Дюссандер похудел. Они сидели в кухне, между ними, на клеенке, — потрепанный том Филдинга. Тодд, не упускавший из виду ни одной мелочи, не пожалел денег, которые ему выдавали на карманные расходы, и купил «Комментарий Клиффа» с кратким изложением содержания романа — если родители вдруг проявят интерес к «Тому Джонсу», Тодд сумеет удовлетворить их любопытство. Сейчас он приканчивал буше. Он купил два пирожных, себе и Дюссандеру, но тот к своему пока не притронулся. Изредка тупо поглядывал на него и знай отхлебывал виски. — И как все это переправлялось в Патэн? — спросил Тодд. — По железной дороге. На вагонах писали «Медикаменты». Содержимое укладывалось в длинные ящики наподобие гробов. В этом что-то было. Заключенные выгружали ящики и составляли их в лазарете. Потом наши люди переносили ящики в складское помещение. Они делали это ночью. Склад находился непосредственно за душевыми. — И это всегда был «Циклон-Б»? — Нет. Иногда присылали... экспериментальный газ. Высшее командование постоянно требовало повышать эффективность. Однажды нам прислали новинку под кодовым названием «Пегас». Нервно-паралитического действия. От него, слава богу, вскоре отказались. Уж очень... — Заметив, как мальчик подался вперед, как загорелись у него глаза, Дюссандер осекся, а затем с деланным равнодушием махнул рукой с зажатым в ней пустым стаканчиком. — Он себя, в общем, не оправдал. Но Тодда не так-то просто было обвести вокруг пальца. — Пожалуйста, поподробнее. — Не могу. — Дюссандера даже передернуло. Сколько же он не вспоминал о «Пегасе»? Десять? Двадцать? — Про это не буду! Я отказываюсь! — Я сказал: поподробнее. — Тодд облизал с пальцев шоколад. — Иначе сами знаете, что будет. Да, подумал Дюссандер, знаю. Еще бы мне не знать, маленький гаденыш. — Серьезное мероприятие превратилось в канкан, — с трудом выдавил он из себя. — Канкан? — Это были какие-то немыслимые па... Многие при этом хохотали... — Мрак, сказал Тодд и показал на буше Дюссандера. — Вы что, не будете? Дюссандер не ответил. Взгляд его застилала дымка воспоминаний. Сейчас он был далек и недоступен, как обратная сторона Луны. Все чувства смешались — отвращение и... и... неужели, ностальгия? — Казалось, этому не будет конца. И тогда я приказал открыть огонь. Узнай об этом начальство, мне бы не поздоровилось. Фюрер тогда объявил, что каждый патрон — наше национальное достояние. Но этот хохот... я не мог, не мог я больше... — Еще бы. — согласился Тодд, приканчивая второе пирожное. «Остатки сладки», как любила повторять мама. — История что надо. Вообще вы рассказываете что надо, мистер Дюссандер. Вас только расшевели. Тодд поощрительно улыбнулся. И Дюссандер — да-да! — Дюссандер, сам того не желая, улыбнулся в ответ. Ноябрь 1974 Дик Боуден, отец Тодда, человек прямой и недалекий, отдавал предпочтение консервативному стилю одежды. Дома он надевал очки без оправы, имевшие обыкновение съезжать ему на нос, что делало его похожим на директора школы. В настоящий момент сходство довершал табель с оценками за первую четверть, этим листком он грозно постукивал по столу. — Одна четверка, четыре тройки и одна двойка. Двойка! Это же черт знает что, Тодд, мама старается не подавать виду, но она совершенно подавлена. Тодд стоял потупившись. Когда отец чертыхается, тут уже не до улыбок. — У тебя никогда не было таких отметок. Двойка по алгебре! Как эго прикажешь понимать? . — Сам не знаю, папа. — Тодд упорно разглядывал свои кеды. — Мы с мамой считаем, что ты проводишь слишком много времени у мистера Денкера. А учеба побоку. Придется сократить ваши свидания... во всяком случае, пока не подтянешься. Тодд резко поднял голову, и на мгновение Боуден-старший увидел в глазах сына холодную ярость. В следующую секунду взгляд уже был нормальный, открытый, ну разве что чуть-чуть несчастный. Не иначе — показалось. Чтобы Тодд разозлился на отца — такого не бывало. Они ведь друзья. Никаких секретов друг от друга. Что Дик Боуден изредка изменяет жене со своей секретаршей — это не в счет, не рассказывать же о таких вещах, в самом деле, подростку сыну... тем более что это ни в коей мере не отражается на семье. Да, его отношения с сыном были, можно сказать, образцовыми, еще бы не образцовыми, когда окружающий мир словно с катушек сорвался — старшеклассники балуются героином, а ровесники Тодда попадают в вендиспансер. — Не надо, пап. Зачем наказывать мистера Денкера, когда во всем виноват я. Он же без меня совсем пропадет. А я подтянусь, правда. Эта алгебра... я просто сразу не врубился. А потом мы с Беном Тримейном позанимались, и я начал соображать. Честное слово. Дик Боуден понемногу смягчался. На Тодда нельзя было долго сердиться. И его слова, что нельзя наказывать старика... с этим трудно не согласиться. Бедняга так ждет его всегда. — Ты, кстати, не представляешь себе, как наш математик разбушевался. Он многим поставил пары. И даже три или четыре кола. Боуден в задумчивости кивал головой. — А к мистеру Денкеру я по средам, перед алгеброй, ходить не буду. — Отцовский взгляд словно бы подсказывал Тодду правильный ход