9 В основном, говорили близнецы, Билл и Тилл: когда одному не хватало слов и он умолкал, второй тут же подхватывал повествование. Время от времени тетушка Талита тоже вставляла слово, что-нибудь уточняя или же поправляя братьев, и близнецы с уважением умолкали, дожидаясь, пока она не закончит. Си вообще не сказал ни слова – молча сидел перед нетронутой чашкой кофе, перебирая в руках соломинки, что торчали из широких полей его сомбреро. Роланд быстро понял, что жители Речного Перекрестка действительно знают немногое, даже об истории собственного городка (хотя это последнее обстоятельство не особенно удивило стрелка: старые люди, доживающие свой век… память их коротка и тускнеет быстро, не удерживая ничего, кроме самых недавних событий, а все остальное как бы вообще перестает существовать). Однако и то немногое, о чем они знали, внушало серьезные опасения. И этому Роланд не удивился тоже. Во времена их прапрапрадедов Речной Перекресток представлял из себя городок точно такой же, каким он рисовался в воображении Сюзанны: торговое поселение у Великого Тракта, причем поселение процветающее, где иногда продавались, но чаще обменивались самые разнообразные товары. Номинально, по крайней мере, Речной Перекресток являлся одной из провинций Речного феода, хотя уже даже в то время такие понятия как феод или землевладения ушли в безвозвратное прошлое. В те дни жители городка еще промышляли охотой на буйволов, хотя торговля уже приходила в упадок: с каждым годом буйволиные стада становились все малочисленнее, а животные подвергались невообразимым мутациям. Не то чтобы мясо мутантов было ядовитым, но есть его было нельзя – оно стало жилистым и горьким на вкус. И все же Речной Перекресток, расположенный между местом, которое попросту называлось Пристань, и деревенькой Джимтаун, оставался в округе не самым последним из населенных пунктов исключительно из-за своего положения: на Великом Тракте и достаточно близко от города – в шести днях пешего перехода и всего лишь в трех днях, если плыть по реке. – Если только вода в реке не спадала, – уточнил кто-то из близнецов. – Тогда путь по реке занимал больше времени, а мой дед говорил еще, мол, иной раз случалось такое, что баржи сидели на мелях до самого перешейка Тома. Старики вообще ничего не знали о коренных жителях города, равно как и о технологиях и машинах, с помощью которых были построены городские дома и башни; город строили Древние, как их еще называли – Великие Древние, чья история затерялась в глубинах далекого прошлого еще тогда, когда прапрапрадед тетушки Талиты был мальчишкой. – Дома до сих пор стоят, – сказал Эдди. – Быть может, машины, с помощью которых их строили ваши Великие Древние, тоже работают? – Может быть, – согласился один из близнецов. – Но даже если и так, молодой человек, вряд ли кто-то из нынешних жителей города знает, как управляться с ними… во всяком случае, так мне сдается, да. – Нет, – возразил его брат. – Кто-то из седовласых и младов наверняка не забыл еще что-то из древних путей. Даже теперь. – Он поглядел на Эдди. – Батюшка наш говорил, что когда-то там в городе были такие свечи… электрические. А кое-кто и сейчас утверждает, что свечи эти горят до сих пор. – Нет, вы только подумайте, – в изумлении выдохнул Эдди, и Сюзанна ущипнула его потихоньку за ногу под столом. – Да, – подтвердил второй из близнецов. Говорил он вполне серьезно, не замечая сарказма Эдди. – Нажимаешь на кнопку – и загораются яркие свечи. Они не дают никакого тепла. У них нет фитилей или резервуаров под масло. И еще говорят, что давным-давно, еще в прежние времена, один незаконнорожденный принц по прозвищу Шустрый взлетел в небеса на какой-то там механической птице. Но у нее отломилось крыло, и он упал с высоты и погиб, как Икар. У Сюзанны аж челюсть отвисла от изумления. – Вы знаете эту легенду? Про Икара? – Да, сударыня, – ответил тот, явно удивленный тем обстоятельством, что ей это кажется странным. – Про Икара и крылья, скрепленные воском. – Детские сказочки, что про Икара, что про этого Шустрого, да, – высказалась тетушка Талита, презрительно фыркнув. – Вот вечные свечи они, правда, есть. Это я