— Какой же он страшный! — добавила Мелиусиппус Веррилл с нескрываемыми отвращением и страхом. Пес становился все ужаснее. Поп не мог этого не признать. Заметил он и кое-что еще: время в полароидном мире ускорило свой ход. Поп усадил Сестер-Вонючек на софе для демонстрационного снимка. Яркая вспышка на мгновение осветила комнату, превратив ее в связующее звено между миром живых и миром мертвых, в последнем из которых существовали два этих реликта. Только на фотографии, выползшей из щели, проявилось изображение не Сестер-Вонючек, застывших бок о бок на софе, а черного пса, полностью повернувшегося мордой к камере и невидимому фотографу, который продолжал снимать это чудовище. Теперь уже все зубы попали в кадр, пес чуть наклонил голову. «И будет пригибать еще ниже во время прыжка, — подумал Поп, преследуя две цели: прикрыть уязвимое место на шее и занять наилучшую позицию для того, чтобы безошибочно вгрызться в жертву и вырвать из нее основательный клок плоти и костей». — Как это ужасно! — Элиусиппус поднесла мумифицированную руку к своему горлу. — До неприличия! — эхом откликнулась Мелиусиппус, зажигая новую сигарету от окурка; рука ее так дрожала, что она едва не прижгла уголок рта. — И абсолютно НЕ-ОБЪ-ЯС-НИ-МО! — торжествующе добавил Поп, думая: «Жаль, что тебя здесь нет, Маккарти, говнюк ты эдакий. А так хочется, чтобы был! Вот две дамы, которые много чего повидали, не думают, что эта камера жалкая подделка». — Она показывает то, что уже случилось? — прошептала Мелиусиппус. — Или то, что должно случиться? — спросила Элиусиппус тем же благоговейным шепотом. — Не знаю, — ответил Поп. — Наверняка я могу сказать только одно: мне довелось много чего повидать, но такое я вижу впервые. — Меня это не удивляет! — воскликнула Элиусиппус. — Меня тоже! — не отстала от нее Мелиусиппус. Поп чувствовал, что разговор вот-вот зайдет о цене, а это вопрос деликатный для всех, особенно для Сестер-Вонючек. Когда дело доходило до торговли, они требовали чрезвычайно нежного обхождения, словно две девственницы (впрочем. Поп полагал, что по крайней мере одна в таком состоянии и пребывала). Он уже собирался произнести ключевые слова «У меня и в мыслях не было продать вам эту камеру, но…» (трюк, конечно, старый как мир, но всегда срабатывающий со Спятившими. Им нравилось слышать такие слова, как маленьким детям нравится слушать одни и те же сказки). Но не успел, так как заговорила Элиусиппус: — Я, конечно, не могу выражать мнение моей сестры, мистер Меррилл, но мне будет как-то не по себе, если вы… — пауза, — будете показывать нам то, что привезли с собой, предварительно не убрав с наших глаз эту камеру… или как там называется эта жуткая штука. Если вас не затруднит, унесите ее обратно в машину. — Абсолютно с тобой согласна. — Мелиусиппус затушила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице, напоминающей рыбу. — Фотографии призраков — это одно, — продолжила Элиусиппус. — В них есть определенная… — Величественность. — вставила Мелиусиппус. — Да! Величественность! Но этот пес… — Старушку даже передернуло. — Он словно готов выпрыгнуть из фотографии и укусить кого-то из нас. — Нас всех, — поправила сестру Мелиусиппус. До последних фраз Поп уже подумал, что сестры сделали первый ход в тонкой игре, итогом которой станет цена покупки. Да только одинаковый тон, их одинаковые голоса, неотличимые, как фигуры и лица, говорили об обратном. Камера «Солнце-660» паранормальная, тут сомнений у них не было, но слишком паранормальная для их восприятия. Они не торговались. Сестры-Вонючки не притворялись, не вели сложную игру, чтобы сбросить цену. Когда старушки говорили, что им не нужна камера, производящая на свет Божий такие странные фотографии, сие именно это и означало. И уж естественно, они не хотели верить, что Меррилл намеревался продать им эту камеру и только ради этого приехал. Поп оглядел гостиную. Совсем как комната старухи в «ужастике», который он однажды смотрел по видео, жуткое барахло под названием «Сожженные подношения», в котором здоровяк средних лет пытался утопить сына в плавательном бассейне, причем оба полезли в воду одетыми. Комната героини была набита фотографиями. Они стояли на столах и каминной доске в разнообразных рамочках, они покрывали стены так плотно, что из-под них едва проглядывали обои. О гостиной Сестер-Вонючек он такого сказать не мог, но фотографий хватало и здесь. Число их едва ли превышало сто пятьдесят, но в маленькой и темной комнате казалось, что их в три раза больше. Некоторые Поп видел лишь мельком, другие знал лучше, потому что сам же и продал их Сестрам-Вонючкам. Всего «фотографий призраков», как называла их Элиусиппус, в