили. Тут же в его мозгу возникла очень явственная картинка: Ральф Робертс, одетый в доспехи, на белоснежном коне, а за ним следом трусит на своем пони Билл Макговерн, его верный оруженосец в короткой кожаной куртке и неизменной щеголеватой шляпе-панаме. — Спасибо, родная, — сказал он. — Я думаю, это самая приятная вещь, которую я слышал со времен Линдона Джонсона. Постарайся поспать как можно лучше, идет? — Ладно. И вы тоже. Она дала отбой. Ральф секунду-другую стоял, задумчиво глядя на телефонную трубку, а потом опустил ее на рычаг. Может, у него и будет хорошая ночь. После всего, что случилось сегодня, он явно заслужил ее. А сейчас он решил, что, пожалуй, спустится вниз, сядет на крыльцо, поглядит, как заходит солнце, и предоставит всему идти своим чередом. 5 Макговерн уже вернулся и сидел, ссутулившись, в своем любимом кресле на крыльце. Он уставился на что-то происходившее на улице и не сразу обернулся, когда на крыльцо вышел его верхний сосед. Ральф проследил за его взглядом и увидел голубой микроавтобус, припаркованный у тротуара, за полквартала отсюда по Харрис-авеню, на той стороне, где был магазинчик «Красное яблоко». На задних дверцах большими белыми буквами было написано: МЕДИЦИНСКОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ ДЕРРИ. — Привет, Билл, — сказал Ральф и опустился в свое кресло. Качалка, в которой всегда сидела Лоис Чэсс, когда приходила к ним, стояла между ними. Дул слабый вечерний ветерок, принося приятную прохладу после полуденного зноя, и пустая качалка лениво покачивалась сама по себе. — Привет, — сказал Макговерн, глянув на Ральфа. Он уже начал отворачиваться, но потом еще раз окинул Ральфа взглядом. — Слушай, тебе стоит начать прикалывать булавками твои мешки под глазами. А то скоро станешь наступать на них. Ральф подумал, что это должно было прозвучать как одно из маленьких колких bons mots [20], которыми Макговерн славился по всей улице, но в глазах того светилось искреннее участие. — Сучий денек выдался, — пробормотал он и рассказал Макговерну про звонок Элен, пропуская те куски, которые, по его мнению, Элен не пожелала бы доводить до сведения Макговерна. Билл никогда не был ее любимцем. — Рад, что она в порядке, — сказал Макговерн. — Я тебе вот что скажу, Ральф: ты произвел на меня впечатление сегодня, когда вышагивал по улице, как Гарри Купер в «Жарком полдне». Может, это и было безумием, но выглядело довольно отважно. — Он помолчал. — Сказать по правде, я немного испугался за тебя. Вот уже второй раз за последние пятнадцать минут Ральфа назвали почти героем. Ему стало неловко. — Я слишком взбесился на него, чтобы понять, какого кретина из себя разыгрывал. Где ты был, Билл? Я пытался недавно дозвониться тебе. — Пошел прогуляться к развилке, — ответил Макговерн. — Наверное, старался чуть-чуть охладить мотор. У меня трещит голова, и мутит с того самого момента, как Джонни Лейдекер и второй легавый увезли Эда. Ральф кивнул: — Я тоже себя паршиво чувствую. — Правда? — спросил Макговерн удивленно и слегка скептически. — Правда, — со слабой улыбкой ответил Ральф. — Словом, там, на площадке для пикников, где обычно болтаются все эти старички в жаркую погоду, торчал Фэй Чапин, и он затащил меня на партию в шахматы. Ну и зануда же этот мужик, Ральф: воображает о себе, будто он Руй Лопес [21], а сам в шахматах — обыкновенный мыльный пузырь… И никогда не закрывает рта. — Тем не менее Фэй неплохой парень, — тихо заметил Ральф. Макговерн, казалось, не услышал его. — И этот гнусный Дорранс Марстеллар тоже там был, — продолжал он. — Если мы — старики, то он — ископаемое. Он просто стоит там, возле забора, между площадкой для пикников и аэропортом, с дурацкой книжкой стихов в руках и смотрит, как взлетают и садятся самолеты. Как ты думаешь, он и вправду читает эти книжки, которые вечно таскает с собой, или они просто так, для виду? — Интересный вопрос, — сказал Ральф, но думал он о том слове, которое произнес Макговерн применительно к Доррансу, — гнусный. Сам бы он так не сказал, но, вне всяких сомнений, старина Дор был большим оригиналом. Он не был в маразме (по крайней мере Ральф так не думал); скорее некоторые вещи, которые говорил Дор, походили на продукты слегка перекошенного разума и слегка искривленного восприятия. Он вспомнил, что Дорранс был там в тот день, прошлым летом, когда «датсун» Эда врезался в пикап. В тот момент Ральфу показалось, что появление Дорранса добавило последний штрих безумия ко всему представлению. И Дорранс сказал тогда что-то забавное. Ральф попытался вспомнить, что именно, и не смог. Макговерн