Джек вдохнул густой запах болезни, близкой смерти. Он не был врачом и понятия не имел, что не так с телом Лили. Знал только одно: его мать умирала, жизнь уходила через невидимые трещины, и времени у нее оставалось совсем ничего. Она дважды произнесла его имя, но, похоже, это исчерпало ее силы. Плача, он положил руку на голову потерявшей сознание Лили, а Талисман опустил на пол. Ее волосы словно были полны песка, голова горела. – Ох, мама, мама. По-прежнему не видя лица матери, Джек подсунул под нее руки. Бедро под тонкой ночной рубашкой раскалилось и обжигало ладонь. Под другой ладонью пылала лопатка. На костях не осталось плоти. На безумное, застывшее мгновение Лили будто превратилась в грязного маленького ребенка, оставленного умирать в одиночестве. Слезы потоком текли из глаз Джека. Он поднял мать, как поднимают груду старой одежды. Застонал. Руки Лили бессильно повисли, словно две соломинки. (Ричард) Ричард чувствовал себя… не так плохо в сравнении с Лили, даже когда мешком лежал у него на спине во время спуска в отравленный Пойнт-Венути. Кожу Ричарда покрывали прыщи, язвы, высыпания, и у него тоже поднялась температура, но Джек понимал, что его мать находится в куда более жутком состоянии, что в таком состоянии уже и не живут. И тем не менее она произнесла его имя. (и Ричард едва не умер) Она произнесла его имя. Джек уцепился за это. Она добралась до окна. Она произнесла его имя. Даже представить себе, что она умрет… невозможно, невероятно, аморально. Одна рука болталась перед ним, тростинка, ожидающая, пока ее срежут серпом… обручальное кольцо давно соскользнуло с пальца. Джек плакал и не мог остановиться. – Все хорошо, мама, – бормотал он, – все хорошо, теперь все хорошо, все хорошо. Обвисшее на его руках тело вдруг завибрировало, словно соглашаясь. Джек осторожно положил Лили на постель, и она легко перекатилась на бок. Оперся на кровать коленом, наклонился над матерью. Тонкие волосы упали с ее лица. 11 Однажды, перед самым началом путешествия, он ощутил стыд, когда не узнал мать, решив, что это какая-то старуха – уставшая, вымотавшаяся пожилая женщина, сидевшая в чайной. Иллюзия ушла, Лили Кавано Сойер обрела привычный неизменный образ. Истинная, настоящая Лили Кавано не могла постареть, оставалась вечной блондинкой, улыбка которой сверкала, как выкидное лезвие, а лицо весело посылало всех к черту. Фотография этой Лили на рекламном щите когда-то укрепила сердце ее сына. Женщина на кровати ничем не напоминала ту актрису. Слезы ослепили Джека. – Нет, нет, нет, – пробормотал он и провел пальцами по пожелтевшей щеке. У нее не осталось сил даже для того, чтобы поднять руку. Он взял в свои ладони ее худенькую посеревшую кисть, превратившуюся в птичью лапку. – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не… – Джек не смог заставить себя произнести это слово. И внезапно осознал, как много сумела сделать эта иссохшая женщина. Она же подошла к окну, чтобы посмотреть вниз. Его мать знала, что он возвращается. Не сомневалась в этом – и благодаря какой-то неведомой ему связи с Талисманом почувствовала момент его приезда. – Я здесь, мама, – прошептал он. Из носа потекло. Он вытер его рукавом. Только тут Джек понял, что дрожит. – Я привез Талисман. – В этот момент он искренне гордился тем, что ему удалось сделать. – Я его привез. Джек осторожно опустил хрупкую руку на покрывало. Талисман по-прежнему светился там, куда он его положил (крайне осторожно): на полу, рядом со стулом. Но свет этот был слабым, нерешительным, мутным. Джек вылечил Ричарда, прокатив светящийся шар по телу друга; вылечил и Спиди. Однако здесь предстояло свершиться чему-то другому. Джек это знал, но не мог сказать, что именно должен сделать… потому что вопрос заключался не в знании, а в вере. Он никогда не разбил бы Талисман, даже для того, чтобы спасти жизнь матери, – это он понимал прекрасно. Нутро Талисмана медленно наполнялось туманной белизной. Импульсы сливались