Они сидели в кабинке в темном углу. Фрэнк сказал: — Ты бухаешь в ирландской пивнухе в День Благодарения. И об этом ты говоришь: тусуюсь? — Я не говорю, что лучше других. Кроме того, ты тоже здесь. Фрэнк подумал: А почему и нет, и произнес вслух: — Я рад, что мы не убили друг друга. Клинт поднял бокал. — За это я выпью. Они чокнулись. Клинт не испытывал гнева по отношению к Фрэнку. Гнев не был тем чувством, которое он к кому-либо испытывал. Он чувствовал только глубочайшее разочарование в себе. Он не ожидал, что спасет свою семью только для того, чтобы потерять её. Не о таком хэппи-энде он мечтал. Это было больше похоже на какое-то телевизионное говно-шоу. Он и Джиари поговорили о своих детях. Дочка Фрэнка влюбилась в какого-то парня из Огайо. Он немного переживал, что может стать дедушкой в сорок пять, но сохранял хладнокровие. Клинт рассказал, что его сын в эти дни был каким-то пришибленным, вероятно, не мог дождаться, чтобы покинуть город, уехать в колледж, посмотреть, что за мир там, за пределами угольной страны. — А твоя жена? Клинт попросил бармена повторить. Фрэнк покачал головой. — Спасибо, но без меня. Выпивка и Золофт не очень хорошее сочетание. Я должен валить. Банда преступников ждет меня. — Он просиял. — Эй, почему бы тебе не присоединиться? Я познакомлю тебя с родственниками Элейн. Нужно показать себя с хорошей стороны; они дедушка и бабушка моей дочери, в конце концов. Посетив их, вроде как в аду побывал, но питание там все-таки немного лучше. Клинт поблагодарил его, но отказался. Фрэнк начал вставать, потом присел обратно. — Слушай, в тот день у Дерева… — Ты о чем? — Ты помнишь, как колокольчики начали звонить? Клинт сказал, что никогда этого не забудет. Звоночки начались, когда женщины стали просыпаться. — Да, — сказал Фрэнк. — Примерно тогда я оглянулся на эту безумную девушку и увидел, что она уходит. Я думаю, ее звали Энджела. Клинт улыбнулся. — Энджела Фицрой. — Не знаешь, что с ней стало? — Вообще-то нет. Она не в Керли, насколько мне известно. — Помнишь Бэрри, страховщика? Он сказал мне, что уверен, что она убила Петерса. Клинт кивнул. — Он сказал то же самое и мне. — Да? И что ты ответил? — Туда ему и дорога. Вот что я ответил. Потому что Дон Петерс был проблемой, если конкретно. — Он остановился. — Коротко. Вот что я имел в виду. Если коротко. — Друг мой, я думаю, тебе пора домой. Клинт сказал: — Хорошая идея. Только где он, тот дом? 18 Спустя два месяца после того, что стало известно как Великое Пробуждение, ранчер из Монтаны увидел женщину, голосующую на Шоссе № 2, к востоку от Чинуки, подъехал к ней и остановился. — Садитесь, юная леди, — сказал он. — Куда направляетесь? — Не знаю, — сказала она. — В Айдахо, для начала. Может быть, после этого в Калифорнию. Он протянул руку. — Росс Олбрайт. Провезу пару округов. Как вас зовут? — Энджела Фицрой. — Раньше она отказывалась от рукопожатий, использовала вымышленное имя и держала руку на рукоятке ножа, который всегда хранила в кармане пальто. Теперь не было ни ножа, ни левого имени. Она не чувствовала в этом нужды. — Милое имя, Энджела, — сказал он, включая третью передачу. — Я сам христианин. Принял бога и переродился. — Это хорошо, — сказала Энджела, без тени сарказма. — Откуда вы, Энджела? — Из маленького городка под названием Дулинг. — Это то место, где вы проснулись? Раньше Энджела солгала бы, и сказала да, потому что так было проще, и к тому же ложь приходила в её уста сама собой. У неё к этому был настоящий талант. Только это была