мыслей. — Буду заниматься как бобик, вот увидишь. — Тебе он так нравится, этот мистер Денкер? — А что, он молодчина, — ответил Тодд вполне искренне. — Ну хорошо. Будь по-твоему. Но чтобы к январю все вошло в колею, ясно? Я думаю о твоем будущем, а о нем, между прочим, надо думать уже сейчас. Уж я-то знаю. Так же часто, как мать повторяла: «Остатки сладки», отец говори;!: «Уж я-то знаю». — Я понял, — серьезно, по-мужски произнес Тодд. — Тогда за дело. — Дик Боуден хлопнул сына по плечу. — Полный вперед! — Есть! — отозвался Тодд и изобразил на лице ослепительную улыбку. Дик Боуден провожал глазами сына не без чувства гордости. Что там ни говори, а таких, как Тодд, еще поискать. И с чего это я взял, что он на меня разозлился, подумал Боуден-старший. Мне ли не знать своего сына. Да я читаю его мысли, как свои собственные. У нас с ним полный контакт. Исполнив отцовский долг, Дик Боуден развернул чертежи и, посвистывая, погрузился в работу. Декабрь 1974 Тодд держал левую руку за спиной. Когда дверь открылась, он протянул Дюссандеру большой сверток. — Веселого Рождества! Дюссандер поморщился от его крика и сверток принял без видимого удовольствия. Он осторожно держал его на весу, точно боясь, что вот сейчас пакет взорвется. На улице шел дождь, и Тодду пришлось спрятать подарок под плащ. Зря, что ли, он заворачивал его в яркую оберточную бумагу и перевязывал цветной лентой. — Что это? — без особого интереса спросил Дюссандер по дороге на кухню. — Откройте и увидите. Тодд достал из кармана банку тонизирующего и поставил на стол. — Но сначала опустите жалюзи, — добавил он заговорщицким тоном. Дюссандер сразу заподозрил неладное. — Жалюзи? Это еще зачем? — Мало ли... вдруг кто следит за вами, — улыбнулся Тодд. — Разве за столько лет это не вошло у вас в привычку? Дюссандер опустил жалюзи. Затем налил себе виски. Затем развязал ленту. Подарок был завернут так, как может завернуть только мальчишка, у которого в уме веши поважнее — посмотреть футбол или погонять во дворе шайбу. Бумага тут и там порвана, все сикось-накось, скотч налеплен где попало. Вот что выходит, когда за женское дело берутся нетерпеливые руки подростка. Но Дюссандер, к собственному своему удивлению, был все же тронут. Позже, когда прошел первый шок от увиденного, он подумал: «А ведь я мог бы и догадаться». Это была форма. Черная эсэсовская форма. Вместе с сапогами. Дюссандер растерянно переводил взгляд с содержимого на броскую наклейку: «ПИТЕР», МАГАЗИН МОДНОЙ ОДЕЖДЫ, С 1951 ГОДА К ВАШИМ УСЛУГАМ! — Нет, — глухо произнес он. — Не надену. Это, знаешь, уже чересчур. Умру, а не надену. — Вам напомнить, что они сделали с Эйхманом? — с металлом в голосе спросил Тодд. — Старым человеком, далеким от политики. Так, кажется, вы говорили? Кстати, я всю осень откладывал деньги на это дело. Восемьдесят долларов, между прочим, вместе с сапогами. Если не ошибаюсь, в сорок четвертом вы все это носили. И с удовольствием. — Ну, гаденыш! — Дюссандер замахнулся кулаком. Тодд стоял не шелохнувшись, глаза блестели. — А ну. — сказал он, — попробуйте ударьте. Только пальцем троньте. Дюссандер опустил кулак. Губы у него подергивались. — Исчадие ада, — пробормотал он. — Надевайте, — сказал Тодд. Дюссандер взялся за пояс халата... и остановился. Он смотрел на Тодда рабски, с мольбой. — Ну пожалуйста. В мои годы. Мне трудно. Тодд покачал головой — медленно, но твердо. В глазах все тот же блеск. Ему нравилось, когда Дюссандер молил о пощаде. Вот так же, наверно, когда-то молили о пощаде его самого. В Патэне. Халат Дюссандера упал на пол, он стоял перед ним в одних трусах и тапочках. Впалая грудь, небольшой животик. Костлявые стариковские руки. Ничего, подумал Тодд, в форме все будет иначе. Дюссандер начал облачаться. Через десять минут он был одет. Хотя плечи висели и фуражка сидела кривовато, но зато эмблема — мертвая голова — безусловно смотрелась. Во всем облике Дюссандера появилось этакое мрачное достоинство... по крайней мере в глазах мальчика. Впервые он выглядел так, как, по мнению Тодда, он должен был выглядеть. Да, постаревший. Да, потрепанный жизнью. Но снова в форме. Не старпер, коротающий свой век перед «ящиком», обросшим пылью, с допотопными рожками, обмотанными фольгой, — нет, настоящий Курт Дюссандер. Упырь из Патэна. Сам Дюссандер испытывал отвращение и чувство неловкости... и еще, пожалуй, не сразу осознанное облегчение. Он презирал себя за эту слабость, которая только подтверждала, что мальчик сумел прибрать его к рукам. Он был пленником Тодда, и с каждым разом, когда он смирялся с очередным унижением, с каждым разом, когда он испытывал это чувство облегчения, мальчишка забирал над ним все большую власть. Но факт оставался фактом: его чуть-чуть отпустило Подумаешь: сукно, пуговицы, кнопки... и жалкая, к тому же, имитация. Брюки почему-то на молнии, а не на пуговицах. Не те знаки различия, покрой скверный, сапоги из дешевого кожзаменителя. Словом, театр. Как говорится, с него не убудет. Тем более что... — Поправьте фуражку! — громко сказал Тодд. Дюссандер вздрогнул и вытаращился на него.