Роланд кивнул. Надеясь, что Сюзанна и Джейк не вернутся в самое ближайшее время. — Я смотрю на небо, туда, где облака сейчас расходятся, и вижу число девятнадцать, написанное синим. Роланд поднял голову. Да, было там число девятнадцать. Он тоже его увидел. Но еще увидел и облако в форме черепахи, и разрыв в облаках, похожий на телегу, нагруженную мешками. — Я смотрю на деревья и вижу число девятнадцать. В огне вижу девятнадцать. Имена с фамилиями дают в сумме девятнадцать, как у Оуверхолсера и Каллагэна. Но это только то, что я могу сказать, что я могу увидеть, за что могу ухватиться, — Эдди строчил, как из пулемета, в отчаянии глядя в глаза Роланду. — Есть и кое-что еще. Связанное с Прыжком. Я знаю, и ты, и Сюзи, да и Джейк иногда думаете, что мне все напоминает приход, и, возможно, в этом есть доля истины, но Роланд, войти в Прыжок — все равно, что ширнуться. О своих наркотических впечатлениях Эдди всегда говорил с Роландом так, будто тот за свою долгую жизнь не пробовал ничего крепче грэфа, хотя на самом деле все обстояло иначе. При случае он мог бы напомнить ему об этом, но не сейчас. — Пребывание в твоем мире… это тот же Прыжок. Потому что… ах, ну до чего трудно… Роланд, все здесь кажется реальным, но это не так. Роланд подумал о том, а не напомнить ли Эдди, что это не его мир. Для него город Лад стал концом Срединного мира и началом новых миров, в которых он никогда не бывал… но вновь он не раскрыл рта. Эдди набрал пригоршню опавших иголок и листвы, оставив на лесной подстилке черные следы пальцев. «Все настоящее. Я могу почувствовать, понюхать», — он поднес руку ко рту, коснулся языком иголок. — Попробовать на вкус. И при этом все это нереально, как число девятнадцать, которые ты видишь в огне, или облако на небе, похожее на черепаху. Ты понимаешь, что я говорю? — Я понимаю тебя очень хорошо, — пробормотал Роланд. — Люди настоящие. Ты… Сюзанна… Джейк. Этот Гашер, который умыкнул Джейка… Оуверхолсер и Слайтманы. Но огрызки моего мира, которые то и дело показываются здесь, вот что нереально. К тому же лишено здравого смысла и нелогично, но я не к тому. Это просто нереально. Почему люди здесь поют «Эй, Джуд»? Я не знаю. Этот медведь-киборг, Шардик… откуда я знаю его имя? Почему он напоминает мне о кроликах? А это дерьмо с Волшебником страны Оз, Роланд… все это с нами произошло наяву, я в этом не сомневаюсь, но одновременно я не воспринимаю случившееся, как что-то реальное. Похоже на Прыжок. Похоже на девятнадцать. А что происходит после Зеленого дворца? Мы идем по лесу, прямо-таки, как Ганс и Гретель. К нашим услугам дорога, по которой мы можем идти. Сдобные шары, которые мы можем собирать. Цивилизация погибла. Все летит в тартарары. Ты нам так говорил. Мы видели это в Ладе. Да только знаешь, что я тебе скажу? Не погибла! Черта с два! Живет — не тужит! Эдди коротко рассмеялся. Пронзительно, с истерическими нотками. Откинул волосы со лба, оставив на коже темные пятна земли. — Вряд ли бы кто мог такое себе представить. Здесь, у черта на куличках, где по определению ничего цивилизованного быть не может, мы наталкиваемся на городок из книги. Культурный. Приличный. С жителями, которых ты вроде бы знаешь. Возможно, не все тебе нравятся, Оуверхолсер, скажем, не подарок, но ты чувствуешь, что знаешь их. «Тут Эдди прав», — подумал Роланд. Он еще не видел Калью Брин Стерджис, но городок уже напомнил ему Меджис. С одной стороны понятно, почему: городки, население которых преимущественно фермеры и ранчеры, похожи друг на друга, где бы они не располагались, но ведь кое-что и тревожило. Скажем, сомбреро Слайтмана. Как могло быть, что здесь, за тысячи миль от Меджиса, мужчины носили одинаковые шляпы? Он не знал, как ответить на этот вопрос, но могло. Потому что сомбреро Слайтмана ничем не отличалось от сомбреро Мигуэля, старого музыканта из Дома-на-Набережной в Меджисе? Или одинаковыми их делало только его воображение? «Что же касается воображения, Эдди говорит, что его у меня нет», — подумал он. — Перед городком из книжки стоит проблема из сказки, — продолжал Эдди. — И жители книжного городка зовут отряд киношных героев, чтобы те спасли их от сказочных злодеев. Я знаю, все это реально… людям предстоит умереть, этого не избежать, прольется настоящая кровь, крики будут настоящими, и слезы потом тоже будут настоящими… но в то же время меня не покидает ощущение, что все это не более реально, чем театральные декорации. — А Нью-Йорк? — спросил Роланд. — Каким ты почувствовал его? — Таким же, — ответил Эдди. — Смотри, что получается. На столе остается девятнадцать