коллекции сестер было гораздо больше: никак не меньше тысячи. И разместили их в остальных четырнадцати комнатах особняка. Поп видел их все. Он относился к тем нескольким счастливчикам, кому Сестры-Вонючки показали всю экспозицию. Но в гостиной они держали самые ценные фотографии. Жемчужина коллекции стояла в гордом одиночестве на «стенвее» под высокими окнами. На ней труп левитировал в присутствии пятидесяти или шестидесяти обалдевших от ужаса родственников и друзей, пришедших, чтобы проводить покойного в последний путь. Разумеется, это была подделка. Любой десятилетний ребенок, нет, даже восьмилетний, сразу бы понял, что это подделка. В сравнении с ней фотографии танцующих эльфов, которые так удивили Артура Конан-Дойла в конце его жизни, казались шедевром. В общем, оглядывая гостиную, Поп отметил только две фотографии, которые не попадали в категорию откровенных подделок. Требовалось более тщательное исследование, чтобы определить, как их сработали. Однако эти две древние старушенции, которые собирали «фотографии призраков» всю жизнь и объявили, что являются ведущими экспертами в этой области, сейчас — когда он показал им не просто паранормальную фотографию, но паранормальную камеру, которая не ломалась после хитрого фокуса, как та, что «сфотографировала» женщину-призрак, наблюдающую за охотниками на лис, они повели себя как девочки-школьницы на фильме ужасов. Эта камера могла фотографировать и фотографировать. Интересно, сколько денег они потратили на эти подделки? Тысячи долларов? Десятки тысяч? Сотни… — …показать нам? — спросила Мелиусиппус. Поп Меррилл заставил свои губы разойтись в улыбке. — Покорно прошу меня извинить. Засмотрелся на ваши сокровища, вот мои мысли и пошли гулять сами по себе. Наверное, такое может случиться с каждым из нас. — Нам по восемьдесят три года, но мысли у нас не «гуляют», а разум у нос чист как стеклышко, — с явным неободрением ответила Элиусиппус. — Свежевымытое стеклышко, — добавила Мелиусиппус. — Я спросила, не хотели бы вы показать нам новые фотографии… разумеется, после того, как унесете отсюда эту ужасную штуку. — Уж не помню, когда мы видели действительно хорошие новые фотографии. — Элиусиппус закурила очередную сигарету. — Прошлым месяцем мы ездили в Провидено, на конгресс паранормальных явлений, — начала Мелиусиппус, — и хотя лекции нам понравились… — …мы узнали много интересного… — …среди фотографий преобладали подделки. Даже десятилетний ребенок… — …семилетний… — …понял бы, что это подделка. Вот мы и… — Мелиусиппус запнулась, на ее лице отразилась обида. — Я удивлена, мистер Меррилл. Должна признаться, мистер Меррилл, я даже озадачена. — И я хотела сказать то же самое, — поддакнула Элиусиппус. — Почему вы принесли эту ужасную вещь? — дуэтом спросили Мелиусиппус и Элиусиппус. У Попа возникло такое сильное желание ответить: «Потому что я не знал, какие вы трусливые сучки», — что на какое-то мгновение он даже решил, будто озвучил эту фразу, и застыл в ожидании истошных криков. Мысль о том, что ужасные слова произнесены, прожила, может, доли секунды. Но потом, когда Поп у себя дома лежал без сна среди десятка тикающих и такающих часов, он часто жалел, что Сестры-Вонючки не услышали и этого, и многого другого. Разумеется, инстинкт самосохранения не позволил ему раскрыть рта. Да, Поп Меррилл получил бы безмерное удовлетворение, поставив Сестер-Вонючек на место, но удовлетворение это длилось бы очень недолго. А вот если бы погладил их по шерстке, чего, собственно, они и ожидали, потому что всю жизнь этих миллионерш гладили по шерстке и облизывали, у него оставалась бы возможность и дальше всучивать им «фотографии призраков», зарабатывая на этом немалые деньги. Потому как ему не верилось, что в ближайшие годы старухи умрут от рака легких или еще от какой болезни. В конце концов, в списке были и другие Спятившие, хотя список этот, который Поп освежил в памяти после злополучного посещения Седрика Маккарти, стал намного короче. Двое умерли, а еще один учился плести корзины в роскошной частной психиатрической клинике, куда принимали только баснословно богатых и безнадежно безумных. — Вообще-то я привез камеру просто чтобы вы смогли взглянуть на нее. Что я хочу сказать, — торопливо добавил он, увидев, что сестры разом подобрались, — мне же известно, сколь сведущи вы в этой области. Сестрички мгновенно расцвели, обменялись самодовольными взглядами. Попу очень хотелось смочить пару пачек сигарет бензином, засунуть в их тощие старческие задницы и чиркнуть спичкой. «Вот тогда бы вы задымили. Задымили, как заводские трубы» — вот что он хотел сказать. — Я думал, что вы посоветуете мне, как быть с этой камерой, вот