Ее взгляд остановился на тумбочке: искусственная лампа Тиффани,[111] наполовину пустая чаша блендера, Библия, айфон. Рычащий шум стал громче. Он нарастал, превращаясь, похоже, в вопль или крик. Возможно, она его не узнала? — Это мой напиток, мама, — сказал Антон, когда она, протянув руку, схватила чашу с коктейлем. — Нет, спасибо, ха-ха. Забудь за это, глупый гусь. Она замахнулась чашей, и несколько раз ударила его по голове, стараясь попасть тупым пластиковым предметом прямо в висок. Антон упал на пол, чувствуя боль, мокроту и недоумение. Он приземлился на колени. Его взгляд сосредоточился на зеленом пятне на бежевом ковре под ним. Красная капля капнула на зеленое. Что за бардак, подумал он, и в этот момент мать ударила его чашей еще раз, на этот раз, пытаясь проломить заднюю часть черепа. При ударе образовался острый осколок — толстый пластик блендера раскололся об его голову. Лицо Антона подалось вперед и впечаталось в мягкий ворс бежевого ковра. Он, вдыхая кровь, коктейль и ковровое покрытие, вытянул руку, пытаясь подняться, но каждый его член, каждая замечательная мышца, стали тяжелыми и неподвижными. Лев позади него ревел, и если он собирался помочь матери его прогнать, ему нужно было встать и спасти затылок. Он пытался сказать Магде, чтобы она бежала, но все что вышло — это мычание — его рот был полон ворса от ковра. Удар пришелся на позвоночник, и эта новая боль добавилась к старой боли, Антон надеялся, что его мать услышала его, что она еще может бежать. 7 Бездомный пес начал лаять в одной из клеток, и два других присоединились. Безымянная дворняга у его ног — та, с которой Фриц Машаум ранее разговаривал — скулила. Теперь она сидела. Фрэнк рассеянно провел рукой по ее позвоночнику, успокаивая. Его взгляд замер на экране. Один из молодых людей, ассистирующих Кинсману Брайтлифу — не тот, кто передал ему ножницы для разделки птицы, другой — схватил его за плечо. — Отец? Может, тебе не стоит этого делать. Брайтлиф пожал плечами и вскинул руку. — Бог говорит, выйди на свет! Сюзанна-Кинсвоман-Брайтлиф — Бог говорит тебе — выйди на свет! Выйди на свет! — Выйди на свет! — Эхом сказал человек, который подал ножницы, и сын Брайтлифа неохотно присоединился. Выйди на свет! Кинсвоман Брайтлиф, выйди на свет! Кинсман Брайтлиф засунул руки в порезанный кокон, прикрывший лицо жены и прогремел, — Бог говорит, выйди на свет! Он потянул. Раздался треск, который напомнил Фрэнку об открывающейся липучке. Появилось лицо миссис Сюзанны Кинсман Брайтлиф. Ее глаза были закрыты, но щеки пылали, и волокна по краям разреза колыхались в такт ее дыхания. Мистер Брайтлиф наклонился, как будто хотел ее поцеловать. — Не делай этого, — сказал Фрэнк, — и хотя звук телевизора был приглушенным, и он говорил чуть громче шепота, все собаки — полдюжины на сегодняшний день — залаяли. Дворняга издала низкий, тревожный звук. — Дружище, не делай этого. — Кинсвоман Брайтлиф, просыпайся! Она проснулась, это да. И как. Ее глаза открылись. Она дернулась вверх и укусила мужа за нос. Кинсман Брайтлиф крикнул что-то, что было запикано, Фрэнк подумал, что он, скорее всего, сказал блядство. Кровь брызнула во все стороны. Кинсвоман Брайтлиф снова упала на стол с большим куском носа ее мужа, застрявшего в зубах. Кровь покрывала лиф ее ночной рубашки. Фрэнк отшатнулся, ударившись затылком о шкаф, стоящий за столом. Одна мысль — неуместная, но очень ясная — заполнила его разум: новостная программа запикала блядство, но позволила Америке увидеть, как женщина откусывает добрую половину носа своему мужу. Похоже, кто-то сильно облажался в выборе приоритетов. Какофония в комнате, где произошла ампутация носа. Крик от человека, держащего камеру, а затем камера опрокинулась, показывая только деревянный пол, на котором накапливались капли крови. Потом появилась Микаэла Морган, выглядевшая так, словно её только что вытащили из могилы. — Опять же, мы приносим свои извинения за нелицеприятный характер этих кадров, и я хочу повторить, что мы не можем полностью подтвердить их подлинность, но у нас есть инсайдерская информация, что Светлые открыли свои ворота, и осада окончена. Это, кажется, подтверждает, что то, что вы только что видели, произошло на самом деле. — Она покачала головой, как будто прочищая её, послушала что-то, идущее от маленькой пластмассовой кнопки в ухе, а затем сказала: — Мы будем