точно знаю. Я их видела собственными глазами – еще желторотой девчонкой. И, наверное, они до сих пор еще иной раз загораются, спорить не буду. Люди, достойные всяческого доверия, утверждают, что в ясные ночи они иногда видны, городские огни, хотя сама я такого не видела много лет. Но вот летать люди не могут. И никогда не могли. Даже Великие Древние, так-то. Но как бы там ни было, в городе все-таки были машины, какие-то странные и непонятные механизмы, предназначенные для работ самых разных и даже иной раз – опасных. И, наверное, многие могут работать и по сей день, но близнецы – альбиносы были уверены абсолютно, что в городе не осталось уже людей, которые знают, как их запустить, ибо уже много лет жители Речного Перекрестка не слышали шума машин. «Дело, скорее всего, поправимое, – сказал себе Эдди, и глаза у него загорелись. – Если, конечно, найдется какой-нибудь предприимчивый молодой человек, смышленный и понимающий кое-что в технике и этих вечных огнях, не дающих тепла. Может быть, нужно только найти кнопку “ВКЛ”. Я хочу сказать, это действительно может быть просто. Или, скажем, у них полетели предохранители… вы только представьте себе, дорогие друзья и соседи! Стоит лишь заменить им с полдюжины предохранителей, и город вспыхнет огнями, как на большом фестивале в Рено!» Сюзанна толкнула его локтем и тихо поинтересовалось, чему это он улыбается. Эдди тряхнул головой и поднес палец к губам, чем заслужил раздраженный взгляд от своей любимой супруги. Альбиносы тем временем продолжали рассказ, причем когда один умолкал, второй подхватывал повествование с легкостью, достижимой, наверное, лишь между братьями-близнецами, прожившими всю жизнь бок о бок. Четыре или, может быть, пять поколений назад в городе все еще жило немало людей, и он был тогда местом вполне даже цивилизованным, хотя тогда уже местные жители разъезжали на примитивных повозках и на телегах по широким бульварам, которые древние соорудили для своих легендарных безлошадных карет. В основном в городе жили мастеровые и «фабричные», как называли их близнецы, так что торговля тогда процветала и на реке, и над ней. – То есть как – над ней? – не понял Роланд. – Мост над Сендом стоит до сих пор, – пояснила тетушка Талита. – То есть, лет двадцать назад он еще стоял. – Ага, – подтвердил Си, впервые вступив в разговор. – Еще лет десять назад старый Билл Маффин с сынком его видели, мост. – Что за мост? – спросил Роланд. – Большущий такой, из стальных тросов сплетенный, – отозвался один из близнецов. – Стоит себе в небе, ну прям паутина гигантского паука. – Помолчав, он добавил, стесняясь: – Хотелось бы мне поглядеть на него еще раз перед смертью. – Он, может, давно уже рухнул, – пренебрежительно отмахнулась тетушка Талита. – И хорошо бы. Туда ему и дорога. Дьявольская работа. – Она повернулась к братьям – альбиносам. – Расскажите им, что случилось потом и почему город сейчас так опасен… не говоря уже о привидениях, там обитающих. А там их немало, готова поспорить! И говорите короче, а то люди хотели уйти сегодня, а солнце уже миновало зенит. 10 Дальнейший рассказ близнецов представлял собой очередную версию уже известной истории, которую Роланд из Гилеада слышал множество раз. Мало того, он сам был свидетелем или даже участником некоторых событий, эту историю составляющих. Отрывочный и сумбурный, дополненный, без сомнения, бредовыми домыслами и мифами, искаженный последними переменами, произошедшими в мире – как во времени, так и в пространстве, – весь рассказ можно было свести к одной фразе: «Когда-то мир был таким, каким мы его знали, но теперь он изменился». Старые обитатели Речного Перекрестка знали о Гилеаде не больше, чем, скажем, Роланд знал о Речном феоде, и имя Джон Фарсон – имя человека, который принес беззаконие и хаос в страну Роланда, – для них не значило ничего, но во всем остальном две истории о конце прежнего мира были очень похожи… слишком похожи, решил стрелок, чтобы оказаться простым совпадением. Триста или даже четыреста лет назад не то в Гарлане, не то еще дальше, в краю, называемом Порла, разразилась война. Великая гражданская война. Постепенно она прокатилась по