– Как будто ты бы признался. Ты же его агент и все такое. И он ушел, опустив голову и не оглядываясь. Я вернулся в фургон. Джейкобс уже успел сменить свою заляпанную кровью рубашку и теперь прижимал к распухшей нижней губе полотенце со льдом. Выслушав мой рассказ о том, что я узнал от Морса, он сказал: – Ты не завяжешь мне галстук еще раз? Мы уже опаздываем. – Постой, постой! Ты должен ей помочь. Как помог мне. С наушниками. Он смерил меня взглядом, в котором явно сквозило презрение. – Ты думаешь, что этот любящий папочка позволит мне подойти к ней ближе, чем на милю? И потом, ее проблема… ее одержимость… пройдет сама собой. С ней все будет в порядке, а любой адвокат, достойный своего заработка, легко убедит судью, что она была не в себе. Она отделается легким испугом. – Тебя это не удивило, верно? Он пожал плечами, продолжая смотреть на меня, но не в глаза. – Время от времени побочные эффекты встречались, хотя и не столь впечатляющие, как попытка грабежа мисс Морс. – Ты занимаешься самообразованием, верно? А клиенты – всего лишь подопытные кролики. Просто они не знают об этом. Таким же кроликом был я. – Тебе полегчало или нет? – Полегчало. – Если, конечно, не считать того, что время от времени по утрам у меня в голове крутилась навязчивая фраза. – Тогда завяжи мне, пожалуйста, галстук. Я чуть не отказался. Я был зол на него – вдобавок ко всему, он выбрался через черный ход и вызвал охранников, – но я был ему обязан. Он спас мне жизнь, что было хорошо. И теперь я жил правильной жизнью, что было еще лучше. Поэтому я завязал ему галстук. Мы провели целых шесть выступлений. Когда в честь закрытия начался фейерверк, толпа ахнула, но далеко не так громко, как при виде волшебства, устроенного Дэном – Творцом портретов-молний. И каждый раз при виде девушек, мечтательно разглядывавших себя на полотне задника, пока я переходил с ля на ми, я задавался вопросом, скольким из них суждено утратить в какой-то степени разум. * * * Под дверью в мою комнату лежал конверт. Как сказали бы йоги, снова дежа-вю. Только на этот раз я не обмочился в постели, моя собранная хирургом нога не ныла, я не болел гриппом, и меня не колотило от отсутствия дозы. Я наклонился, поднял конверт и вскрыл его. Мой «пятый персонаж» не любил долгих прощаний – в этом надо отдать ему должное. В конверте лежал билет на поезд с приколотым блокнотным листком. На нем были написаны имя и адрес в городе Недерленд, штат Колорадо. Ниже Джейкобс нацарапал три предложения. «Этот человек даст тебе работу, если захочешь. Он мой должник. Спасибо за галстуки. ЧДД». Я посмотрел на билет – он был в один конец, на «Маунтин-экспресс» из Талсы в Денвер. Я долго его разглядывал, прикидывая, не стоит ли его сдать и получить деньги. Или использовать и добраться до биржи музыкантов в Денвере. Только на восстановление былого мастерства потребуется время. Без нагрузки и постоянных упражнений пальцы утратили прежние навыки и легкость. Еще надо решить, как быть с наркотой. Во время гастролей она была повсюду. Джейкобс говорил, что волшебные портреты держатся года два или около того. Откуда мне знать, что лечение не будет действовать столько же? Откуда мне это знать, если этого не знает даже он сам? В тот же день я взял такси до автомастерской, которую он арендовал в западной части города. Помещение стояло совершенно пустым, с голыми стенами. Там не осталось ничего, даже обрывка провода на темном от застарелых пятен масла полу. Со мной здесь что-то случилось, подумал я. Вопрос заключался в том, решился бы я надеть эти усовершенствованные наушники снова, если бы можно было переиграть все заново? Я решил, что да, и каким-то непонятным образом это помогло мне сделать выбор. Я использовал билет, добрался до Денвера и пересел на автобус до Недерленда на западном склоне Скалистых гор. Там я познакомился с Хью Йейтсом и начал свою жизнь в третий раз. VII. Возвращение домой. Ранчо «Волчья пасть». Бог исцеляет как молния. Глухота в Детройте. Призматики Отец умер в 2003 году, пережив жену и двоих детей. Клэр Мортон Овертон не было и тридцати, когда бывший муж лишил ее жизни. Мать и мой старший брат умерли в возрасте пятидесяти одного года. Вопрос: Смерть, где твое жало? Ответ: Да везде, мать твою! Я приехал домой в Харлоу на похороны отца. Теперь почти все дороги в городе были асфальтовыми, не только наша и шоссе номер 9. Там, куда мы бегали купаться, возводили жилой квартал, а в