Ее спальня находилась в конце коридора. Там все было по-спартанскому: кровать, стол, пара эстампов на стенах, ситцевые занавески танцевали на свежем ветерке из оконного кондиционера, включенного на минимум. Колени вновь начали ее предавать, и вновь я ее подхватил. Это был странный способ танцевать свинг. На полу даже лежали печатные шаги-схемы Артура Мюри[440]. Кексовый. Я поцеловал Сэйди, и ее губы, сухие и безумные, впились в мои. Я нежно отстранил ее и вновь обхватил, прижимая к дверце шкафа. Она смотрела на меня серьезно, волосы упали ей на глаза. Я их убрал, и тогда — ласково — начал кончиком языка облизывать ее сухие губы. Делал это медленно, не забывая об уголках. — Лучше? — спросил у нее. Она ответила не голосом, а собственным языком. Не прижимая ее телом, я начал очень медленно гладить рукой всю ее, такую высокую, от горла, по обеим сторонам которого бешено бился пульс, к груди, животу, плоскому склону лобка, круглую ягодицу, и еще ниже — бедро. Она была в джинсах. Хлопок шептал под моей ладонью. Она отклонилась назад и стукнулась головой о дверцу. — Ох, — шепнул я. — Тебе не больно? Она закрыла глаза. — Мне хорошо. Не останавливайся. Целуй меня еще. — И тут же покачала головой. — Нет, не целуй. Губами сделай вновь тоже. Полижи. Мне так нравится. Так я и сделал. Она вздохнула и скользнула пальцами мне под пояс сзади, на пояснице. А потом перевела их вперед туда, где пряжка. 2 Мне хотелось все ускорить, каждая моя клеточка взывала «быстрее», приказывая мне заныривать глубже, желая этого всеохватывающего ощущения, которое и являлось сутью этих действий, но я себя замедлял. По крайней мере, сначала. И тогда она сказала: — Не заставляй меня ждать, я так долго этого ждала. Поэтому я поцеловал ее во вспотевший висок и колыхнулся бедрами вперед. Так, словно мы танцуем горизонтальный вариант мэдисона. Она охнула, немного оттолкнулась, и тогда шевельнула собственными бедрами мне навстречу. — Сэйди? Хорошо? — Обожежтымой, — всхлипнула она, и я засмеялся. Она раскрыла глаза и посмотрела вверх на меня пытливо и с надеждой. — Это уже все или будет что-то еще? — Немного будет, — сказал я. — Не знаю, долго ли, я давно уже не был с женщиной. Оказалось, что не так уже и недолго. Всего лишь несколько минут в реальном времени, но время иногда не то… кто мог об этом знать лучше, чем я. В конце она начала, запыхавшись вскрикивать: — Ох, милый, ох милый мой, ох милый мой Бог, ох, сладенький! Именно эти звуки алчного открытия в ее голосе довели меня до кондиции, и все случилось не совсем одновременно, но через несколько секунд она подняла голову от подушки и утопила лицо в углубление на моем плече. Маленький кулак ударил мне по лопатке раз, второй… а потом раскрылся, словно цветок, распластался ладонью. Она откинулась на подушки. Смотрела на меня ошарашенными, широко раскрытыми глазами, в которых читалось немного робкое выражение. — Я кончила, — произнесла она. — Я заметил. — Мать мне говорила, что у женщин этого не бывает, только у мужчин. Она говорила, что женский оргазм — это миф. — Ее сотрясло смехом. — Ой, мой Бог, чего она не познала. Она поднялась на локте, потом взяла мою руку и положила себе на грудь. Там, под грудью, бухало и бухало ее сердце. — Скажи-ка мне, мистер Эмерсон, когда мы сможем это повторить? 3 Когда в бессменный нефтегазовый смог на западе садилось красное солнце, мы с Сэйди сидели на ее крохотном заднем дворе под развесистым, старым орехом пекан[441], ели сэндвичи с салатом из курицы и пили чай со льдом. Без кекса, конечно. Кекс был списан на невосполнимые потери. — А тебе не хорошо одевать это…ну, ты понимаешь, эти аптечные штучки? — Нормально, — сказал я. По-правде нет, и никогда с ними не было хорошо. В большинстве американских товаров между 1961 и 2011 годами значительно улучшилось качество, но поверьте Джейку, эти резинки остались практически такими же самыми. Они имеют более интересные названия и даже вкусовые компоненты (для тех, кто имеет странный вкус), но по сути это тот же самый корсет, которая ты одеваешь себе на член. — У меня когда-то стояла диафрагма, — сказала она. Столика для пикников не было, и она расстелила одеяло на траве. Теперь она взяла в руки коробку с остатками салата из огурцов и лука и начала щелкать крышкой, открывая ее и закрывая, нервные движения, которые кое-кто назвал бы фрэйдовскими. Включая меня. — Мать дала мне ее за неделю до нашего с Джонни бракосочетания. Она даже рассказала мне, как ее вставлять, хотя при этом не смотрела мне в глаза, а если бы ей на щеки водой капнуть, я уверен, так бы и зашипело. «Не зачинай ребенка в первые восемнадцать месяцев, — сказала она. — Через два года, если сумеешь заставить его подождать. Таким образом, ты сможешь жить на его зарплату, а собственную откладывать». — Не самый плохой в мире совет. — Я был очень осторожным. Мы вступили на минное поле. Она понимала это не хуже меня. — Джонни — преподаватель точных дисциплин. Он высокий, хотя и не такой высокий, как ты. Я