книг, после того, как Джейк забрал «Чарли Чу-Чу» и книгу загадок… а потом, как по мановению волшебной палочки, в магазине появляется Балазар! Этот хер моржовый! — Эй, эй! — воскликнула за их спинами Сюзанна. — Мальчики, давайте без ругательств! Джейк толкал по дороге коляску. На коленях Сюзанны лежали сдобные шары. Оба выглядели веселыми и счастливыми. Роланд предположил, что хорошему настроению в немалой степени поспособствовал обильный обед. — Иногда чувство нереальности исчезает, не так ли? — Это не совсем нереальность, Роланд. Это… — Давай не вдаваться в подробности. Иногда оно исчезает. Не так ли? — Да, — ответил Эдди. — Когда я с ней. Он подошел к ней. Наклонился. Поцеловал. Роланд наблюдал за ними, встревоженный. 3 Свет уходил вместе с днем. Они сидели у костра, наблюдая за его уходом. Легкое чувство голода, возникшее к вечеру, вполне утолили сдобные шары, которые набрали Сюзанна и Джейк. Роланд погрузился в глубокое раздумье, причиной которого послужили несколько слов Слайтмана-старшего. Потом вскинул голову, оглядел свой ка-тет. — Некоторые из нас, может и все, возможно, встретятся этой ночью в Нью-Йорке. — Я только надеюсь, что на этот раз мне удастся попасть туда, — сказала Сюзанна. — Как решит ка, так и будет, — ответил Роланд. — Самое главное — мы должны держаться вместе. Если только один из нас попадет сегодня туда, я думаю, это будешь ты, Эдди. Если только один из нас попадет туда, ему… может, ей… надо оставаться на месте, пока вновь не зазвучит эта мелодия, эти колокола. — Каммен, — вставил Эдди. — Так называл эту музыку Энди. — Вы все это поняли? Они кивнули, но взглянув на их лица, Роланд понял, что каждый из них зарезервировал за собой право решать, как поступить в тот самый момент, в зависимости от ситуации. Как, собственно, он и ожидал. Потому что они или уже стали стрелками, или еще нет. Он удивил даже себя, потому что с его губ сорвался короткий смешок. — Что ты нашел забавного? — спросил Джейк. — Я просто подумал о том, что за долгую жизнь приходится иметь дело с такими странными людьми. — Если ты про нас, позволь мне кое-что тебе сказать, Роланд, — не замедлил с ответом Эдди. — Тебя тоже нормальным не назовешь. — Полагаю, что нет, — согласился Роланд. — Если в Нью-Йорк попадут двое из нас, трое, может, все четверо… мы должны взяться за руки, когда зазвучит музыка. Сюзанна вдруг запела, удивив всех. Только Роланду показалось, что песня какая-то странная: она выкрикивала строчку за строчкой, практически не связывая их друг с другом. Но, пусть песни и не получалось, голос ее звучал достаточно мелодично: «Дети, когда вы слышите кларнет… Дети, когда вы слышите флейту… Дети, когда вы слышите трам-бон-н… Вы должны поклониться и-и-ДОЛУ!» — Что? — Песня поля, — ответила она. — Такие пели мои дедушки и бабушки и их родители, собирая хлопок своим хозяевам. Но времена меняются, — она улыбнулась. — Впервые я услышала ее в кофейне Гринвич-Виллидж, в 1962 г. И пел ее мужчина, белый блюзмен, которого звали Дейв ван Ронк. — Готов спорить, Эрон Дипно тоже там был, — пробормотал Джейк. — Черт, готов спорить, сидел за гребаным соседним столиком. Сюзанна повернулась к нему, удивленная, сосредоточенная. — Почему ты так решил, сладенький? — Потому что он подслушал, как Келвин Тауэр говорил, что этот парень, Дипно, болтался на Виллидж с… что он сказал, Джейк? — Не по Виллидж — по Бликер-стрит, — рассмеялся Джейк. — Мистер Тауэр сказал, что мистер Дипно болтался по Бликер-стрит еще до того, как Боб Дилан научился играть на своем «хохнере». Это, должно быть, аккордеон. — Должно быть, — кивнул Эдди, — и пусть я не поставлю на слова Джейка ферму, но готов поставить больше, чем карманную мелочь. Меня даже не удивит, если выяснится, что барменом в той кофейне был Джек Андолини. Потому что именно так устроена жизнь Девятнадцатиландии. — В любом случае, те из нас, кто попадет в другой мир, должны держаться вместе, — повторил Роланд. — На расстоянии вытянутой руки, постоянно. — Не думаю, что я туда попаду, — вырвалось у Джейка. — С чего ты так решил? — удивленно спросил стрелок. — Потому что я не смогу уснуть, — ответил Джейк. — Слишком возбужден. Но со временем они все уснули. 