И Тим представил себе родной дом и свою комнату, где он всю жизнь засыпал, слушая песню ветра за окном – песню о других странах и других жизнях. Он представил себе амбар, где были устроены стойла для Битси и Митси. Тим очень надеялся, что кто-то ходил их кормить. Может быть, Соломенный Уиллем. Мальчик представил себе ручей, из которого он натаскал столько ведер воды. Но живее и ярче всего он представил себе маму: ее крепко сбитое тело, широкие плечи, длинные каштановые волосы, глаза, искрящиеся весельем. Да, он представлял себе маму, когда она радовалась. Не хотел представлять ее в горе. Он подумал: Я так соскучился по тебе, мама… И как только он это подумал, скатерть приподнялась над землей и зависла в воздухе над собственной тенью. Тим испуганно ахнул. Скатерть покачнулась и развернулась в другую сторону. Теперь она поднялась выше остроконечного колпака Мерлина, и магу пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть на Тима. – А если я упаду? – спросил мальчик. Мерлин рассмеялся. – Рано или поздно мы все упадем. А сейчас просто держи перо крепче. Диббин тебя не опрокинет, так что держи перо крепче и думай о доме! Тим стиснул перо в кулаке и стал думать о Древесной деревне: о главной улице, о кузнице с покойницкой на заднем дворе, выходящем на кладбище, о фермах, о лесопильне на берегу реки, о доме вдовы Смэк и – самое главное – о своем собственном, родном доме. Диббин поднялся еще выше, на пару мгновений завис над Доганом (словно решая, куда лететь дальше), а потом полетел на юг, вдоль пути, пройденного стыловеем. Сначала он двигался медленно, но когда его тень упала на спутанный, подернутый инеем бурелом, который еще вчера был безбрежным пространством девственного леса, быстро набрал скорость. Страшная мысль пришла в голову Тиму: а вдруг стыловей прошел по Древесной деревне, заморозив ее и убив все живое – и маму тоже? Он обернулся, чтобы спросить об этом у Мерлина, но того уже не было видно. Тим еще встретится с Мерлином, но это случится тогда, когда сам Тим будет глубоким старцем. И это совсем другая история. * * * Диббин поднялся уже так высоко, что мир стал похож на большую карту, расстеленную внизу. Магия, защищавшая Тима и его полосатого компаньона от бури, по-прежнему действовала, и хотя мальчик явственно слышал свист морозного ветра – затихающее дыхание стыловея, – ему самому было тепло. Он сидел, скрестив ноги, на летающей скатерти, как юный принц из пустыни Мохане – на слоне, и держал перед собой перо Гаруды. Он и чувствовал себя Гарудой, парящим высоко над бескрайним простором дикого леса. С такой высоты кажется, будто земля оделась в зеленое платье, такое темное, что оно представляется почти черным. Однако среди этой зелени проходил серый шрам, как будто платье разрезали или порвали, и в прореху проглядывала грязная нижняя юбка. Стыловей погубил все, к чему прикоснулся, хотя в общем и целом лес пострадал мало. Ширина полосы разрушений составляла не больше сорока колес. Но и сорока колес хватило с лихвой, чтобы опустошить Фагонард. Черные воды болота покрылись желтоватыми бельмами льда. Серые искривленные деревья, росшие из воды, были повалены. Трава на подернутых инеем кочках напоминала мутное белесое стекло. На одной из кочек лежала перевернутая на бок лодка болотного племени. Тим подумал о кормчем, и о вожде, и обо всех остальных – и горько расплакался. Если бы не эти люди, он бы сейчас лежал, замерзший насмерть, на какой-то из этих кочек в пятистах футах внизу. Болотные люди его накормили и подарили ему Дарию, добрую фею. А теперь они все погибли. Это несправедливо, несправедливо, несправедливо. Так кричало его детское сердце, а потом какая-то частичка этого детского сердца застыла и умерла. Ибо так уж устроен мир. Пролетая над Фагонардом, Тим заметил еще кое-что, от чего у него защемило сердце: большое черное пятно в том месте, где лед был растоплен. Большие, покрытые сажей льдины медленно дрейфовали вокруг мертвого тела, лежащего на боку на воде. Это была дракониха, которую Тим потревожил в болоте и которая не стала его убивать. Мальчик очень живо представил, как она пыталась бороться с морозом, выжигая его своим огненным дыханием, но стыловей оказался сильнее. И дракониха тоже погибла, как и весь Фагонард, который теперь превратился в пустошь промерзшей смерти. Над Тропой железных деревьев диббин начал