— О, да, — согласилась она. — Клубничный пирог. Нечего сказать, я готова. Мистер Эмберсон, вы сможете остаться на футбольный матч? — Не сегодня, — ответил я. — Должен вернуться в Даллас. Возможно, на матч в следующую пятницу. Если вы решите, что я вам подойду. — Если Мими вас полюбила, значит, вы нравитесь и мне, — сказал Дик Симонс. — День каждую неделю я вам не гарантирую, но в некоторые недели их будет по два, а может даже и по три дня. Таким образом, все сравняется. — Не сомневаюсь. — Боюсь, плата за подмену небольшая… — Я знаю, сэр. Я ищу способ всего лишь дополнения к моему бюджету. — Этой книжки,«Над пропастью…», никогда не будет в школьной библиотеке, — произнес Дик, искоса бросая печальный взгляд на свою любовницу, которая на это надула губы. — Школьный совет не разрешит. Мими это знает. — И он вновь впился зубами в свой «Вилорог». — Времена меняются, — проговорила Мими, Сначала показывая на диспенсер, а потом на уголок его рта. — Дик. Соус. 17 На следующей неделе я совершил ошибку. Должен был бы понимать: вновь ставить по-крупному — это последнее, что я должен был брать себе в голову после того, что со мной произошло. Вы скажете, что я должен был бы лучше беречься. Я сознавал риск, но меня беспокоили деньги. В Техас я прибыл с менее чем шестнадцатью тысячами долларов. Кое-что из этого было остатками сбережений Эла, но по большей части — результатом двух очень больших выигрышей в Дерри и в Тампе. Однако проживание в течение семи с чем-то недель в «Адольфусе» съело больше тысячи; обустройство в новом городе легко сожрет еще четыре или пять сотен. Если даже не учитывать еду, аренду, плату за электричество и другие услуги, мне нужно намного больше одежды — и как можно лучшей, — если я собираюсь иметь респектабельный вид перед школьным классом. В Джоди мне придется базироваться два с половиной года, прежде чем я завершу свое дело с Ли Харви Освальдом. Четырнадцать с лишним тысячи долларов не покроют этот срок. Зарплата подменного учителя? Пятнадцать долларов пятнадцать центов за день. О-хо-хо. О'кей, возможно, я и протянул бы на четырнадцать тысяч, плюс дополнительно тридцать, а иногда и пятьдесят баксов в месяц. Но для этого мне нужно оставаться здоровым, не попадать в аварии, а разве на такое можно полагаться? Прошлое еще и хитрое, кроме того, что сопротивляющееся. Оно дает отпор. Вполне вероятно, в этом также присутствовал элемент жадности. Если так, то не из-за очень большой любви к деньгам, а скорее от той пьянящей уверенности, что я могу в любое время, когда мне захочется, побить обычно непобедимую букмекерскую контору. Это теперь я думаю: «Если бы Эл так же тщательно исследовал фондовый рынок, как он это сделал в отношении победителей в футбольных матчах и лошадиных бегах…» Но он этого не сделал. Это теперь я думаю: «Если бы Фрэдди Квинлен не обратил внимания, что Мировая серия, похоже, будет адская…» Но он это сделал. И я вновь поехал на Гринвил-авеню. Убеждал себя, что все те игроки в соломенных шляпах, которые толкутся возле щита «Финансовое обеспечение. Доверие — наш лозунг», будут ставить на серию и кое-кто из них будет ставить довольно серьезные суммы наличкой. Я убеждал себя, что буду одним из многих, и среднего размера ставка от какого-то мистера Джорджа Эмберсона — который сказал, что живет здесь, в Далласе, на Блэквелл-стрит, в красивом, переделанном из бывшего гаража домике — не привлечет чьего-либо внимания. Черт, я убеждал себя, что ребята, которые руководят «Финансовым обеспечением», вероятно, с каким-то там сеньором Эдуардо Гутьерэсом из Тампы не могут водить компанию со времен Адама. Или Ноевого сына Хама, но случилось не так. О, я убеждал себя во многом, и все это сводилось к одной и той же мысли: сделка абсолютно безопасна, и это абсолютно нормально — хотеть еще денег, не смотря на то, что на проживание у меня их сейчас достаточно. Придурок. Но глупость одна из двух вещей, которые мы более ясно видим в ретроспективе. Другая — это потерянные шансы. 