полумиле от Церкви Силома появился круглосуточный универсам. Но во многих отношениях город не изменился. Наша церковь по-прежнему стояла вниз по дороге от дома Майры Харрингтон (хотя сама Сплетница уже подсоединилась к линии связи коллективного пользования на небесах), а на дереве в нашем дворе все еще висела старая покрышка. Думаю, на ней качались дети Терри, хотя теперь они уже выросли из таких забав; потертая веревка побурела от времени. Может, я ее заменю, подумал я… но зачем? Для кого? Понятно, что не для моих детей, поскольку у меня их не было, да и сам дом уже перестал быть моим. На дорожке у дома стоял единственный автомобиль – потрепанный «форд» 1951 года. Он был здорово похож на первый вариант «Дорожной ракеты», хотя и не мог быть им – Дуэйн Робишо разбил ту машину на первом же круге гонки в Касл-Роке, единственной, в которой она приняла участие. И все же на стекле виднелась наклейка «Делко бэттериз», а на борту кроваво-алой краской было выведено число «19». С дерева слетела ворона и устроилась на капоте. Я вспомнил, как отец учил нас знакам, защищавшим от зла при встрече с вороной («В них нет ничего особенного, но вреда точно не будет», – говорил он), и подумал: Мне это не нравится. Тут что-то не так. Я понимал, почему мог не приехать Кон – как-никак до Гавайев отсюда намного дальше, чем до Колорадо, – но почему нет Терри? Он по-прежнему жил здесь с женой Аннабель. А где Боуи? Клаки? Пэкетты? Девитты? Где сотрудники «Мортон фьюэл ойл»? Отец, конечно, уже отошел от дел, но он ведь не мог пережить всех, с кем работал. Я припарковался, вылез из автомобиля и вдруг увидел, что это не «форд-фокус», который я взял напрокат в Портленде. Это был «гэлакси» 1966 года, который отец с братом подарили мне на семнадцатый день рождения. На пассажирском сиденье лежала стопка романов Кеннета Робертса в твердом переплете, подаренных мамой: «Оливер Уисвелл», «Арундел» и другие. Это сон, подумал я. Такой же, как и раньше. Но от этой мысли стало не легче, а только страшнее. На крышу дома, где я вырос, села другая ворона. Еще одна устроилась на ветке с качелями, которая походила на кость – так сильно веревка стерла кору. Я не хотел заходить в дом, потому что знал, что там увижу. Но ноги сами несли меня вперед. Я поднялся по ступенькам, и хотя Терри восемь (а может, и все десять) лет назад присылал мне фотографию перестроенного крыльца, старая – вторая сверху – доска издала знакомый с детства противный пронзительный скрип, стоило мне на нее наступить. Они ждали меня в столовой. Не вся семья, а те, кто умер. Мать, похожая на мумию, в которую превратилась, доживая последние дни в том холодном феврале. Отец, бледный и высохший, как на рождественской фотографии, которую Терри прислал мне незадолго до своего последнего сердечного приступа. Дородный Энди – мой тощий брат сильно раздобрел в среднем возрасте, – но его нездоровый румянец сменился могильной восковой бледностью. Хуже всех выглядела Клэр. Она бросила мужа, и просто убийства этому психу оказалось мало. Он выстрелил ей в лицо три раза, причем последние два – когда она уже лежала мертвой на полу в классе, и только потом пустил себе пулю в лоб. – Энди, – спросил я, – что с тобой произошло? – Простата, – ответил он. – Мне надо было послушать тебя, мой младший братишка. На столе стоял покрытый плесенью торт. Пока я его разглядывал, глазурь на нем стала набухать и лопнула, и из трещины вылез черный муравей размером с перечницу. Он заполз на руку покойного брата, промаршировал на плечо, а затем добрался до лица. Мать повернула голову. Я слышал, как заскрипели сухие сухожилия – совсем как ржавая пружина на старой кухонной двери. – С днем рождения, Джейми, – произнесла она скрипучим, безучастным голосом. – С днем рождения, сын, – сказал отец. – С днем рождения, малыш, – повторил Энди. Клэр повернулась ко мне, хотя у нее была только одна пустая глазница. Молчи, мысленно взмолился я. Если ты заговоришь, я сойду с ума. Но она заговорила, извлекая звуки из бесформенного отверстия со сломанными зубами: – Не заделай ей ребенка на заднем сиденье этой машины. Мать согласно кивала, будто кукла чревовещателя, а из заплесневелого торта выползали все новые и новые огромные муравьи. Я попытался закрыть глаза руками, но они меня не слушались и бессильно висели по бокам. С улицы послышался противный скрип ступеньки крыльца. Не один, а два раза. Пришли еще двое, и я знал, кто они. – Нет, – взмолился