– В доме Питри не работает телефон! Похоже, он там! Черт, как же мы не сообразили! Бен вскочил с кровати. Мэтт помертвел лицом. – Видите, как он действует? – пробормотал учитель. – Как расчетливо? Будь у нас в запасе хотя бы час дневного времени, мы могли бы… но его у нас нет! Теперь уже поздно! – Нам надо отправиться туда! – сказал Джимми. – Нет! Ни в коем случае! Во имя сохранения наших жизней этого делать нельзя! – Но они… – Им уже не поможешь. Пока вы туда доберетесь, все уже будет кончено. Бен с доктором нерешительно мялись у двери. Мэтт собрался с силами и заговорил – тихо, но властно. – Его эго огромно, и гордыня тоже. Это слабости, которыми мы можем воспользоваться. Но у него исключительный ум, который нельзя не уважать и не принимать во внимание. Вы показали мне его письмо – я не сомневаюсь, что он превосходный шахматист. Неужели вы не понимаете, что он мог в этом доме делать все, что угодно, не выводя телефон из строя? Он хочет показать, что одной из белых фигур поставлен шах. Он понимает толк в силе. Знает, что противников можно ослабить, если внести смуту в их ряды и разделить на части. Вы забыли об этом. Разбились на две группы и тем самым дали ему преимущество. Если вы броситесь к дому Питри, то вместо двух групп станет три. Я здесь один и прикован к постели – легкая мишень, несмотря на все распятия, книги и заклинания. Ему всего-то и требуется послать сюда одного из своих потенциальных адептов, чтобы прикончить меня ножом или пулей. И тогда вас останется всего двое – очертя голову спешащих в ночи навстречу собственной гибели. И Салемс-Лот весь окажется в его власти. Неужели вы этого не понимаете? Бен заговорил первым. – Все так, – согласился он. Мэтт откинулся на подушки. – Я говорю не из страха за свою жизнь, Бен. Поверь. И даже не из страха за ваши жизни. Я боюсь за город. Что бы ни произошло, кто-то должен остаться, чтобы остановить его завтра. – Да! И до меня ему не добраться, пока я не отомщу за Сьюзен! В комнате воцарилась тишина. Первым ее нарушил Джимми Коуди. – Они еще могут спастись, – задумчиво произнес он. – Мне кажется, он недооценивает Каллахэна, а что уже недооценил парнишку – это точно! Марку палец в рот не клади! – Будем надеяться, – сказал Мэтт и закрыл глаза. Началось ожидание. 20 Отец Каллахэн стоял у стены просторной кухни дома Питри, высоко подняв над собою материнское распятие, которое излучало призрачное сияние. У мойки напротив возвышался Барлоу: одной рукой он держал заведенные за спину руки Марка, а другой стискивал ему горло. Посреди кухни в груде осколков стекла лежали бездыханные тела Генри и Джун Питри. Все произошло так быстро, что Каллахэн никак не мог прийти в себя. Только что в ярко освещенной кухне он разговаривал с отцом мальчика, стараясь при этом держать себя в руках, что давалось совсем не просто. В следующее мгновение он оказался в ситуации, возможность которой Генри Питри отрицал с несокрушимым спокойствием и уверенностью. Мозг лихорадочно пытался понять, что же произошло. Питри вернулся и сообщил, что телефон не работает. И почти тут же погас свет. Джун Питри закричала. Упал стул. Какое-то время они пытались сориентироваться в темноте, натыкаясь на мебель и окликая друг друга. А потом окно над мойкой разлетелось на мелкие кусочки, которые со звоном усыпали пол. И все это заняло несколько секунд. Заметив, как промелькнула чья-то тень, Каллахэн очнулся от оцепенения и схватился за крест, висевший на груди. Едва он его коснулся, как тот начал светиться, заливая кухню мерцающим светом. Священник увидел Марка, который пытался вытащить мать в гостиную. Рядом с ними стоял Генри, и на его столь невозмутимом обычно лице было написано крайнее изумление: он не мог поверить своим глазам! А за ними возвышалась фигура, будто сошедшая с полотен Фрэнка Фразетты: губы на бледном лице растянулись в ухмылку, обнажая длинные острые клыки, а налитые кровью глаза горели, словно распахивая ворота в ад. Барлоу вытянул руки (Каллахэн успел разглядеть, какие тонкие и длинные у него были пальцы – совсем как у пианиста-виртуоза) и стукнул Джун и Генри головами друг о друга. Раздался громкий и тошнотворный хруст, и родители упали как подкошенные. Свою первую угрозу Барлоу исполнил. Марк испустил пронзительный крик, полный отчаяния, и бросился на Барлоу. – Вот ты где! – удовлетворенно воскликнул тот своим властным и звучным голосом. Марк вне себя накинулся на него и был тут же схвачен. Каллахэн подался вперед, высоко подняв крест. Довольная ухмылка Барлоу сменилась гримасой агонии, и он отступил назад, прикрываясь мальчиком. Под