18 Двадцать восьмого сентября, за неделю до конкретной даты начала серии, я вошел в «Финансовое обеспечение» и (после некоторых колебаний) поставил шесть сотен на то, что «Питсбургские Пираты» в семерке побьют «Янки». При этом согласившись на коэффициент два к одному, что было наглостью, учитывая то, в каком диком фаворе находились «Янки». На следующий день после того, как Билл Мазероски[350] совершил свою беспрецедентную «домашнюю пробежку», буквально печатью заверив победу «Пиратов», я поехал в Даллас, на Гринвил-авеню. Думаю, если бы в «Финансовом обеспечении» было закрыто, я сразу бы развернулся и поехал назад в Джоди…или это я просто теперь так себя оправдываю. Доподлинно не известно. А что известно, так это то, что перед дверью уже стояла очередь из тех, кто пришел за своими выигрышами, и я присоединился к ним. Эта группа людей была воплощенной мечтой Мартина Лютера Кинга[351]: пятьдесят процентов черных, пятьдесят процентов белых, сто процентов счастливых. Большинство выходили из конторы всего с несколькими пятерками, ну, кто-то разве что с парой-тройкой десяток, но я также заметил кое-кого, кто считал сотенные банкноты. Вооруженный грабитель, который задался бы в тот день целью поработать рядом с «Финансовым обеспечением», мог действительно хорошо поживиться. На деньгах сидел коренастый парень в зеленой бейсболке. Он задал мне стандартный первый вопрос («Вы случайно не коп? Если да, то должны показать мне ваше удостоверение»), а услышав от меня отрицательный ответ, спросил имя, для проверки взглянув на мои водительские права. Они были новехонькими, я получил их заказным письмом всего лишь неделю назад; вот, в конце концов, и техасский документ добавился к моей коллекции. Не забывая об осторожности, свой адрес в Джоди я прикрывал большим пальцем. Он выплатил мои двенадцать сотен. Я запихал деньги в карман и быстрым шагом отправился к машине. Уже проезжая по шоссе № 77, когда Даллас остался за спиной, а Джоди с каждым оборотом колес становился все более близким, вот тогда я и расслабился. Ибо я придурок. 19 Мы в который раз сделаем прыжок вперед во времени (рассказы также имеют кроличьи норы, если вы возьмете за труд немного об этом подумать), но сначала мне нужно рассказать еще кое о чем из шестидесятого. Форт-Уорт. Шестнадцатое ноября 1960 года. Прошло всего лишь немного более недели, как Кеннеди избрали президентом. Угол Болинджер-стрит и Западной седьмой. День прохладный, пасмурный. Машины пыхают белыми выхлопами. Ведущий прогноза погоды на радио КЛИФ («только хиты всех времен»)[352] предсказывает дождь, который может перейти в снежную слякоть, итак будьте осторожными на дорогах, все вы наши, рокеры-энд-роллеры. Я кутаюсь в ранчерскую куртку из драпа и прижимаю к ушам клапаны фетровой шапки. Я сижу на скамейке перед фасадом Техасской ассоциации скотоводов, смотрю в сторону Западной седьмой улицы. Я здесь уже почти час, хотя не ожидал, что это чудо так надолго задержится в гостях у своей матери; судя по Эловым заметкам, все три ее сына всегда стараются отделаться от нее как можно скорее. Я только надеялся, что она выйдет из многоквартирного дома, в котором живет, вместе с ним. Она только недавно вернулась сюда после нескольких месяцев пребывания в Вейко[353], где работала компаньонкой в домах каких-то леди. Мое терпение было вознаграждено. Дверь «Апартаментов Ротари»[354] приоткрылась, и оттуда вышел худощавый мужчина, в котором угадывалась отдаленная схожесть с Ли Харви Освальдом. Он придержал дверь для женщины в клетчатом полупальто и массивных ботинках на низких каблуках. Она доставала ему всего лишь до плеча, но строение тела имела солидное. Лицо изможденное преждевременными морщинами, седеющие волосы туго затянуты на затылке. На голове красный платок. Помада соответствующего тона подчеркивала маленький рот, который добавлял ей неудовлетворенный, сварливый вид — рот женщины, которая уверена, что весь мир против нее, и у нее есть достаточно тому доказательств, собранных за много лет. Старший брат Ли Освальда быстро пошел по бетонной дорожке. Женщина торопливо метнулась следом, схватив его сзади за пальто. Уже на тротуаре он обернулся к ней. Похоже, они ссорились, но говорила по-большей части женщина. Махала пальцем ему перед лицом. Я ни как не мог узнать, за что она его ругала; я осмотрительно расположился в полутора кварталах оттуда. Далее, как я и ожидал, он двинулся в сторону перекрестка