снова уставился на улицу, где молодой человек в сером халате только что вышел, посвистывая, из дома, перед которым бы припаркован микроавтобус. «Медицинского обслуживания». Молодой человек (на вид ему можно было дать от силы года двадцать четыре, и к нему явно ни разу в жизни еще не вызывали медицинскую службу) катил тележку с прикрепленным к ней длинным зеленым, баллоном. — Это пустой, — заметил Макговерн. — Ты не видел, как они завозили внутрь полный. Второй молодой человек, тоже в халате, вышел из двери маленького домика, неудачно выкрашенного желтой и темно-розовой краской. Он секунду постоял на крыльце, держась за дверную ручку и явно разговаривая с кем-то внутри. Потом он захлопнул дверь и изящно побежал по дорожке. Он успел вовремя, чтобы помочь своему напарнику загрузить тележку с баллоном в кузов микроавтобуса. — Кислород? — спросил Ральф. Макговерн кивнул. — Для миссис Лочер? Макговерн снова кивнул, глядя, как работники «Медобслуживания» захлопывают дверцы микроавтобуса, а потом стоят возле них, тихонько переговариваясь в сгущающихся сумерках. — Я учился вместе с Мэй Лочер в школе. Еще там, в Кардвиле, на родине храбрецов и коров. В последнем классе нас было всего пятеро. В те денечки ее называли «жаркой штучкой», а парней вроде меня — «лиловыми крошками». В ту восхитительную древнюю эпоху слово «голубой» употребляли применительно к рождественской елке — после того как наряжали ее. Ральф опустил взгляд на свои ладони, не зная, что сказать, и испытывая неловкость. Конечно, он знал, что Макговерн был гомосексуалистом, знал это уже много лет, но до сегодняшнего вечера Билл никогда не говорил об этом вслух. Ральф пожалел, что тот не приберег этот разговор на какой-нибудь другой денек… Желательно на такой, когда Ральф не чувствовал бы себя так, словно большую часть его мозга заменили гусиным пухом. — Это было тысячу лет назад, — сказал Макговерн. — Кто бы мог подумать тогда, что мы оба пристанем к берегам Харрис-авеню. — У нее эмфизема, верно? По-моему, я так слышал. — Ага. Одна из тех болячек, которые не остановишь. Все-таки старость девчонкам ни к чему, правда? — Да, правда, — сказал Ральф, а потом его разум осознал эту истину с неожиданной силой. Это о Кэролайн он думал и о том ужасе, который испытал, когда, задыхаясь, ворвался в квартиру в промокших кроссовках и увидел ее, лежащую на пороге кухни… Точно на том месте, где он стоял, разговаривая по телефону с Элен. Столкновение лицом к лицу с Эдом Дипно было просто ничто по сравнению с ужасом, который он ощутил в тот момент, когда был уверен, что Кэролайн мертва. — Я помню то время, когда Мэй привозили кислород раз в две недели, не чаще, — сказал Макговерн. — Теперь они приезжают каждый понедельник и четверг, по часам. Я хожу навещать ее, когда могу. Иногда читаю ей — самую скучную ерунду в дамских журналах, какую только можно отыскать, — а иногда мы просто сидим и болтаем. Она говорит, ее легкие словно наполняются водорослями. Теперь уже осталось недолго. Однажды они приедут и загрузят в кузов этого фургона не пустой кислородный баллон, а Мэй. Отвезут ее в Домашний центр Дерри, и это будет конец. — Это от курения? — спросил Ральф. Макговерн одарил его взглядом, столь несвойственным для его худого, мягкого лица, что у Ральфа ушло несколько секунд, на то, чтобы прочитать в нем презрение. — Мэй Перро в жизни не выкурила ни одной сигареты. Она расплачивается за двадцать лет, проведенных в красильне в Коринне, и еще двадцать — сортировщицей на фабрике в Ньюпорте. Ее легкие забиты хлопковым волокном и нейлоном, а не водорослями. Двое молодых людей из «Медицинского обслуживания» забрались в свой микроавтобус и уехали. — Мэн — северный отрог Аппалачей, Ральф. Многие этого не осознают, но это так. И Мэй подыхает от главной болезни Аппалачей. Врачи называют ее «легкими текстильщика». — Прошу прощения. Ты, наверное, очень привязан к ней. Макговерн уныло рассмеялся: — Не-а. Я навещаю ее, потому что она — последнее, что связывает меня с моей давно прошедшей молодостью. Иногда я читаю ей и всегда ухитряюсь проглотить одно или два ее старых, засохших овсяных печенья, но не более того. Уверяю тебя, мой интерес к ней надежно эгоистичен. Надежно эгоистичен, подумал Ральф. Вот уж истинно странная фраза. Истинно макговернская фраза. — Бог с ней, с Мэй, — сказал Макговерн. — У меня на языке вертится другой вопрос: что нам делать с тобой, Ральф? Виски не помогло, верно? — Да, — ответил Ральф. — Боюсь, что не помогло. — Кстати, прости за каламбур, а ты наливал как следует — по самые виски? Ральф кивнул.