что я хочу сказать, — закончил он комплимент. — Уничтожьте ее, — без запинки ответила Элиусиппус. — Я бы воспользовалась динамитом, — добавила Мелиусиппус. — Сначала кислотой, потом динамитом, — уточнила Элиусиппус. — Точно, — кивнула Мелиусиппус. — Камера опасна. Не нужно даже смотреть на этого дьявольского пса, дабы понять, что к чему. Однако она посмотрела. Обе они посмотрели. И у обеих лица перекосило от страха и отвращения. — Я просто чувствую исходящее от нее зло! — воскликнула Элиусиппус, совсем как школьница, играющая колдунью в «Макбете». — Уничтожьте ее, мистер Меррилл. До того, как произойдет что-то ужасное. До того, как, возможно, я подчеркиваю, мистер Меррилл, возможно, она уничтожит вас. — Да будет вам. — Попу от этих слов действительно стало как-то не по себе. — Это уж перебор. Что я хочу сказать, вы же видите всего лишь камеру. — Несколько лет назад планшет оставил нашу бедную Колетт Симиню без глаза. А ведь планшет — это всего лишь кусок фибрового картона, — заметила Элиусиппус Дир. — Но только до тех пор, пока, глупые, глупые люди не начинают хватать его руками и не пробуждают его, — добавила Мелиусиппус. Слова иссякли. Поп поднял камеру за ремень, не касаясь ее самой, убеждая себя, что делает это только ради спокойствия Сестер-Вонючек, и встал. — Что ж, вы — эксперты. Старушенции просияли. «Да, — решил Поп, — приходится отступить. Делать нечего… во всяком случае, пока. Но моя песенка еще не спета. Не выгорело здесь, выгорит в другом месте». — Не смею более отнимать у вас время, и я, конечно же, не хотел причинять вам какие-либо неудобства. — Но вы и не причинили! — Элиусиппус также встала. — В эти дни у нас так мало гостей! — Мелиусиппус последовала ее примеру. — Положите камеру в автомобиль, мистер Меррилл, — продолжила Элиусиппус, — а потом… — …возвращайтесь и выпейте с нами чаю. — Хорошего чаю! Более всего Попу хотелось выбраться из этого дома, сказав на прощание: «На кой хрен мне ваш чай. Не хочу больше видеть ваши постные рожи». Но он поклонился и ответил вежливым отказом: — Я бы с удовольствием, но, к сожалению, у меня назначена еще одна встреча. Я бываю в Портленде не так часто, как хотелось бы. («Если уж ты солгал один раз, чего уж на этом останавливаться», — говаривал Попу его отец, и этот совет Поп принял близко к сердцу.) — Он взглянул на часы. — Я уже опаздываю. Вы, девочки, заставили меня забыть о времени, и, по моему разумению, я не первый мужчина, с кем такое случилось. Сестры-Вонючки захихикали и одинаково покраснели, словно две очень старые розы. — Да ну что вы, мистер Меррилл! — воскликнула Элиусиппус. — Пригласите меня еще раз. — Поп улыбнулся так, что едва не достал ушей кончиками рта. — Пригласите меня, и я приеду прежде, чем вы успеете моргнуть. Он вышел из дома, кто-то из старушек быстро закрыл за ним дверь. «Должно быть, они боятся, что солнечный свет повредит их поддельные фотографии призраков», — мрачно подумал Поп, посмотрел на чернокожую женщину, которая все еще сгребала листья, и нажал на спуск. Импульсивно, как некоторые бросают автомобиль на встречную полосу, чтобы задавить перебегающего дорогу скунса или енота. Губы у чернокожей женщины дрогнули, и, к удивлению Попа, она начертила рукой в воздухе знак, отгоняющий дьявола. Он сел в машину и задним ходом покатил с подъездной дорожки. Когда бампер уже завис над мостовой. Поп обернулся, чтобы посмотреть, свободна ли дорога, и его взгляд невольно упал на только что отснятую полароидную фотографию. Она еще не полностью проявилась, еще остался молочный налет, свойственный всем проявляющимся полароидным фотографиям. Однако Поп Меррилл увидел достаточно, чтобы сердце его чуть не выскочило из груди. Случилось то, что предугадал Кевин. Собака закончила поворот и теперь двинулась к камере и к тому, кто держал ее в руках… А держал-то камеру он, не так ли? Он, Реджинальд Мэрион Поп Меррилл, поднял камеру и сфотографировал чернокожую женщину, работавшую в саду. Словно обиженный ребенок, которого отец отлупил ремнем, расстреливает из своей мелкашки бутылку, поставленную на заборе, потому что не может пристрелить отца, но должен как-то дать выход распирающей его злости. Пес приближался. Юный Кевин понял, что произойдет потом, и опытный Поп понял бы, если б призадумался над этим. Но не призадумался, потому что мысли его были заняты одним: как бы заработать на камере. И только теперь ему стало окончательно ясно, откуда исходит главная угроза. Она приближается. Поп застыл в ужасе. Господи, она приближается! Эта собака приближается. Но собака не просто приближалась: она нападала. Тело пса вытянулось. Грудь увеличилась в ширину, грудь с могучими мышцами.