– Не говори так, Джейми. В нашем мире пути постоянно пересекаются, иногда в самых неожиданных местах. – Он вынул из заднего кармана носовой платок и вытер слезы с моего лица. – В любом случае я буду помнить тебя. Надеюсь, что и ты будешь вспоминать обо мне время от времени. – Обязательно, – пообещал я и добавил: – Тут и к гадалке не ходи. Джейкобс вернулся к верстаку – печально опустевшему – и закончил паковать последние устройства – пару больших квадратных батарей, которые он называл «сухими элементами». Закрыв крышку ящика, он принялся перевязывать его двумя прочными веревками. – Конни хотел прийти со мной, чтобы сказать спасибо, но у него сегодня… хм… кажется, футбольная тренировка. Что-то вроде этого. – Все в порядке. Не думаю, что я чем-то ему помог. Я был потрясен. – Да вы же вернули ему голос! С помощью своего прибора! – Ах да. Мой прибор. – Преподобный завязал узел на второй веревке и затянул. Его рукава были закатаны, и я увидел, как под кожей играют накачанные мышцы. Я никогда не замечал их раньше. – Электрический стимулятор нервов. – Вам надо продать его, преподобный Джейкобс! И заработать кучу денег! Он облокотился на ящик, подпер рукой подбородок и посмотрел на меня. – Ты так считаешь? – Да! – Я сильно в этом сомневаюсь. Как и в том, что мой прибор излечил твоего брата. Видишь ли, я собрал его в тот самый день. – Он засмеялся. – И снабдил очень маленьким японским моторчиком, который позаимствовал у игрушечного робота Морри. – Правда? – Правда. Сама идея наверняка стоящая, я в этом не сомневаюсь. Но приборы, построенные в спешке, без проведения проверочных экспериментов на разных этапах, крайне редко бывают успешными. И все же я верил, что у нас есть шанс, потому что никогда сомневался в первоначальном диагнозе доктора Рено. Это было простое растяжение нерва, не более того. – Но… Джейкобс поднял ящик. Мышцы на руках напряглись, а вены вздулись. – Пойдем, малыш. Проводи меня. Я последовал за ним к машине. Он поставил ящик возле заднего крыла, осмотрел багажник и сказал, что чемоданы надо переложить на заднее сиденье. – Можешь захватить маленький, Джейми? Он не тяжелый. Дальнее путешествие лучше совершать налегке. – А куда вы едете? – Понятия не имею, но я думаю, что пойму: вот то самое место – когда окажусь там. Если, конечно, машина не сломается раньше. Она пьет столько масла, что может выпить весь Техас. Мы пристроили чемоданы на заднем сиденье «форда». Преподобный Джейкобс с кряхтением водрузил большой ящик в багажник. Захлопнув крышку, оперся на нее и внимательно на меня посмотрел. – У тебя замечательная семья, Джейми, и замечательные родители, которым вы по-настоящему дороги. Если бы я попросил их описать вас, они бы наверняка сказали, что Клэр заботливая, Энди любит командовать… – В самую точку! Он усмехнулся. – В каждой семье есть такой. Они бы сказали, что Терри любит технику, а ты – фантазер. А что бы они сказали о Коне? – Ученый. Или, может, певец, с тех пор как у него появилась гитара. – Возможно, но я уверен, что родители вряд ли подумают об этом в первую очередь. Ты видел ногти Кона? Я засмеялся. – Он грызет их как псих. Однажды папа обещал ему доллар, если он не будет грызть их неделю, но он не смог! – Кон очень нервный, Джейми, вот что скажут твои родители, если будут до конца честными. Такие, как он, к сорока годам зарабатывают язву. Получив удар палкой по шее и потеряв голос, он начал переживать, что это навсегда. И когда голос долго не восстанавливался, он внушил себе, что уже никогда не заговорит. – Но доктор Рено сказал… – Доктор Рено – хороший врач. Добросовестный. Он приезжал сюда по первому зову, когда Морри заболел корью, и потом, когда у Пэтси… в общем, были женские проблемы. Лечил их обоих, как настоящий профи. Но у него нет той ауры уверенности, какой обладают лучшие врачи. Которым достаточно сказать, что все это чепуха и быстро пройдет. – Но он действительно это говорил! – Да, но Конрад не поверил, потому что Рено не умеет убеждать. Он умеет лечить тело, но не голову. А именно в голове происходит половина исцеления. Если не больше. Кон думал: «Он сейчас лжет, чтобы я привык к жизни без голоса. А потом скажет правду». Вот как устроен твой брат, Джейми. Именно так. Он живет на нервных окончаниях, а против таких людей может обернуться их собственный разум. – Он отказался идти сегодня со мной, – признался я. – Я солгал насчет него. – Правда? – Джейкобс не выглядел удивленным. – Да. Я предлагал ему, но он испугался. – Не сердись на него за это, – сказал Джейкобс. – Испуганные люди живут в своем собственном аду. Можно сказать, они создают его сами – как Кон со своей немотой, – но не могут ничего с этим поделать. Так уж они устроены и заслуживают за это сочувствия и сострадания. Он бросил взгляд на дом, который уже выглядел заброшенным, и вздохнул. Затем повернулся ко мне: – Не исключено, что ЭСН действительно что-то сделал – у меня есть все основания полагать, что сама идея верна, – но я правда в этом сомневаюсь. Джейми, я думаю, что обманул твоего брата. Развел его, если хочешь. Этим приемам обучают в семинарии, только там их называют укреплением веры. У меня всегда это здорово получалось, вызывая одновременно и стыд, и восторг. Я