всей стране – как круги по воде, когда в воду бросаешь камень, – неся хаос и разрушение. Немногим из королевств, если были вообще такие, удалось устоять перед этой кровавой волной. Тень беззакония накрыла и эту часть мира так же неотвратимо и неизбежно, как за закатом приходит ночь. По дорогам маршировали полки и армии. Одни наступали, другие, наоборот, отступали, но и те, и другие – бесцельно, в какой-то сумятице. Прошло какое-то время. Армии постепенно распались, разбились на небольшие отряды, а те в свою очередь выродились уже в шайки бродячих разбойников – лиходеев. Торговля затормозилась, потом просто накрылась. Путешествовать стало весьма затруднительно и опасно, а потом и совсем уже невозможно. Связь с городом постепенно слабела, а лет сто двадцать тому назад прекратилась вовсе. Как и сотни других городов и поселков, где довелось побывать Роланду – сначала вместе с Катбертом и другими стрелками, изгнанными из Гилеада, потом одному, в погоне за человеком в черном – Речной Перекресток оказался отрезан от мира и предоставлен своей судьбе. В этот момент, поднявшись со своего места, в разговор вступил Си и сразу же завладел вниманием слушателей. Говорил он глуховатым размеренным голосом прирожденного сказителя – из этих святых глупцов, одаренных с рождения искусством смешивать правду и вымысел в красивые грезы, прекрасные, точно тоненькая паутинка в каплях росы. – В последний раз мы посылали оброк феоду еще при жизни моего прадеда, – начал он. – Двадцать шесть человек пошли в замок с телегой, груженой шкурами… уже тогда у нас не было твердой монеты, но мы посчитали, что шкуры вполне подойдут. Да и не было больше у нас ничего. Путь их был долог и небезопасен, дорога длиной почти в восемьдесят колес… и шестеро по пути скончались. Половина погибла от рук лиходеев, воевавших тогда против города; остальные умерли от болезней или от бес-травы. И вот они наконец добрались до цели. Но замок был пуст. Кроме грачей и дроздов, в замке не было никого. Стены обрушились. Двор зарос сорной травой. Там прогремела великая битва – на полях, что к западу от поместья. Повсюду белели кости и алели ржавые доспехи, так говорил моего отца прадед, и демоны перекликались, завывая, как ветер с востока, в истлевающих челюстях павших ратников. Деревню за замком сожгли дотла, а на стенах цитадели торчали колья с человеческими черепами. Больше тысячи черепов. Наши люди оставили шкуры у разбитых подъемных ворот… ибо никто не решился войти туда, к неприкаянным духам и стонущим голосам… и повернули назад – домой. На обратном пути еще десять наших расстались с жизнью, так что из двадцати шести только десять вернулись домой, среди них был и мой прапрадед… но по дороге он где-то себе подхватил лишай и так и не вылечился – до самой смерти. Говорили, что это была лучевая болезнь. Я не знаю… Но после этого больше никто уже не выходил из города. Так вот мы и живем здесь сами по себе. Постепенно они привыкли и к набегам лиходеев, продолжал Си надтреснутым, но мелодичным голосом. На дороге всегда кто-то нес дозор, и как только вдали показывалась очередная банда – почти всегда они появлялись с северо-востока, а путь держали на юго-восток по Великому Тракту вдоль пути Луча, по направлению к Ладу, где шла нескончаемая война, – горожане спешили укрыться в убежище, выкопанном под церквушкой. Дома, мимоходом разрушенные бандитами, не чинили потом, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Впрочем, разбойников мало заботил этот тихий, якобы заброшенный городок: они проезжали Речной Перекресток на полном скаку с луками и боевыми топорами на плечах, торопясь на войну, где убийство и кровь. – О какой это войне идет речь? – уточнил Роланд. – Да, – вставил Эдди, – и что там за барабаны? Близнецы быстро переглянулись едва ли не с суеверным страхом. – О барабанах Господних мы ничего не знаем, – ответил Си. – Ничего. А война в Ладе, ну… Война начиналась как противоборство преступников и лиходеев с одной стороны и свободной конфедерацией городских мастеровых и «фабричных» – с другой. Жители Лада решили сражаться и дать лиходеям отпор вместо того, чтобы просто смотреть, как разбойники