устала выходить куда-то на люди с мужчинами, ниже, чем я, и, думаю, вот потому и ответила ему «да», когда он впервые меня пригласил. Постепенно, встречаться с ним вошло у меня в привычку. Я его считала приятным, и вдобавок до конца вечера он никогда не выращивал себе пару лишних рук. К тому времени я думала, такие отношения и есть любовь. Я была очень наивной, правда? Я покачал рукой в жесте «так-сяк». — Мы познакомились в Университете Южной Джорджии и работу потом себе нашли в одной средней школе в Саванне. Школа общего обучения детей обоих полов, тем не менее, частная. Я почти уверена, что это его папа потянул за кое-какие ниточки, чтобы именно так и случилось. У Клейтонов денег нет — теперь уже нет, хотя когда-то они у них были, — но они все еще имеют высокую репутацию в обществе Саванны. Бедные, но благородные, понимаешь? Этого я не понимал — вопрос, кто принадлежит к сливкам общины, а кто нет, никогда не возникал во времена моей юности, — но я пробормотал что-то утвердительное. Она очень долго смаковала эту тему, и похожа сейчас была чуть ли не на загипнотизированную. — Итак, у меня была диафрагма, а как же, была. Держала ее в специальной пластиковой дамской коробочке с розой на крышке. Вот только ни разу ею я не воспользовалась. Возможности не было. В конце концов, выбросила ее в мусорное ведро после очередного облегчения. Это он так это называл, облегчением. Так и говорил обычно: «Я нуждаюсь в облегчении». А потом швабра. Понимаешь? Решительно ничего я не понимал. Сэйди засмеялась, и это мне вновь напомнило Айву Темплтон. — Подожди пару лет, говорила мать! Я могла ждать, хотя двадцать, и никакой диафрагмы не понадобилось бы! — Что происходило? — я легонько сжал ей плечи. — Он тебя бил? Бил тебя рукояткой швабры? — Существовал также еще и другой вариант применения рукоятки, я читал «Последний поворот на Бруклин»[442], но он, очевидно, такого не делал. Она была девственницей, доказательства этого остались на простыне. — Нет, — сказала она. — Швабра была не для битья. Джордж, я не думаю, что смогу дальше об этом говорить. Не теперь. Я чувствую так… ну, не знаю… словно бутылка содовой, которую растрясли. Знаешь, чего я хочу? Я думал, что знаю, но ради вежливости переспросил. — Я хочу, чтобы ты повел меня в дом, а там продолжил начатое. — Она подняла руки над головой и потянулась. Лифчик на себя одевать ей не захотелось, и я увидел, как поднимается грудь у нее под блузкой. Крохотными тенями, похожими на разделительные знаки, в затихающем свете вечера отсвечивали ее соски. Она сказала: — Я не хочу ворошить сегодня прошлое. Сегодня я хочу только искриться. 4 Где-то через час я увидел, что она засыпает. Сначала я поцеловал ее в лоб, а потом нос — чтобы разбудить. — Должен уже идти. Хочу успеть убрать свою машину у тебя с подъездной аллеи, прежде чем твои соседи начнут звонить по телефону своим знакомым. — Да, наверное, надо это сделать. Соседи у меня Сенфорды, а их школьница Лайла Сенфорд в этом месяце как раз работает в библиотеке. А мне припомнилось, что отец Лайлы будто бы заседает в школьном совете, но я ничего не сказал. Сэйди вся сияла, и не было смысла портить ей настроение. Пусть Сенфорды думают, что мы сидели на диване, прижимаясь один к другому коленями, ждали, пока завершится «Денис-угроза» [443] и начнется действительно большое шоу Эда Салливена[444]. Если моя машина будет оставаться перед домом Сэйди еще и после одиннадцати, их мысли могут потечь в другом направлении. Она смотрела, как я одеваюсь. — Что теперь будет, Джордж? С нами? — Я хочу быть с тобой, если ты захочешь быть со мной. Ты хочешь этого? Сэйди села, простыня соскользнула и улеглась вокруг ее талии, она потянулась за сигаретами. — Очень. Но я замужняя, и это так и будет оставаться до следующего лета в Рино. Если я подам на расторжение брака, Джонни выступит против. Черт, его родители будут против. — Если мы будем осторожными, все будет хорошо. И нам надо быть осторожными. Ты же это понимаешь, да? Она рассмеялась и подкурила. — О, да. Это я понимаю. — Сэйди, у тебя случались проблемы с дисциплиной в библиотеке? — А? Изредка, конечно. Бывало. — Она пожала плечами; колыхнулись ее груди, мне стало жаль, что я так быстро оделся. А с другой стороны, кого я обманывал? Джеймс Бонд мог бы начать и в третий раз, но Джейк/Джордж был уже выжатый. — Я новенькая в школе. Они меня испытывают. Это, конечно, мне как булавки в ягодицу, но ничего такого, чего бы я ни ожидала. А что? — Думаю, твои проблемы должны исчезнуть. Ученикам нравится, когда учителя влюбляются. Даже парням. Для них это — как телешоу. — Они узнают, что мы… Я немного подумал. — Некоторые девочки догадаются. Те, у которых есть собственный опыт. Она фыркнула дымом: «Это так чудесно». Но настоящего неудовольствия в ней не замечалось. — Как ты относишься к обеду в «Седле», в Раунд-Хилле? Пусть люди привыкают видеть нас вместе. — Хорошо. Завтра? — Нет. Завтра у меня кое-какие дела в Далласе. — Исследование для твоей книги?