я. – Больше не надо. Пожалуйста, больше не надо. Но тут мне на плечо легла рука Пэтси Джейкобс, а Морри-Хвостик обхватил мою ногу чуть выше колена. – Что-то случилось, – прошептала мне Пэтси на ухо. Ее волосы щекотали мою щеку, и я знал, что они висят на куске кожи, сорванном с головы во время аварии. – Что-то случилось, – согласился Морри, обнимая меня за ногу еще крепче. А потом все начали петь. На мотив «С днем рожденья тебя», но другие слова. – Что-то случилось… С ТОБОЙ! Что-то случилось… С ТОБОЙ! Что-то случилось… милый Джейми! Что-то случилось С ТОБОЙ! И в этот момент я не выдержал и закричал. В первый раз этот сон приснился мне в поезде, который вез меня в Денвер, хотя, к счастью для людей, ехавших со мной в одном вагоне, в реальной жизни мои истошные крики звучали как простое клокотанье где-то глубоко в горле. На протяжении следующих двадцати лет сон повторялся пару десятков раз. Я всегда просыпался в панике с одной и той же мыслью: Что-то случилось. В то время Энди был еще жив. Я начал звонить ему и уговаривать пойти проверить простату. Сначала он просто смеялся надо мной, потом начал раздражаться и приводить в пример отца, который был по-прежнему здоров как бык и мог прожить еще лет двадцать. – Может быть, – соглашался я, – но мама умерла от рака, и умерла молодой. Как и ее мать. – Если ты обратил внимание, у них не было простаты. – Не думаю, что это имеет значение для богов наследственности, – возразил я. – Они просто шлют рак туда, где ему проще зацепиться. Бога ради, в чем проблема? Ну засунут тебе палец в задницу, и через пару-тройку секунд все кончено! А за свою девственность можешь не переживать, пока доктор не ухватит тебя за плечи обеими руками. – Я займусь этим, когда мне стукнет полтинник, – сказал он. – Так советуют врачи, я их послушаю, и закончим на этом. Я рад, что ты завязал. Рад, что больше не имеешь дела с тем, что считается нормальным среди музыкантов. Но это не дает тебе права указывать мне, как жить. Для этого есть Бог. В пятьдесят будет слишком поздно, подумал я. В пятьдесят уже ничего нельзя будет изменить. Поскольку я любил брата (хотя, по моему скромному мнению, он чересчур много внимания уделял вере), то сделал ход конем и обратился к его жене Франсин. Ей я мог сказать то, над чем Энди наверняка бы только посмеялся: что меня мучает ужасно сильное нехорошее предчувствие. Пожалуйста, Фрэнси, сделай так, чтобы он сходил и проверил свою предстательную железу. Энди неохотно («Просто, чтобы вы оба отстали») согласился сделать тест на ПСА[10], когда ему исполнится сорок семь лет, не переставая ворчать, что этот метод все равно ни черта не надежен. Может, и так, однако даже моему религиозному и не доверяющему врачам брату было трудно оспорить результат анализа. Ему пришлось нанести визит к урологу в Льюистон, затем последовала операция, и три года спустя врачи констатировали отсутствие рака. Через год после этого – когда ему исполнился пятьдесят один – во время поливки газона у него случился инсульт, и он оказался в руках Господа, так и не успев добраться на «скорой» до больницы. Это произошло в северной части штата Нью-Йорк, и похороны состоялись там же. В Харлоу панихиды не устраивали, что меня порадовало. Я слишком часто оказывался дома в снах, и это наверняка было побочным эффектом лечения Джейкобсом моей наркозависимости. В этом я не сомневался. В очередной раз я очнулся от этого сна в июньский понедельник 2008 года и десять минут лежал не шевелясь, чтобы просто прийти в себя. Наконец дыхание выровнялось, и страх, что стоит мне открыть рот, как я начну повторять как заведенный «Что-то случилось», ушел. Я напомнил себе, что больше не употребляю наркоту, и это по-прежнему являлось самым важным событием, изменившим мою жизнь к лучшему. Подобные сны теперь посещали меня реже, и прошло не меньше четырех лет с тех пор, как при пробуждении я тыкал себе чем-то в руку (в последний раз этим предметом оказалась кухонная лопатка, так что никакого вреда я себе не причинил). Это то же самое, что маленький шрам, который остается после операции, напомнил я себе – обычно это меня успокаивало. Но в первые секунды после пробуждения я чувствовал, что за сном скрывалось нечто зловещее. Имевшее женскую природу. Даже тогда я был в этом уверен. К тому времени как я принял душ и оделся, сон уже превратился в туманное воспоминание. Скоро от него не останется и следа. Я знал это по опыту.