4 Он знает, что это сон, навеянный случайной фразой Слайтмана, однако, не может вырваться из него. Всегда ищите дверь черного хода, бывало, говорил им Корт, но, если в его сне и есть эта дверь, найти ее Роланд не может. «Я слышал о Иерихонском Холме и другие кровавые истории…» — вот что сказал Слайтман-старший, бригадир ковбоев на ранчо Эйзенхарта, да только для Роланда Иерихонский Холм практически реален. Почему нет? Он же там побывал. Для них это был конец. Там умер целый мир. День удушающе жаркий; солнце добирается до зенита и словно застывает там, будто его приколотили гвоздями. Под ними — длинный пологий склон, уставленный огромными серо-черными каменными лицами, изъеденными эрозией статуями, которые вырубила и поставила на склоне давно ушедшая цивилизация. Люди Гриссома, наседая, мельтешат среди статуй, а Роланд и его немногие оставшиеся в живых соратники, поднимаются все выше, отстреливаясь. Стрельба не смолкает, выстрелы гремят и гремят, пули жужжат вокруг каменных лиц и голов или впиваются в них, как жаждущие крови москиты. Джейми Декарри убил снайпер, возможно, сын Гриссома, у которого орлиный глаз, или сам Гриссом. Ален нашел еще более ужасный конец: его застрелили темной ночью, до начала решающей битвы, двое лучших друзей. Глупая ошибка, нелепая смерть. На помощь надежды не было. Колонна Демулетта попала в засаду под Римроксом и полегла, а когда Ален, далеко за полночь, прискакал, чтобы сообщить об этом, Роланд и Катберт… грохот их револьверов… и, о, когда Ален выкрикнул их имена… Теперь они на вершине и бежать отступать больше некуда. За их спинами, на востоке, отвесный обрыв вел к Соленому морю, которое в пятистах милях к югу называлось Чистым. А с запада находился склон с каменными лицами и орущими, наступающими людьми Гриссома. Роланд и его соратники убили сотни, но в живых, по самым скромным подсчетам, осталось еще две тысячи. Две тысячи людей, раззявленные рты, выкрашенные синим лица, кто-то с винтовкой, некоторые даже с базукой… против дюжины. Именно столько их осталось, на вершине Иерихонского Холма, под палящим солнцем. Джейми мертв, Ален пал под пулями своих лучших друзей, надежный, верный Ален, который мог бы под покровом ночи укрыться в безопасном месте… Катберт ранен. Сколько раз? Пять? Шесть? Рубашка стала алой от крови. Половина лица залита кровью, глаз с той стороны невидяще смотрит на щеку. Однако, он по-прежнему крепко держит рог Роланда, тот самый рог, к который когда-то дул Артур Эльдский. Так, во всяком случае, гласят легенды. И не собирается отдавать его. «У меня получается лучше, чем у тебя, — со смехом говорит он Роланду. — Возьмешь его, когда я умру. Не забудь взять его Роланд, ибо он — твоя собственность». Катберт Оллгуд, который когда-то въехал в феод Меджис с грачиным черепом на луке седла. «Дозорный» — так он его называл и разговаривал с ним, как с живым, а иногда доводил Роланда до белого каления своим шутовством, а здесь он стоит, пошатываясь, под палящим солнцем, с дымящимся револьвером в одной руке и рогом Эльда в другой, залитый кровью, наполовину ослепший, умирающий… но, как всегда, смеющийся. О, добрые боги, смеющийся и смеющийся. — Роланд! — кричит он. — Нас предали! Их гораздо больше! За нашими спинами море! Мы атакуем? И Роланд понимает, что он прав. Если их походу к Темной Башне суждено завершиться здесь, на Иерихонском Холме, если предательство одного из своих и превосходящие числом варвары Джона Фарсона сокрушат их, что ж, они должны умереть красиво. — Да! — кричит он. — Да, очень хорошо. Все ко мне! Стрелки, ко мне! Ко мне, я говорю! — Что касается стрелков, то я здесь, — отвечает ему Катберт. — И мы — последние. Роланд смотрит на него, потом обнимает под этим жутким небом. Чувствует, как горит тело Катберта, чувствует его предсмертную дрожь. И все-таки он смеется. Берт все-таки смеется. — Хорошо, — хрипит Роланд, оглядывая своих оставшихся соратников. — Мы их атакуем. Никого не щадить. — Нет, никого не щадить, абсолютно никого, — говорит Катберт. — И мы не примем их капитуляцию, если они попытаются сдаться. — Ни при каких обстоятельствах, — соглашается Катберт, давясь от смеха. — Даже если все две тысячи человек поднимут руки. — Тогда дуй в этот гребаный рог! Катберт подносит рог к окровавленным губам, и выдыхает в него весь запас воздуха в легких. Звук рога перекрывает грохот выстрелов, а когда через минуту (может, через пять, через десять, время не имеет значения в этой последней битве) рог выпадает из пальцев Катберта, Роланд оставляет его лежать в пыли. В горе и жажде крови он напрочь забывает про рог Эльда. — А теперь, друзья мои… хайл! — Хайл! — кричит дюжина голосов под раскаленным солнцем. Это их смерть, смерть Гилеада, смерть всего, но его это более не волнует. Знакомая красная ярость, сравнимая с безумием, застилающая разум, топит в себе все мысли. «Один последний раз, — думает он. — Пусть будет так». — Ко мне! — кричит Роланд из Гилеада. — Вперед! За Башню!