грабят их, поджигают их лавки и мастерские, а тех, кого не добили в сражении, выгоняют на Великую Пустошь – на верную смерть. И в течение нескольких лет горожане успешно удерживали оборону, не давая бандитам проникнуть в город ни по мосту, ни с реки. – У них было древнее оружие, у горожан, – вставил кто-то из близнецов, – и хотя лиходеев было намного больше, куда ж им тягаться-то с древним оружием с их булавами, луками да топорами?! – Вы хотите сказать, у горожан были револьверы? – уточнил Эдди. Альбинос кивнул. – И не только револьверы. Такие еще устройства, метающие огненные шары на целую милю, когда не больше. Потом, взрывчатка вроде динамита, но гораздо мощнее. Преступники и прочее все отребье – теперь их называют седыми или седоволосыми, как вы, наверное, уже догадались – не могли ничего сделать против такого. Одно только средство у них оставалось: осадить город. Что они, собственно, и сотворили. Лад стал, по сути, последней твердыней былого мира. Те, кто был половчее и посмышленее, перебирались туда из окрестных селений поодиночке и парами. Безоружными выходили они на «ничейный» мост, и в город пускали всех, кому удавалось прорваться через тыловой лагерь и передовые линии осады, ибо сам по себе такой переход уже мог считаться испытанием на мужество и смекалку. Были, конечно же, и такие, кто просто хотел поживиться за чужой счет, но таких отправляли обратно без разговоров, но всем, кто умел что-то делать и мастерить (или хотя бы имел мозги, чтобы этому научиться) разрешали остаться. Особенно в Ладе ценились пахари и земледельцы; как говорили потом очевидцы, все парки и городские скверы были переделаны под огороды, ибо выбор у жителей осажденного города, полностью отрезанного от окрестных деревень, был весьма небогат: либо выращивать все продукты самим, либо же умирать от голода посреди металлических улиц и стеклянных башен. Великих Древних давно уже не было, их таинственные машины, хотя и остались, но сделались бесполезными, к тому же эти безмолвные чудеса не годились в пищу. Время шло. Постепенно характер войны менялся. Соотношение сил медленно, но верно склонялось в пользу седых, осаждавших город – седыми прозвали их потому, что в большинстве своем они были намного старше горожан. Впрочем, и те с годами не становились моложе. По привычке их все еще называли младами, но всякому было ясно, что молодость их отцвела давно. И мало – помалу они то ли забыли, как надо использовать древнее оружие, то ли оно само вышло из строя за давностью лет. – Наверное, и то, и другое, – заметил Роланд. И вот, лет девяносто назад – уже при жизни Си и тетушки Талиты – появилась последняя банда изгоев, да такая большая, что, когда проезжала она через Речной Перекресток, передовые дозоры явились еще на рассвете, а последние ее отряды вышли из поселения почти перед самым закатом. Больше такой многочисленной армии в этих местах не видали, а предводительствовал ей незаконнорожденный принц Дэвид по прозвищу Шустрый – тот самый, который потом якобы насмерть разбился, пытаясь подняться в небо на механической птице. Он собрал под своим началом остатки разрозненных банд и шаек, без дела шатавшихся вокруг Лада. Творил всяческие бесчинства, убивая любого, кто осмеливался встать у него на пути и противиться его планам. Армия седых под предводительством Дэвида Шустрого сумела все-таки захватить город. Причем, не с моста и не с лодок. В двенадцати милях вниз по течению они соорудили понтонный мост и нанесли удар с фланга. – С тех пор война тихо угасла, что твой огонь в очаге, – заключила тетушка Талита. – Кое-кому удалось тогда еще выбраться из города, так что мы знали, что там творится. Да и сейчас кое-какие доходят до нас известия. И сейчас даже чаще, чем раньше, потому что мост, говорят, никто больше не охраняет, да и пожар, как мне кажется, должен уже поуняться. В самом городе млады и седовласые до сих пор еще глотки друг другу рвут, только мне кажется, что настоящие млады – это потомки тех лиходеев, что пришли сюда с принцем Дэвидом Шустрым, хотя их по-прежнему называют седыми. А дети тех, коренных, горожан сейчас не моложе, наверное, нас, хотя есть среди