воедино, превращаясь в устойчивый свет. Джек положил руки на шар, и тот выстрелил ослепительной стеной света. Радуга! – казалось, говорил этот свет. НАКОНЕЦ! Джек направился к кровати, Талисман озарял комнату от пола до потолка, от стены до стены, ярко освещая постель. Как только Джек подошел вплотную к кровати, поверхность Талисмана начала изменяться под его пальцами. Стеклянная твердость становилась менее гладкой, более пористой. Подушечки пальцев теперь вдавливались в Талисман. Заполнявшая его непрозрачная белизна клубилась и темнела. В этот миг Джек ощутил сильное – точнее, яростное – чувство, какого и представить себе не мог в тот давний день, когда отправился на первую прогулку по Долинам. Он осознал, что Талисман, из-за которого пролилось столько крови, который принес столько хлопот, каким-то непредсказуемым образом собирается измениться. Он собирается измениться навеки, и ему, Джеку, предстоит с ним расстаться. Талисман больше не будет принадлежать ему. Чистая поверхность Талисмана тоже начала туманиться, размягчаться. Теперь Джек словно держал в руках не стекло, а нагретую пластмассу. Он торопливо сунул изменяющийся Талисман в руки матери. И Талисман знал, что нужно делать. Именно ради этого момента – и никакого другого – его создали в некой волшебной мастерской. Джек не знал, чего он ждет. Вспышки света? Запаха лекарств? Большого взрыва? Ничего не произошло. Мать продолжала умирать у него на глазах. – Пожалуйста, – прошептал Джек. – Мама… пожалуйста… У него перехватило дыхание. В Талисмане вдруг беззвучно разошелся шов – одна из вертикальных канавок. Свет медленно полился из него, окутывая руки матери. Из туманного нутра вспоротого, пустеющего шара выплескивалось все больше света. Снаружи внезапно донеслось громкое пение птиц, празднующих свое существование. 12 Все это Джек воспринимал как в тумане. Затаив дыхание, он наклонился вперед и наблюдал, как Талисман изливается на постель его матери. Облачная яркость набрала силу. Вертикальные и горизонтальные полоски вновь стали четкими. Веки матери дрогнули. – Ох, мама, – прошептал Джек. – Ох… Серо-золотистый свет продолжал вытекать через вскрывшийся шов и, клубясь, поднимался по рукам матери. Ее ссохшееся лицо с провалившимися щеками чуть нахмурилось. Джек глубоко вздохнул, сам того не ведая. (Что?) (Музыка?) Серо-золотистое облако из глубин Талисмана растягивалось над телом матери, накрывая его полупрозрачной, чуть матовой, движущейся оболочкой. Джек наблюдал, как эта жидкая пленка скользит по груди Лили, по ее высохшим ногам. Из раскрытого шва в Талисмане вместе с серо-золотистым облаком исходил удивительный запах, сладкий и терпкий, цветов и земли, добрый, жизнерадостный. Запах рождения, подумал Джек, хотя никогда не присутствовал при родах. Джек втянул его в легкие и, изумляясь увиденному, вдруг вспомнил, что он, Джек Сойер, тоже родился в эту самую минуту, а потом представил себе, едва ли осознавая, о чем речь, что щель в Талисмане – влагалище (разумеется, он никогда не видел влагалища и имел самые зачаточные представления о его строении). Он смотрел на эту щель. И тут Джек впервые услышал невероятный гомон, поднятый птицами за окнами, смешанный с далекой музыкой. (Музыкой? Что за?..) Маленький цветной шарик света пронесся перед его глазами и, на мгновение сверкнув в открытой щели, исчез под затуманенной поверхностью Талисмана, словно голубь, нырнувший в движущееся газовое облако. Джек моргнул. Шарик напоминал… За первым последовал второй, и на этот раз Джек успел разглядеть на крошечном шарике пятна синего, и коричневого, и зеленого, линии берегов и горных хребтов. Ему пришло в голову, что в этом маленьком мире стоит застывший Джек Сойер и смотрит вниз на еще более крохотный цветной шарик, а на том крохотном шарике стоит свой Джек ростом с пылинку и смотрит на мир размером с атом. Третий мир последовал за первыми двумя и, вращаясь, исчез в глубинах Талисмана. Лили шевельнула правой