снижаться. Он опускался все ниже и ниже и приземлился прямо на Тропе рядом с дорожкой на участок Косингтона – Маршли. Однако во время спуска Тим успел увидеть, что полоса разрушений, вызванных стыловеем, который прежде шел прямо на юг, чуть отклонилась на запад. И разрушения были уже не такими кошмарными, как будто буря начала выдыхаться. Это дало Тиму надежду, что деревня могла уцелеть. Опустившись на землю, мальчик задумчиво посмотрел на диббин и помахал над ним двумя руками. – Складывайся, – сказал он (чувствуя себя немного глупо). Диббин никак не откликнулся, но когда Тим наклонился, чтобы его сложить, тот перегнулся пополам, потом – еще раз, и еще. С каждым разом он становился все меньше и меньше, но его толщина оставалась такой же. Уже через несколько секунд на земле лежала самая обыкновенная с виду хлопчатобумажная салфетка. Хотя вряд ли кто-то захочет положить такую салфетку себе на колени, садясь за стол. Потому что прямо посередине на ней красовался след от грязной подошвы. Тим положил салфетку в карман и зашагал в сторону дома. А когда добрался до рощи древоцветов (где большинство деревьев устояло после бури), то пустился бегом. Он решил обогнуть деревню, потому что ему не хотелось терять ни минуты, отвечая на неизбежные вопросы. Впрочем, вряд ли бы кто-то сейчас нашел время для Тима. Стыловей почти не затронул Древесную деревню, но мальчик видел, как люди хлопочут над своей скотиной, которую сумели спасти из-под обломков обрушившихся амбаров, и обходят поля – выясняют, насколько велик урон. Лесопильню сдуло в Древесную реку. Бревна и доски уплыли вниз по течению, и от здания остался только каменный фундамент. Тим пошел вдоль Стейпова ключа, как в тот день, когда он нашел волшебную палочку сборщика налогов. Ручей за их домом, который замерз в стыловее, уже начал оттаивать, и хотя с крыши дома сорвало несколько древоцветовых дощечек, сам дом стоял целый и невредимый. Похоже, маму оставили в одиночестве. Во дворе не было ничьих повозок или мулов. Тим понимал, что с приближением стыловея людей больше заботили их собственные дома и поля, но все равно разозлился. Бросить на произвол судьбы женщину, избитую и искалеченную… это как-то неправильно. Не по-людски. Жители Древесной деревни обычно так не поступают. Ее отвезли в безопасное место, подумал Тим. Скорее всего в дом общественных собраний. А потом он услышал тихое ржание, доносившееся из амбара и не похожее на ржание их мулов. Тим заглянул внутрь и увидел Лучика, ослика вдовы Смэк. Тот стоял привязанный к столбу и жевал сено. Тим запустил руку в карман и на мгновение жутко перепугался, не найдя пузырек с бесценным снадобьем. Но оказалось, что пузырек спрятался под диббином, и у мальчика отлегло от сердца. Он поднялся на крыльцо (знакомый скрип третьей ступеньки вызвал странное чувство, как будто все это происходило во сне) и открыл дверь. В доме было тепло – вдова разожгла хороший огонь в очаге, – но теперь все дрова прогорели, оставив толстый слой серой золы и еле теплящихся угольков. Сама вдова Смэк спала в папином кресле, сидя лицом к очагу и спиной к Тиму. И хотя мальчику не терпелось скорее идти к маме, он все же помедлил у двери и снял ботинки. Вдова Смэк – единственная, кто пришел поддержать его маму; она разожгла огонь в очаге, чтобы согреть дом; даже в ожидании бури, которая могла бы разрушить до основания всю деревню, вдова Смэк не забыла о человеческом участии и добрососедстве. Тим не стал бы ее будить. Ни за что в жизни. На цыпочках он прошел к двери в мамину спальню. Дверь была открыта. Мама лежала в кровати, держа руки поверх покрывала и глядя в потолок незрячим взглядом. – Мама? – прошептал Тим. В первый миг она даже не пошевелилась, и мальчика охватил леденящий страх. Он подумал: Я опоздал. Она умерла. Но тут Нелл приподнялась на локтях – ее густые длинные волосы обрушились на подушку каштановым водопадом – и устремила невидящий взгляд на сына. – Тим? Это ты, или я вижу сон? – Это не сон, – сказал Тим. И бросился к ней. Она обняла его крепко-крепко и принялась покрывать поцелуями его лицо с таким сердечным и искренним чувством, с каким только матери целуют своих детей. – Я думала, ты погиб! Ох, Тим! А когда налетела буря, я уже не сомневалась, что тебе конец. И мне самой хотелось умереть. Где ты был? Как ты мог так уйти?! Ты разбил мое сердце, гадкий мальчишка. А потом