Вздрогнув от неожиданности, стрелок поглядел наверх. Колодец был около пятнадцати футов глубиной. Брауну не составило бы особого труда сбросить вниз камень, размозжить ему голову и обобрать до нитки. Ни полоумный, ни гниляк так не поступили бы; Браун не был ни тем, ни другим. И все же Браун нравился стрелку. Выбросив из головы неприятную мысль, он заполнил остальные бурдюки. Будь что будет. Когда он переступил порог землянки и спустился по ступеням вниз (само убогое жилище располагалось ниже уровня земли и было устроено так, чтобы улавливать и удерживать ночную прохладу), Браун лопаткой из твердого дерева заталкивал початки в угли крохотного костерка. На серовато-коричневом одеяле друг против друга стояли две тарелки с оббитыми краями. В подвешенном над огнем горшке начинала булькать вода для бобов. — За воду я тоже заплачу. Браун не поднял головы. — Вода — дар Божий. Бобы приносит Папа Док. Всхрапнув от смеха, стрелок уселся, привалившись спиной к грубой стене, скрестил на груди руки и закрыл глаза. Браун высыпал в горшок кулек сушеных бобов; они дробно постукивали, как мелкая галька. Сверху изредка доносилось так-так-так — по крыше неутомимо расхаживал Золтан. Стрелок устал: от страшного происшествия в последнем поселке, Талле, эту землянку отделяли дни, когда ему приходилось идти по шестнадцать, а иногда и по восемнадцать часов кряду. К тому же двенадцать последних дней он провел на ногах, да и выносливость мула была на пределе. Так-так-так. Две недели, сказал Браун, или, может статься, целых шесть. Все равно. В Талле были календари, и там человека в черном помнили из-за старика, которого тот исцелил мимоходом. Из-за обычного старика, умиравшего от травы. Старика тридцати пяти лет. И, если Браун не ошибся, с того времени человек в черном сдал позиции. Но на очереди была пустыня. То есть ад. Так-так-так. — Одолжи мне крылья, птаха. Расправлю их, да полечу к горячим источникам. Он уснул. 3 Браун разбудил его через пять часов. Уже стемнело. Единственным освещением было тусклое вишневое сияние кучки углей. — Твой мул околел, — сказал Браун. — Обед сготовился. — Как? Браун пожал плечами. — Испекся и сварился, как же еще? Ты что, очень разборчив? — Нет, я про мула. — Просто лег, и все. Похоже, лет ему было немало. — И с извиняющейся ноткой: — Золтан выклевал ему глаза. — Ага. — Этого следовало ожидать. — Ладно, ничего. Браун вновь удивил его, когда они уселись подле накрытого вместо стола одеяла, попросив краткого благословения: дождя, здоровья и стойкости духа. — Ты что же, веришь в загробную жизнь? — спросил стрелок у Брауна, когда тот бросил ему на тарелку три горячих кукурузных початка. Браун кивнул. — По-моему, это она и есть. 4 Бобы походили на пули, кукуруза была жесткой. Снаружи, вокруг расположенных вровень с землей карнизов, гнусавил и тонко подвывал торжествующий ветер. Стрелок ел быстро, жадно и выпил четыре чашки воды. Не успел он съесть и половины, как у дверей раздалась автоматная очередь быстрых постукиваний. Браун встал и впустил Золтана. Птица перелетела через комнату и угрюмо нахохлилась в углу. — Музыкальная еда, — пробормотала она. После обеда стрелок предложил хозяину табак. «Сейчас. Сейчас он спросит». Но Браун не задавал вопросов. Он курил, глядя на угасающие угли костра. В землянке уже стало заметно прохладнее. — И не введи нас во искушение, — внезапно апокалиптически промолвил Золтан. Стрелок вскинулся, как от выстрела. Он вдруг уверился, что все это — от начала до конца иллюзия (не сон, нет; наведенная чарами греза) и этими символами, такими дурацкими, что зло берет, человек в черном пытается что-то ему сообщить. — Ты бывал в Талле? — неожиданно спросил он. Браун кивнул. — Когда шел сюда и еще раз, когда продавал кукурузу. В тот год пошел дождь. Шел он, должно быть, минут пятнадцать. Земля будто раскрылась и впитала капли — через час было так же бело и сухо, как всегда. Но кукуруза… Она росла прямо на глазах. Это бы еще ничего. Но ее было слышно, словно дождь дал ей голос. Только радости в этих звуках не было. Она словно вздыхала да стонала, выбираясь из-под земли. — Браун замолчал. — Вышло у меня этой кукурузы лишку, я взял ее да продал. Папа Док говорил, дескать, сам продаст, но он бы меня надул. Вот я и пошел. — Поселок тебе не понравился? — Нет. — Меня там чуть не убили, — отрывисто сообщил стрелок. — Вон как? — Я убил человека, которого коснулась рука Господня, — сказал стрелок. — Только Господь не был Господом. Это был человек в черном. — Он устроил тебе ловушку. — Да. Они переглянулись в полумраке — в эту минуту обоим послышался отголосок неотвратимости: уже ничего нельзя было изменить. «Вот сейчас прозвучит вопрос». Однако Брауну было нечего сказать. Его самокрутка превратилась в дымящийся окурок, но когда стрелок похлопал по кисету, Браун помотал головой. Золтан беспокойно закопошился, словно собираясь что-то сказать, и затих. — Можно, я расскажу тебе, как было дело? — спросил стрелок. — Конечно. Стрелок поискал слова, чтобы начать, и не нашел. — Надо отлить, — сказал он. Браун кивнул: — Это все вода. В кукурузу? — Само собой. Он поднялся по ступенькам и вышел в темноту. Над головой сверкала буйная россыпь звезд. Ветер не прекращался, он то стихал, то поднимался вновь. Над рассыпчатой землей кукурузного поля выгнулась подрагивающая струя мочи. Стрелок попал сюда по воле человека в черном. Могло даже оказаться, что Браун и есть человек в черном. Как знать… Оборвав эту мысль, он прогнал ее от себя. Единственным непредвиденным обстоятельством, с каким он еще не свыкся, была возможность самому сойти с ума. Стрелок вернулся в землянку. — Ты уже решил, видение я или нет? — от души забавляясь, спросил Браун. Изумленный стрелок остановился на крошечной площадке лестницы. Потом медленно сошел вниз и сел. — Я начал рассказывать тебе про Талл. — Он разрастается? — Он мертв, — ответил стрелок. Фраза зависла в воздухе. Браун кивнул. — Пустыня. Думается, со временем она способна задушить все, что хочешь. А знаешь, было время, когда через эту пустыню шла проезжая дорога. Стрелок прикрыл глаза. В голове царила бешеная круговерть. — Ты подмешал мне дурь, — хрипло выговорил он. — Нет. Я ничего не делал. Стрелок устало поднял веки. — Тебе будет не по себе, покуда я не попрошу тебя рассказать, — продолжал Браун. — Вот я и прошу. Расскажешь мне про Талл? Стрелок нерешительно раскрыл рот и с удивлением обнаружил, что на сей раз слова искать не придется. Поначалу бессвязные, невразумительные, сбивчивые фразы мало-помалу развернулись в плавное, немного невыразительное повествование. Ощущение одурманенности прошло, и стрелок обнаружил, что охвачен непонятным возбуждением. Он проговорил до поздней ночи. Браун ни разу не перебил его. Птица тоже.