Западной седьмой и Саммит-авеню. Приехал он сюда на автобусе, а там располагалась ближайшая остановка. Женщина какое-то мгновение оставалась на месте, словно в нерешительности. «Вперед, Мама, — подумал я, — ты же не собираешься разрешить ему так легко ускользнуть, не так ли? Он же удалился всего на полквартала. Ли пришлось добраться до России, чтобы убежать от этого размахивающего пальца». Она двинулась вслед за ним, а приблизившись к перекрестку, повысила голос, и я ее ясно услышал: «Стой, Роберт, не беги так быстро, я еще с тобой не закончила!» Он оглянулся через плечо, но хода не замедлил. Догнала она его уже на автобусной остановке и теребила за рукав, пока он не взглянул на нее. Палец восстановил свои маятниковые колебания. Я улавливал отдельные фразы: «ты обещал» и «все отдала тебе» и еще, кажется, «кто ты такой, чтобы меня судить». Я не мог видеть лица Освальда, так как он стоял ко мне спиной, но выразительными были его понурые плечи. Я сомневался, что это впервые Мамочка преследовала его по улице, беспрерывно лопоча, не обращая внимания на зрителей. Она распластала ладонь над полкой своей груди, ох, этот вечный материнский жест, который проговаривает: «Одумайся, наконец, ты, неблагодарное дитя». Освальд полез в карман, достал кошелек и подал ей какую-то банкноту. Она, не глядя, запихнула ее в сумочку и отправилась назад в «Апартаменты Ротари». Но потом о чем-то еще вспомнила и вновь возвратилась к нему. Я ясно ее услышал. Повышенный до вопля пронзительный голос, покрывая те пятнадцать-двадцать ярдов, которые пролегали между ними, звучал, как ногтями по грифельной доске. — И позвони мне, если узнаешь что-то о Ли, слышишь? Я все еще на спаренной линии, лучшего позволить себе не могу, пока не найду хорошую работу, а та женщина, и Сайкс, что подо мной, висит все время на телефоне, я ей уже говорила, я ее укоряла, «миссис Сайкс», сказала ей я… Мимо нее прошел какой-то человек. Улыбаясь, демонстративно заложил себе палец в ухо. Если Матушка это и заметила, то не обратила внимания. Конечно, она не обращала внимания и на гримасу смущения на лице ее сына. — «Миссис Сайкс, — сказала я, — вы не единственная, кому нужен телефон, и я буду вам признательна, если ваши разговоры станут более короткими. А если вы не сделаете этого по собственной воле, я могу позвонить представителю телефонной компании, чтобы вас принудили». Вот что я ей сказала. Так ты позвонишь мне, Роби? Ты же знаешь, я хочу знать, как там Ли. Тут появился автобус. Роб повысил голос, чтобы мать услышала, не смотря на визг тормозов. — Он проклятый комми, Ма, и домой он не вернется. Смирись с этим. — Ты мне позвонишь! — заверещала она. Ее хмурое личико окаменело. Она стояла, широко расставив ступни, словно боксер, готовый принять удар. Любой удар. Всякий удар. Ее глаза блестели из-за клоунских очков в черной оправе. Платок у нее под подбородком был завязан двойным узлом. Уже начал накрапывать дождь, но она на это не обращала внимание. Набрала воздух и повысила голос, чуть ли не до заправского визга: — Мне нужно знать все о моем хорошем мальчике, ты слышишь? Роберт Освальд, ничего не ответив, забежал вверх по ступенькам и исчез в автобусе. Пыхнув синим дымом, тот отчалил. И уже тогда ее лицо озарила улыбка. Она сотворила то, на что, как я до этого думал, никакая улыбка неспособна: сделала эту женщину младше, но вместе с тем более уродливой. Мимо нее прошел какой-то работяга. Насколько я мог видеть, он не толкнул, даже не дотронулся до нее, но она гаркнула: — Смотрите, куда идете! Вы здесь не хозяин тротуара! Маргарита Освальд вернулась назад в свои апартаменты. Она все еще улыбалась. Назад в Джоди в этот день я возвращался в смятении и раздумьях. Ли Освальда я не увижу еще полтора года, но, оставаясь так же решительно настроенным на то, чтобы его остановить, я уже сочувствовал ему больше, чем мог сочувствовать Фрэнку Даннингу. Раздел 13 1 18 мая 1961 года, семь часов сорок пять минут вечера. Свет длинных техасских сумерек протянулся через мой задний двор. Окно открыто, и занавески трепещут на легком ветерке. По радио Трой Шондел поет «На этот раз мы действительно разводимся»[355]. Я сижу в комнате, которая в этом домике служила второй