ее новая жизнь, и она решила рассказать, по мере возможностей, правду, несмотря на потенциальные проблемы. — Я была одной из немногих, которые так и не заснули, — сказала она. — Поразительно! Вам, должно быть, повезло! И очень! — Да, это благословение божье, — сказала Энджела. Это была правда, по крайней мере, как она это понимала. — Рад слышать, как вы говорите, что это благословение, — сказал ранчер, с большим чувством. — Что дальше, Энджела, если вы не против, чтобы я спросил? Что вы собираетесь делать, когда наконец-то решитесь поставить ваши дорожные сапоги на полку? Энджела смотрела на величественные горы и бесконечное западное небо. Наконец она произнесла: — Правильные вещи. Вот что я собираюсь делать, мистер Олбрайт. Правильные вещи. Он ненадолго отвел глаза от дороги, только для того, чтобы улыбнуться ей, и сказал: — Аминь, сестра. Аминь. 19 Основное здание Дулингского женского исправительного учреждения было огорожено и законсервировано — повсюду были выставлены предупреждающие знаки — и оставлено разрушаться, в то время как правительство выделило средства на более насущные потребности. Новый забор был прочным, и его основание глубоко уходило в рыхлую землю. Лисе потребовалось несколько недель, и все запасы её терпения, чтобы прорыть под ним туннель. Как только она совершила этот инженерный подвиг, то забежала внутрь через огромную дыру в стене и принялась оборудовать себе пристанище в тесной клетке. Она чувствовала там запах своей хозяйки, выветривающийся, но такой сладкий и терпкий. Пришел эмиссар от крыс. — Это наш замок, — сказала крыса. — Каковы твои намерения, лиса? Лиса по достоинству оценила прямолинейность крысы. Она была еще хоть куда, но быстро старела. Возможно, пришло время покончить с хитростями и рисками, найти спутника жизни и готовиться к старости. — Мои намерения весьма скромны, уверяю вас. — И в чем они заключаются? — Не унималась крыса. — Я стесняюсь говорить об этом вслух, — сказала лиса. — Это слишком стыдно. — Говори, — сказала крыса. — Хорошо, — сказала лиса. Она застенчиво склонила голову. — Я прошепчу. Подойди ко мне поближе, и я тебе прошепчу. Крыса подошла ближе. Лиса могла откусить ей голову — у неё к этому был талант, у каждого Божьего создания есть хотя бы один — но не откусила. — Я хочу жить в мире, — сказала она. Утром после Дня Благодарения, Лила едет к повороту на Болл-Хилл и паркуется. Она берет Энди, засовывает его в детский зимний комбинезон, и кладет в детскую коляску. Дальше она идет пешком. Может быть, они могли бы восстановить их шалтай-болтай брак, бубнит Лила. Может быть, если она захочет, Клинт сможет полюбить ее снова. Но хочет ли она этого? В душе Лилы осталась отметина, имя ей — Жанетт Сорли, и она не знает, как её стереть. Да и хочет ли. Энди выдает негромкие забавные звуки, по мере того, как они продвигаются вперед. У неё сердце болит за Тиффани. Несправедливость и случайность вплетается в ткань всего сущего, и это наполняет душу Лилы как благоговением, так и негодованием. Ледяной лес скрипит и трещит. Когда она добирается до трейлера Трумэна Мейвейзера, тот стоит, покрытый снегом. Она бросает на него взгляд и идет дальше. Идти недалеко. Она выходит на поляну. Удивительного Дерева там нет. Могилы Жанетт тоже нет. Здесь нет ничего, кроме пожухлой травы и покрытого льдом дуба, лишенного листьев. Трава колеблется, мелькает чья-то оранжевая шубка, исчезает, трава успокаивается. Из её рта идет пар. Ребенок гугукает и выдает что-то, что звучит как вопрос.