повторять эти кадры каждый час, но не из-за их сенсационности… Да, верно, Фрэнк думал. Конечно. — …а как информацию для общественности. Если это происходит на самом деле, люди должны знать одно: если у вас есть любимый человек или друг в одном из этих коконов, не пытайтесь его удалить. Теперь вернемся в студию к Джорджу Алдерсону. Мне сказали, что у него есть особенный гость, который может пролить немного больше света на этот ужас… Фрэнк воспользовался пультом дистанционного управления, чтобы вырубить телевизор. И что теперь? Что за хуйня творится? В маленьком комплексе для содержания животных Фрэнка собаки, которые еще не были отправлены в приют для животных Харверст Хилл, продолжали безумно лаять на мотыльков, которые трепетали и танцевали в узком пространстве между клетками. Фрэнк погладил шавку ногами. — Все в порядке, — сказал он. — Все в порядке. Собака замолчала. В надежде на лучшее, она ему поверила. 8 Магда Дубчек сидела на трупе своего сына. Она прикончила его, чиркнув зеленым осколком чаши от блендера по его шее, и сделала контрольный выстрел, запихнув еще один осколок в отверстие его уха вглубь слухового канала, пока тот не встрял в мозг. Кровь продолжала вытекать из раны на его шее, превращая бежевый ковер в большой бассейн. Слезы начали катиться по щекам. Магда, находясь на каком-то странном удалении от себя, смутно осознавала происходящее. Почему эта женщина плачет? Спросила она себя, не уверенная, кто это плакал, и где. Подумала о том, где сейчас находилась сама. Она выключила телевизор и пошла отдохнуть? Но сейчас её не было в своей спальне. — Есть здесь кто-нибудь? — Спросила она тьму, которая ее окружала. В этой темноте были и другие, много других, она чувствовала их, но не могла их видеть — может быть, там? Там? Где-то впереди. И Магда проследовала наружу. Ей нужно было их найти. Она не могла находиться здесь одна. Если были другие, возможно, они смогли бы помочь ей вернуться домой, к своему сыну, к Антону. Ее тело встало с трупа, старые колени хрустнули. Она споткнулась о кровать и упала на нее. Ее глаза закрылись. Новые белые волокна начали выходить из ее щек, колеблясь, затем аккуратно припадая на кожу. Она спала. Она искала других, в другом месте. Глава 6 1 Это был жаркий день, больше похожий на летний, чем весенний, и большинство телефонов Дулинга внезапно начали звонить: некоторые из тех, кто был в курсе новостей, обзванивали друзей и родственников, которые были не в курсе. Другие воздержались от звонков, уверенные в том, что все это было бурей в стакане воды, как проблема 2000 года, или откровенным обманом, как интернет-слух о том, что Джонни Депп умер. В результате чего, многие женщины, которые предпочли музыку телевизору, уложили своих младенцев и малышей на послеобеденный сон, как обычно, и как только они заснули, улеглись сами. Спать и мечтать о других мирах, находящихся за этим. Их дети — девочки присоединились к ним в этих снах. Их дети — мальчики — нет. Вечный сон был не для них. Когда голодные мальчики просыпались час или два спустя, они обнаруживали своих матерей спящими, при этом, их любящие лица были окутаны липкой белой субстанцией. Они кричали и царапали, разрывая коконы — и это будило спящих женщин. Например Миссис Лианн Бэрроуз из дома № 17 по Элдридж-стрит, жена помощника шерифа Рида Бэрроуза. У неё была привычка ложиться спать со своим двухлетним сыном Гэри каждый день около одиннадцати утра. Так же она поступила и в четверг, когда началась Аврора. В два часа с минутами, мистер Альфред Фримен, сосед Бэрроузов из дома № 19 по Элдридж-стрит, пенсионер, вдовец, опрыскивал растущую на газоне хосту[112] оленьим репеллентом.[113] Дверь дома № 17 по Элдридж-стрит с шумом распахнулась, и мистер Фримен увидел как миссис Бэрроуз, пошатываясь, выходит из входной двери, неся юного Гэри под мышкой, как кусок сайдинга. Мальчик, одетый только в подгузник, кричал и размахивал руками. Большая часть лица его матери была покрыта непрозрачной белой маской, за исключением лоскутка из белого материала, который свисал от одного угла рта до подбородка. Можно предположить, что именно это вмешательство в целостность покрытия и разбудило мать мальчика, который, наконец-то, получил ее, такое далекое от приятного, внимание. Мистер Фримен не знал, что и сказать, когда миссис Бэрроуз прямиком направилась к нему, стоявшему