спальней, а теперь стала моим кабинетом. Стол, когда-то списанный из средней школы. Одна ножка у него немного коротковата, пришлось под нее подкладывать. Печатная машинка «Вебстер», портативная. Я сидел и вычитывал первые сто пятьдесят с чем-то страниц моего романа «Место убийства», взявшись за это прежде всего потому, что Мими Коркоран не переставала докучать меня просьбами, чтобы я дал ей его почитать, а Мими, как мне открылось, была того сорта личностью, которой, пусть с извинениями, отвечать отказом можно, но не бесконечно. На самом деле работа шла хорошо. Еще во время первой правки для меня не представляло проблем переработать Дерри на Досон, а Досон переделать на Даллас оказалось даже легче. Я за это взялся только потому, что работа с текстом поможет поддержать мою легенду, когда я, наконец, разрешу Мими прочитать роман, но теперь эти правки и мне самому начали казаться значащими и необходимыми. Казалось, что этой книге с самого начала хотелось быть написанной о Далласе. Прозвучал звонок в дверь. Я положил на рукопись пресс-папье, чтобы не разлетелись листы, и пошел посмотреть, кто там ко мне с визитом. Все это я помню очень ясно: танцующие занавески, гладенький речной камень в роли пресс-папье. По радио играет «На этот раз», длинный свет техасского заката, который я уже успел полюбить. Мне нужно это помнить. Это тогда я перестал жить в прошлом, а начал просто жить. Я отворил дверь, за ними стоял Майкл Косло. — Я не могу, мистер Эмберсон, — ныл он. — Я просто не могу. — Хорошо, Майкл, заходи, — сказал я. — Давай об этом поговорим. 2 Я не удивился, увидев его. Прежде чем убежать в Эпоху Всеобщего Курения, я пять лет руководил театром в Лисбонской средней школе и за это время достаточно насмотрелся случаев сценобоязни. Режиссировать актеров-подростков — это словно жонглировать банками с нитроглицерином: волнительно и опасно. Я видел, как девушки с замечательной памятью, которые абсолютно естественно играли на репетициях, вдруг становятся замороженными на сцене; я видел недалеких парней-коротышек, которые расцветают, чуть ли не подрастая на фут, с первой произнесенной ими репликой, на которую радостно откликнулся зал. В моей режиссерской практике бывали прилежные работяги, но лишь изредка попадался ребенок с искрой таланта. И никогда еще у меня не было такого актера, как Майк Косло. Подозреваю, что существуют средние школы и факультеты в колледжах, где всю жизнь ставят театральные спектакли, работают с актерами, но никто и никогда не имел там такого парня, как он. Мими Коркоран и на самом деле правила Денхолмской консолидированной средней школой, и это именно она умаслила меня взяться за постановку спектакля силами учеников средних и старших классов, когда у преподавателя математики Элфи Нортона, который занимался этим много лет, был диагностирован острый миелолейкоз, и он переехал на лечение в Хьюстон. Я пытался отказаться, аргументируя это тем, что все еще занимаюсь исследованиями в Далласе, но зимой и ранней весной 1961 года я туда наезжал не очень часто. Мими об этом знала, так как, когда бы Дик не нуждался в подмене на уроки литературы в тот период учебного года, я всегда был свободен. А что касается Далласа, то я пока что придерживался выжидательной тактики. Ли все еще находился в Минске, где вскоре должен был вступить в брак с Мариной Прусаковой, девушкой в красном платье и белых туфлях. — У вас уйма свободного времени, — сказала Мими. При этом уперев руки в свои несуществующие бедра: в тот день она находилась в расположении духа «пленных не берем». — И вам за это заплатят. — О, да, — ответил я. — Мы это выясняли с Диком. Пятьдесят баксов. Затусуюсь на всю губу в трубу. — Как это? — Не обращайте внимания, Мими. В данное время у меня все в порядке с деньгами. Может, мы на этом и остановимся? Нет. Никаких «может». Мисс Мими была бульдозером в человеческом обличии, и если натыкалась на якобы непоколебимый объект, она просто опускала свой нож-отвал и добавляя обороты двигателю. Без моего вмешательства, сказала она, за всю историю их школы впервые не будет спектакля. Родители будут разочарованы. Школьный совет будет разочарован. «И, — прибавила она, хмуря брови, — я потеряю доверие».