рукой и застонала. Джек уже плакал навзрыд. Она будет жить. Теперь он это знал. Все сработало, как и говорил Спиди, и Талисман возвращал жизнь в иссушенное, пожранное болезнью тело его матери, убивая зло, которое убивало ее. Джек наклонился вперед, едва не поддавшись всепоглощающему желанию поцеловать Талисман. Его окутали запахи жасмина, и гибискуса, и свежевспаханной земли. Слеза упала с кончика носа и сверкнула звездой в колоннах света, поднимавшихся из Талисмана. Он увидел вереницу звезд, проплывших мимо вскрытого шва, сверкающее желтое солнце, окруженное черными просторами. Музыка, казалось, наполняла Талисман, комнату, весь мир. Лицо женщины – незнакомки – проплыло через вскрытый шов. Лица детей, потом лица других женщин. Слезы катились по лицу Джека, он видел в Талисмане лицо своей матери, улыбающееся лицо королевы десятков фильмов. Потом увидел собственное лицо, плававшее среди всех этих миров и жизней, спешивших к рождению внутри Талисмана, и подумал, что сейчас взорвется от избытка чувств. Он расширялся. Он дышал светом. И наконец-то услышал звуки изумления, которые раздались вокруг него: глаза матери открылись и оставались открытыми как минимум две благословенные секунды… (живые, как птицы, как миры внутри Талисмана, к нему пришли звуки тромбонов и труб, крики саксофонов, голоса лягушек, и черепах, и голубей, поющих «Люди, что знают мою магию, дымом заполнили землю»; к нему пришли голоса Волков, играющих волчью музыку на луне. Волна била в нос корабля, и рыба выпрыгивала из озера, чтобы удариться боком о поверхность воды, и радуга накрывала землю, и странствующий подросток разбивал каплю слюны, чтобы решить, в какую сторону идти, и отшлепанный ребенок морщил лицо и открывал рот, и оглушающий голос оркестра пел всем своим огромным сердцем; и комната заполнилась дымным следом единственного голоса, поднимающегося, и поднимающегося, и поднимающегося над этими набегами звука. Рев мощных двигателей, и свист фабричных гудков, и где-то лопнула шина, и где-то взорвалась петарда, и влюбленная прошептала «еще», и запищал ребенок, и крик нарастал, и какое-то время Джек не осознавал, что ничего не видит, но потом зрение вернулось). Глаза Лили широко раскрылись. Непонимающе уставились на Джека. То же непонимание читается в глазах новорожденного, которого шлепком приводят в этот мир. Потом Лили судорожно вдохнула. …и от этого миры, и вращающиеся галактики, и вселенные рекой поднялись и вытекли из Талисмана. Они поднимались потоком, переливаясь всеми цветами радуги. Они втекали в ее рот и нос… поблескивая, рассыпались капельками росы на ее иссохшей коже и таяли, проникая внутрь. На мгновение все тело его матери сияло разноцветьем… …на мгновение его мать стала Талисманом. Все признаки болезни ушли с ее лица. Это случилось не за какой-то промежуток времени, постепенно, как показывают в кино. Все произошло разом. Мгновенно. Она болела… а тут выздоровела. На щеках цвели розы. Тонкие, жидкие волосы стали гладкими и густыми, обрели цвет темного меда. Джек смотрел на нее, а она, с постели, вглядывалась в его лицо. – Ох… ох… Господи… – прошептала Лили. Радужное сияние уже таяло… но здоровье осталось. – Мама? – Джек наклонился ниже. Что-то затрещало под его пальцами, сминаясь, как целлофан. Хрупкая оболочка Талисмана. Он положил ее на прикроватный столик. Чтобы освободить место, отодвинул несколько пузырьков с таблетками. Некоторые упали на пол и разбились, но теперь это не имело значения. Лили больше не требовались лекарства. Джек выпустил оболочку из рук с благоговением, чувствуя – нет, зная, – что и она скоро исчезнет. Его мать улыбнулась. Очаровательной, довольной, немного удивленной улыбкой: Привет, мир, это опять я, вернулась! Ну кто бы мог подумать? – Джек, ты снова дома, – сказала она и потерла глаза, чтобы убедиться, что он не мираж. – Конечно. – Джек попытался улыбнуться. И преуспел, несмотря на катившиеся по лицу слезы. – Конечно, будь уверена.