ногами захрустели осколки. – Во имя Господа нашего… – начал Каллахэн. При упоминании Господа Барлоу испустил крик, будто получил удар хлыстом, его рот с блестящими клыками скривился от нестерпимой боли, а на шее рельефно вздулись жилы. – Не подходи! – крикнул он. – Не подходи, шаман! Или я пущу мальчишке кровь прямо сейчас! – И в подтверждение своих слов, будто гадюка в смертоносном броске, лязгнул клыками у самой шеи Марка. Каллахэн замер на месте. – Назад! – скомандовал Барлоу, уже снова ухмыляясь. – Пусть каждый стоит на своем месте! Каллахэн медленно попятился, держа крест на уровне глаз. Крест, казалось, звенел от заключенной в нем силы, она переливалась в державшие его руки, заставляя мышцы на них вздуваться и сокращаться. Противники не сводили друг с друга глаз. – Наконец-то мы встретились! – насмешливо произнес Барлоу. Он был силен, умен и красив, но красота эта казалась какой-то необычной и даже отчасти женственной. Где он мог видеть это лицо раньше? И в момент самого большого кошмара, случившегося в его жизни, священник вспомнил. Это было лицо мистера Флипа – того самого буки, которого он боялся в детстве и который днем прятался в шкафу, а ночью, когда мать закрывала дверь в спальню, вылезал наружу. Ему не оставляли включенный ночник: родители решили, что лучший способ помочь ему справиться с детскими страхами – это не потворствовать им, – и каждую ночь, едва шаги матери затихали в гостиной, дверца шкафа приоткрывалась, и он чувствовал (или действительно видел?) узкое белое лицо и пристальный взгляд горящих глаз мистера Флипа. И вот он снова вылез из шкафа и смотрит поверх головы Марка: такое же белое, будто намазанное белилами, лицо, такой же пылающий взгляд и такие же чувственные пунцовые губы. – Что дальше? – спросил Каллахэн, и сам не узнал свой голос. Он не мог отвести глаз от длинных тонких пальцев, сжимавших горло Марка. На них виднелись тоненькие голубые прожилки. – Там видно будет. Что ты дашь за этого жалкого хлюпика? – Барлоу вдруг резко дернул вверх зажатые за спиной руки мальчика, явно рассчитывая подкрепить свои слова криком боли, но стиснувший зубы Марк не издал ни звука, только из груди со свистом вырвался воздух. – Ты еще будешь кричать! – прошипел Барлоу, скривив губы в смертельной ненависти. – Ты будешь кричать так, что разорвешь себе горло! – Прекрати! – потребовал Каллахэн. – Почему? – Гримаса ненависти на его лице сменилась доброжелательной улыбкой. – Разве что оставить на потом и приберечь для следующей ночи? – Да! Мягко, почти завлекающе, Барлоу промурлыкал: – Тогда тебе придется бросить крест и остаться со мной на равных. Как в шахматах – белые против черных. Твоя вера против моей. – Хорошо, – согласился Каллахэн, но уже не так уверенно. – Так сделай это! – Барлоу выжидающе вытянул полные губы. Высокий лоб блестел в неровном мерцающем свете. – И поверить, что ты отпустишь его? Да легче сунуть себе под рубашку гремучую змею и надеяться, что она не укусит! – Но я же верю тебе! Смотри… Он отпустил Марка и, сделав шаг назад, развел руки в стороны. Не веря своему счастью, Марк замер на мгновение, а потом бросился к родителям, даже не обернувшись на Барлоу. – Беги, Марк! – закричал Каллахэн. – Беги! Марк поднял на него затуманенный взгляд темных глаз. – Мне кажется, они мертвы… – БЕГИ! Мальчик медленно поднялся на ноги, обернулся и посмотрел на Барлоу. – Скоро, маленький брат, – почти милостиво заверил тот. – Совсем скоро мы с тобой… Марк плюнул ему в лицо. У Барлоу перехватило дыхание. Его лицо налилось такой яростью, что прежняя злоба показалась не более чем игрой. На мгновение в его глазах сверкнуло истинное безумие. – Ты плюнул в меня! – прошипел Барлоу, дрожа от бешенства, и, пошатываясь будто слепой, шагнул вперед. – Назад! – закричал Каллахэн и взмахнул крестом. Барлоу со стоном закрыл лицо руками. Распятие засияло ослепительным светом, и Каллахэн мог положить всему конец прямо сейчас, если бы только на это решился. – Я убью тебя! – произнес Марк и выскочил из дома. Барлоу, казалось, стал выше ростом. Его волосы, зачесанные назад на европейский манер, растрепались. Одетый в темный костюм и с безупречно завязанным пунцовым галстуком, он показался Каллахэну олицетворением окружавшей его тьмы. Глаза в темных глазницах напоминали мерцающие угли. – Теперь твоя очередь выполнить обещанное, шаман! – Я священник! – вскинулся Каллахэн. – Священник! – презрительно повторил Барлоу и насмешливо поклонился. Каллахэн стоял в нерешительности. Зачем бросать крест? Чтобы Барлоу покинул поле боя, согласившись на ничью, а вот завтра…