она вновь принялась его целовать. Тим тоже радовался, и улыбался, и вдыхал мамин запах – такой чистый, такой родной, – но потом ему вспомнились слова Мерлина: Когда вернешься домой, что ты сделаешь первым делом? – Где ты был? Расскажи! – Я все тебе расскажу, мама, но сначала ляг на спину и открой глаза широко-широко. Как можно шире. – Зачем? – Она продолжала трогать его лицо, словно пытаясь уверить себя, что он действительно здесь, рядом с ней. Ее глаза, которые Тим так надеялся вылечить, смотрели прямо на него… и сквозь него. Взгляд был туманным и мутным, глаза как будто подернулись тонкой белесой пленкой. – Зачем, Тим? Он не хотел говорить. На тот случай если снадобье вдруг не подействует. Мальчик не думал, что Мерлин его обманул – это сборщик налогов находит забаву в том, чтобы лгать людям, – но маг мог ошибиться. Только бы он не ошибся! Пожалуйста, пусть он не ошибется! – Сейчас узнаешь зачем. Я принес лекарство. Но его очень мало, так что лежи спокойно. – Не понимаю. Нелл в ее непроглядной темноте на миг показалось, что слова, которые прозвучали в ответ, произнес не сын, а покойный муж: – Просто знай, что я прошел долгий путь и преодолел много трудностей, чтобы добыть это лекарство. Поэтому лежи спокойно. Она сделала, как он сказал, глядя на него снизу вверх невидящими глазами. Ее губы дрожали. Руки у Тима тоже дрожали. Он мысленно приказал им успокоиться, и, как ни странно, они перестали трястись. Мальчик сделал глубокий вдох, на миг задержал дыхание и открыл пузырек с бесценным снадобьем. Набрал в пипетку все, что осталось, – а осталось всего ничего. Короткая тонкая трубочка не наполнилась даже до половины. Тим склонился над мамой. – Лежи тихо, мама! Обещай, что не будешь дергаться. Оно может жечь. – Не буду, – прошептала Нелл. Одна капля – в левый глаз. – Ну как? – спросил Тим. – Не жжется? – Нет, – ответила Нелл. – Чуть-чуть холодит, но приятно. Теперь давай во второй глаз, пожалуйста. Тим закапал ей в правый глаз и замер над мамой, закусив губу. Ему показалось, что белесая пленка стала прозрачнее. Или он просто выдавал желаемое за действительное? – Ты что-нибудь видишь, мама? – Нет, но… – У нее перехватило дыхание. – Я вижу свет! Тим, я вижу свет! Она начала приподниматься на локтях, но Тим взял ее за плечи и уложил обратно. Закапал еще по капле в каждый глаз. Этого должно было хватить, потому что в пипетке уже ничего не осталось. И хорошо, что не осталось – когда Нелл закричала, Тим вздрогнул и уронил пипетку на пол. – Мама? Мама! Что с тобой?! – Я тебя вижу! – закричала она и прижала ладони к его щекам. Ее глаза переполнились слезами, но Тим все равно радовался, потому что теперь они смотрели не сквозь него, а на него. И стали такими же ясными, какими были всегда. – Ох, Тим, мой хороший, я тебя вижу. Вижу очень хорошо. А что было дальше, о том незачем говорить – ибо есть в жизни мгновения радости, которые нельзя описать никакими словами. Ты должен отдать ей отцовский топор. Тим достал из-за пояса топор и положил его на кровать рядом с мамой. Она посмотрела на него – и увидела, что им обоим по-прежнему казалось чудом, – потом прикоснулась к деревянной рукоятке, ставшей гладкой за долгие годы непрестанной работы, и вопросительно посмотрела на сына. Тим лишь улыбнулся и покачал головой. – Человек, давший мне капли, сказал, чтобы я отдал топор тебе. И больше я ничего не знаю. – Кто, Тим? Какой человек? – Это долгая история, и ее лучше рассказывать и слушать за завтраком. – Яичница! – Нелл снова приподнялась. – Из десятка яиц, не меньше! И в погребе есть ветчина! По-прежнему улыбаясь, Тим снова взял маму за плечи и ласково уложил на подушку. – Я могу сам приготовить яичницу с ветчиной. Я принесу тебе завтрак прямо сюда. – И тут Тиму в голову пришла одна мысль. – И вдова Смэк поест с нами. Странно, что она не проснулась от всех этих криков. – Она пришла, когда поднялся ветер, и все время, пока бушевала буря, была со мной и поддерживала огонь, – сказала Нелл. – Мы думали, дом опрокинется, но он устоял. Она, наверное, страшно устала. Разбуди ее, Тим, но постарайся помягче. Тим поцеловал маму в щеку и вышел из спальни. Вдова спала в кресле у очага, уронив подбородок на грудь, – она так устала, что даже не храпела. Тим осторожно потряс ее за плечо. Ее голова покачнулась, склонилась набок и тут же перекатилась в первоначальное положение.