сказал твоему брату ждать чуда, а потом пустил ток и привел в действие свой хваленый чудо-прибор. Как только я увидел, что у него задергались губы, он заморгал, я понял, что это сработает. – Потрясающе! – изумился я. – Да уж! И довольно мерзко. – Что? – Не важно. Главное, ты никогда не должен ему об этом рассказывать. Скорее всего это не лишит его голоса, но такая вероятность существует. – Джейкобс взглянул на часы. – Ну вот! Похоже, время нашей беседы подошло к концу, иначе я не успею добраться до Портсмута к вечеру. А тебе лучше вернуться домой. И пусть твой сегодняшний приход ко мне останется нашим маленьким секретом. Договорились? – Договорились. – Ты же не проходил мимо дома Сплетницы, верно? Я закатил глаза, будто удивляясь глупости вопроса, и Джейкобс снова рассмеялся. Мне нравилось, что я мог заставить его смеяться, несмотря ни на что. – Я срезал путь через поле Марстеллара. – Молодец! Я не хотел уходить сам и не хотел, чтобы уезжал он. – А можно задать еще один вопрос? – Давай, только быстро. – Когда вы читали… хм… – Я запнулся, поскольку произносить слово «проповедь» почему-то казалось мне опасным. – Когда вы выступали в церкви, то сказали, что у молнии пятьдесят тысяч градусов. Это правда? Его лицо оживилось, как бывало всякий раз, когда речь заходила об электричестве. Его коньке, как сказала бы Клэр. И навязчивой идее, по мнению папы. – Чистая правда! Если не считать землетрясения и цунами, удар молнии является, наверное, самой мощной силой в природе. Мощнее торнадо и намного мощнее ураганов. Ты когда-нибудь видел, как молния бьет в землю? Я покачал головой: – Только в небе. – Это красиво. Красиво и страшно. – Он взглянул на небо, будто хотел увидеть молнию, но оно в тот день было синим – лишь похожие на комья ваты маленькие редкие облачка медленно плыли на юго-запад. – Если когда-нибудь тебе захочется увидеть молнию вблизи… Ты знаешь, где находится Лонгмидоу? Конечно, я знал. На полпути вверх по дороге, ведущей к курорту «Козья гора», располагался общественный парк. Это и был Лонгмидоу. Оттуда открывался вид на восток. В особенно ясный день можно было разглядеть пустыню штата Мэн неподалеку от Фрипорта. А иногда даже Атлантический океан за ней. Наша группа БММ каждый август отправлялась в Лонгмидоу и устраивала там пикник. Он продолжил: – Если направиться вверх по дороге в Лонгмидоу, то там будет сторожка у ворот курорта «Козья гора»… – …куда пускают только членов клуба и их гостей. – Верно. Классовая система в действии. Но чуть не доезжая сторожки есть гравийная дорога, уходящая налево. Ездить по ней может каждый, потому что она проходит по общественной земле. Примерно через три мили она упирается в смотровую площадку, которая называется «Крыша неба». Я никогда не водил вас туда, потому что там опасно – гранитный склон, а за ним обрыв с пропастью глубиной две тысячи футов. Там нет никакого ограждения, есть только знак, предупреждающий, что следует держаться подальше от края. На вершине «Крыши неба» установлен железный штырь высотой двадцать футов, прочно вбитый в скалу. Я понятия не имею, кто его установил и зачем, но это было очень и очень давно. Казалось бы, он должен был насквозь проржаветь, но это не так. А знаешь почему? Я покачал головой. – Потому что в него много-много раз ударяла молния. «Крыша неба» – особое место. Оно притягивает молнии, и этот стержень является центром притяжения. Он мечтательно смотрел в сторону Козьей горы. Конечно, она была не такой высокой, как Скалистые горы (или даже Белые горы в штате Нью-Гэмпшир), но возвышалась над холмами Западного Мэна. – Раскаты грома там сильнее, Джейми, а облака ближе. Наползающие грозовые тучи заставляют человека чувствовать себя совсем маленьким, а когда его одолевают проблемы… или мучают сомнения… чувствовать себя маленьким и незаметным не так уж плохо. Ты понимаешь, что вот-вот ударит молния, когда вдруг перестает хватать воздуха для дыхания. Не знаю, как описать это чувство… это как… горение без пламени. Волосы встают дыбом, на грудь наваливается тяжесть. Кожа начинает подрагивать. Ты ждешь, а когда раздается гром, он не грохочет, а трещит, словно ветки, ломающиеся под тяжестью снега, только в сто раз громче. Наступает тишина… а затем раздается щелчок, похожий на те, что издают старомодные выключатели. Рев грома раскатывается, и появляется молния. Смотреть на нее надо искоса, иначе вспышка ослепит тебя, и ты не увидишь, как железная мачта из черной становится пурпурной, сначала раскалившись добела, а потом постепенно краснея, будто подкова в кузнице. – Ничего себе! – воскликнул я. Он моргнул и очнулся. Затем пихнул ногой колесо своей новой старой машины. – Извини, малыш. Иногда я увлекаюсь. – Звучит удивительно. – Это более чем удивительно. Поднимись туда, когда подрастешь, и увидишь сам. Только будь осторожен рядом с мачтой. От ударов молнии там полно мелкой щебенки, и если начнешь скользить, то можешь и не остановиться. А теперь, Джейми, мне действительно пора в путь. – Жаль, что вам надо уезжать. – Слезы вновь подступили к глазам, но я удержался и не расплакался. – Я понимаю и очень тронут, но ты и сам знаешь – если бы да кабы… – Он развел руки. – А теперь обними меня на прощание.