в тридцати футах по другую сторону от их участка. Большую часть того утра он копался в палисаднике; он не видел и не слышал новостей. Лицо соседки — или скорее его отсутствие — шокировало его до немоты. Почему-то при ее приближении он снял панаму и прижал к груди, как будто вот-вот должен был начаться гимн. Лианн Бэрроуз бросила своего ребенка в траву у ног Альфреда Фримена, а затем развернулась и пошла прямо через газон туда, откуда и пришла, пьяно покачиваясь. Белые волокна, как клочки салфетки, отцеплялись от кончиков пальцев. Она вернулась к своему дому и закрыла за собой дверь. Это явление оказалось одним из самых любопытных и обсуждаемых загадок Авроры — так называемый «материнский инстинкт» или «Рефлекс Фостера». В то время как сообщения о насильственных действиях спящих к взрослым, в конечном счете, шли на миллионы, а действия, о которых не сообщали, и того больше, не было ни одного подтверждённого случая агрессии спящих к их младенцам, маленьким детям и подросткам. Спящие отдавали младенцев и малышей ближайшим к ним людям, которых только могли найти, или просто выставляли их за двери. Затем они возвращались в места сна. — Лианн? — Позвал Фримен. Гэри катался по земле, плача и пиная листья толстыми розовыми ногами. — Мама! Мама! Альфред Фримен посмотрел на мальчика, а затем на хосту, которую он опрыскивал, и спросил себя, должен ли я вернуть его? Он не был любителем детей, у него самого их было двое, и это чувство было взаимным. Он, конечно же, не любил Гэри Бэрроуза, уродливого маленького террориста, чьи светские навыки, казалось, простирались не дальше махания игрушечными винтовками и криков о Звездных войнах. Лицо Лианн было обваляно в каком-то белом дерьме, казалось, что она не совсем человек. Фримен решил, что оставит ребенка, пока не свяжется с помощником шерифа — мужем Лианн, чтобы переложить ответственность на него. Это был спасительный выбор. Те, кто бросал вызов «материнскому инстинкту», жалели об этом. Что бы там ни распорядилось матерям Авроры мирно уступить свое молодое мужское потомство, оно не было восприимчиво к вопросам. Десятки тысяч учились этому в ущерб себе, а потом уже ничему не могли научиться. — Прости, Гэри, — сказал Фримен. — Я думаю, ты останешься на некоторое время со старым дядькой Альфом. — Он подхватил беснующегося ребенка за подмышки и завел его внутрь. — Будет слишком много, если я попрошу тебя вести себя нормально? 2 Клинт оставался с Эви большую часть процесса приема арестованной. Лила же — нет. Он хотел, чтобы она была с ним, хотел, чтобы она продолжала утверждать, что не хочет спать, даже после того, как спросил её об этом, как только она вышла из машины на тюремной стоянке. Он уже спросил её об этом полдюжины раз, и Клинт понимал, что его чрезмерная забота испытывает ее терпение. Он также хотел спросить ее, где она была прошлой ночью, но, это, пожалуй, придется отложить. Учитывая события, происходящие как здесь, так и во всем мире, он даже не был уверен, что это имеет значение. Но он продолжал возвращаться к этому снова и снова, как собака лижет больную лапу. Заместитель начальника Лоуренс «Лор» Хикс прибыл вскоре после того, как Эви сопроводили в приемное отделение. Начальник Коутс покинула Хикса, чтобы изучить личное дело вновь прибывшей, и позвонить по телефону в Бюро по делам исправительных учреждений, чтобы получить соответствующие указания и довести их до подчиненных. Так уж получилось, что во время разговора рядом с ней их осталось только двое. Эви сидела с руками, прикованными к столу наручниками, все еще одетая (в данный момент) в робу, которую дали ей Лила и Линни Марс. Хотя ее лицо было разбито от неоднократных столкновений с сетчатой перегородкой полицейской машины Лилы, ее глаза и настроение были неуместно веселыми. На вопросы о своем фактическом адресе проживания, родственниках и истории болезни она ответила молчанием. Когда спросили ее фамилию, она сказала: — Я думала об этом. Пусть будет Блэк. Типа черная. Ничего не имею против Доу, оленихи,[114] но Блэк подходит лучше к нынешним черным временам. Зовите меня Эви Блэк. — Так это не твое настоящее имя? — Спросил Хикс ватным ртом, все еще не отошедшим от новокаина, вколотого дантистом. — Ты даже не сможешь произнести мое настоящее имя. Имена. — Ну, хоть попробую, — предложил Хикс. Эви молча смотрела на него своими веселыми глазами.