них и сравнительно молодые люди, привлеченные старыми баснями и соблазном приобщиться к древнему знанию, которое якобы сохранилось в Ладе. – Никак не могут они изжить эту старую свою вражду, стрелок. Никак не помирятся младые и седовласые. Причем, скажу я тебе, и те, и другие захотят заполучить себе этого юношу, которого ты называешь Эдди. Если женщина с темной кожей способна зачать, ее не убьют, хотя у нее нет ног. Они оставят ее для того, чтобы она им рожала детей, ибо дети теперь появляются редко. Болезни, которые были раньше, сейчас уже сходят на нет, но все равно дети рождаются не такими. Сюзанна при этих словах встрепенулась, как будто хотела что-то сказать, но все-таки промолчала: допила только кофе и снова устроилась в позе вниматлеьной слушательницы. – Да, стрелок, если этих двоих они просто не прочь у себя оставить, то за парнишку они будут драться жестоко и до последнего. Джейк наклонился и принялся гладить Ыша, но Роланд все же увидел его лицо и понял мгновенно, о чем он думает: опять – о том переходе под горной грядой. Ситуация повторялась, только теперь вместо мутантов-недоумков были седые и млады. – Тебя они наверняка убьют, – продолжала тетушка Талита. – Ты, потому что, стрелок и принадлежишь ты иным временам и иным местам. Так, ни рыба, ни мясо… какой им в тебе прок? А мальчика можно использовать, научить помнить одно и забыть другое. Из него можно вылепить все, что угодно. Сами они позабыли давно, за что они, собственно, между собой грызутся: мир с тех пор сдвинулся с места и стал другим. Теперь они просто дерутся под жуткий свой барабанный бой… одни сравнительно молодые, другие – а ведь таких большинство – совсем старики, им бы в кресле-качалке сидеть на крылечке… но и те, и другие безмозглые дураки. Живут для того, чтобы убивать, и убивают, чтобы жить. – Она помолчала и вдруг спросила: – Ну а теперь, выслушав нас, старых пней, до конца, вы, может быть, все-таки обойдете его стороной, этот проклятый город, и не станете лезть с дураками в драку? Роланд открыл было рот, но Джейк его опередил. – А расскажите, пожалуйста, про Блейна Моно, – попросил он решительно, твердым и звонким голосом. – Про Блейна и про машиниста Боба. 11 – Какого еще машиниста? – не понял Эдди, но Джейк даже и не посмотрел в его сторону, продолжая пристально разглядывать стариков. – Пути проходят вон там, – отозвался наконец Си, указав в сторону реки. – Вернее, один только путь… идет он по насыпи из рукотворного камня, из которого Древние строили свои стены и улицы. – Монорельс! – воскликнула Сюзанна. – Блейн Монорельс! – Блейн – это боль, – прошептал Джейк себе под нос. Роланд только внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал. – А сейчас этот поезд ходит? – спросил Эдди у Си. Си покачал головой, причем на лице старика отразилась тревога. – Нет, молодой господин… но на нашей с Талитой памяти он еще ездил, когда мы были совсем еще юными, а война в городе шла вовсю. Перед тем, как увидеть его, мы сначала услышали грохот – такой равномерный и низкий гул, похожий на шум летней бури… такой, знаешь, с громами и молниями. – Да, – подтвердила тетушка Талита с отсутствующим видом. Она полностью погрузилась в воспоминания. – А потом показался он сам – Блейн Моно, – сверкая на солнце. И нос у него был такой же, как пуля в твоем револьвере, стрелок. Весь такой длинный, с два колеса, не меньше. Знаю, это звучит как бред, невозможно в такое поверить… может быть, я ошибаюсь, конечно (мы тогда были совсем молодыми, не забывай, а в юности многое кажется не таким, какое оно есть по правде), но я до сих пор готов спорить, что он был длиной в два колеса, потому что, когда он появился, Блейн, он растянулся, казалось, по всему горизонту. Такой невысокий и быстрый – ты его не успел еще толком и рассмотреть, а он уже скрылся из виду! – Иногда, при плохой погоде, когда над равниной собирались тучи, он, появлявшийся с запада, верещал, точно гарпия. Иногда он проезжал по ночам, и тогда впереди его несся луч белого света, и мы все просыпались от его пронзительного гудка. Он гудел, как труба, что, говорят, поднимет мертвых из их могил, когда придет конец света.