— Только если ты пообещаешь снова остаться. — Если бы все обещания было так легко и приятно исполнять, — с улыбкой сказал он. 10 Газетная шапка в понедельник: ПОЛИЦЕЙСКОГО-БАНДИТА ЗАСЕКЛИ В ВИСКОНСИНЕ. Шапка во вторник: ПОЛИЦИЯ ПОМАЛКИВАЕТ НАСЧЕТ ПОЛИЦЕЙСКОГО-УБИЙЦЫ ДЭНИЭЛЬСА. В среду: АННА СТИВЕНСОН КРЕМИРОВАНА; 2000 ЧЕЛОВЕК В ТРАУРНОЙ ПРОЦЕССИИ. В четверг: ДЭНИЭЛЬС МОГ САМ НАЛОЖИТЬ НА СЕБЯ РУКИ. В пятницу Норман перебрался на вторую страницу. К следующей пятнице он исчез с газетных полос. 11 Вскоре после Четвертого июля Робби Леффертс усадил Рози за новую работу — читать роман, бесконечно далекий от произведений Ричарда Рейсина: «Тысяча акров» Джейн Смайли. Это была история фермерского семейства из штата Айова, только на самом деле это была маскировка. Рози три года посещала курсы костюмеров при школьном драматическом кружке и хотя ни разу в жизни не сделала ни одного шага в огнях рампы, все равно смогла узнать сумасшедшего шекспировского короля в фермере из Айовы. Смайли обрядила Лира в привычные американцу одежды, но безумец всегда безумец. Рози превратила его в существо, которое очень напоминало ей Нормана. В тот день, когда она закончила книгу («Пока это твоя лучшая работа, — сказала ей Рода, — и одна из лучших читок, которые я когда-либо слышала»), Рози вернулась в свою комнату и вытащила из кладовки старую картину без рамы, написанную маслом, где она оставалась с той самой ночи, как Норман… ну, скажем так, исчез. Впервые с той ночи она взглянула на нее. Ее не очень удивило то, что она увидела. На картине снова был день. Холм оставался прежним, и храм внизу был все таким же или примерно таким же. У Рози возникло ощущение, будто странная асимметричная перспектива храма каким-то образом изменилась, стала нормальной. Женщин там по-прежнему не было. Рози решила, что темнокожая служанка отвела безумную госпожу взглянуть в последний раз на ее ребенка… А потом Роза Марена отправится одна-одинешенька туда, куда отправляются существа вроде нее, когда наконец пробьет их смертный час. Рози понесла картину по коридору к мусоросжигателю, осторожно держа ее за края, как держала раньше, — словно боясь, что ее рука может пройти сквозь картину в тот, другой мир, если не соблюдать осторожность. По правде говоря, она и в самом деле боялась чего-то подобного. У шахты мусоросжигателя она снова замешкалась, в последний раз пристально взглянув на картину, которая позвала ее когда-то с пыльной полки комиссионного магазина, властно позвала потусторонним голосом, принадлежавшим, быть может, самой Розе Марене. Действительно, он принадлежал ей, подумала Рози. Она протянула руку к дверце шахты и вдруг застыла, уловив что-то новое, не замеченное ею раньше: два пятна в высокой траве, чуть ниже вершины холма. Она легонько провела пальцем по этим пятнам, нахмурившись и пытаясь понять, что же это могло быть. Через несколько секунд до нее наконец дошло. Маленькое розовое пятнышко — это ее свитер. Черное пятно рядом — куртка, которую дал ей в тот день Билл для загородной поездки на мотоцикле. О свитере она давно забыла — обыкновенная дешевая синтетика, но куртки ей было жаль. Та, хоть была не новая, но сгодилась бы еще на много лет. Кроме того, это была не ее вещь. Даже банковской кредиткой Нормана она воспользовалась лишь один-единственный раз, и то по необходимости, считая, что имеет на это право. Она посмотрела на картину и вздохнула. Нет никакого смысла больше держать ее у себя: скоро она переедет из комнатки, которую нашла для нее Анна, и она не собиралась брать с собой из прошлого больше, чем это необходимо. Она понимала, что часть его все равно засела в ее душе, как осколок снаряда, но… «Помни о дереве, Рози», — произнес голос, и на этот раз он прозвучал как голос погибшего за нее Питера Слоуика, а может быть, как голос Анны — Питера и Анны, которые помогли ей, когда ей была необходима помощь, когда у нее не было никого, к кому она могла бы обратиться. Хотя она очень горевала по маленькой Пам с ее красивыми голубыми глазами, вечно нацеленными на поиски «чего-нибудь интересненького», все-таки сейчас она ощутила особенно острый приступ печали. — Питер и Анна, простите меня, — сказала она. «Не бери себе в голову, — заговорила Послушная-Разумная. — Жизнь продолжается. Это сделал Норман, не ты его создала, и ты не можешь взять на себя ответственность за него. Ты — Рози Мак-Клендон, Рози Настоящая, ты много перенесла, и тебе не следует забывать об этом, когда бури жизни будут грозить поглотить тебя. Но ты должна помнить…» — Нет, я не должна, — сказала она и переломила картину пополам, словно решительно захлопнула книгу. Старый деревянный подрамник, на который был натянут холст, треснул. Сам холст даже не разорвался, а разлезся на полоски, повисшие как лохмотья. Изображение на этих лохмотьях было тусклым и бессодержательным. — Нет, я не должна. Я не должна делать то, чего я не хочу, а я не хочу. Тот, кто забывает прошлое… — Будь оно проклято! — закричала Рози. Я отплачу, ответил голос. Он уговаривал, он предупреждал. — Я не слышу тебя, — сказала Рози. Она распахнула дверцу мусоросжигателя, почувствовала тепло, учуяла запах сажи. — Я не слышу тебя, я не слушаю, с этим покончено. Она просунула разорванную и скомканную картину в дверцу, отправляя ее как письмо, предназначенное кому-то в аду, а потом встала на цыпочки, чтобы посмотреть, как картина упадет в огонь далеко внизу. Эпилог Женщина-Лисица 1 В октябре Билл снова повез ее на пикник за город, на их место. На этот раз они ехали на его машине. Стоял погожий осенний денек, но для мотоцикла все же прохладный. Когда они уселись там, разложив еду, лес вокруг полыхал осенними красками. Он попросил ее о том, о чем просил уже давно. — Да, — сказала она. — Как только будет оформлено расторжение брака. Он стискивает ее в объятиях и покрывает поцелуями, но, когда Рози, обняв его, закрывает глаза, она слышит голос Розы Марены глубоко у себя в мозгу: «Теперь все счета сведены… и если ты не забудешь о дереве, это не будет иметь никакого значения». Но какое дерево? Дерево Жизни? Дерево Смерти? Дерево Познаний? Дерево Добра и Зла? Рози вздрагивает и обнимает своего будущего мужа еще сильнее, и, когда он накрывает ладонью ее левую грудь, она испытывает счастье от того, как быстро бьется под его рукой ее сердце. 2 Они поженились гражданским браком где-то между Днем Благодарения и Рождеством, через десять дней после вступления в силу свидетельства Рози об одностороннем расторжении брака. В первую свою ночь в качестве Рози Стэйнер она проснулась от криков мужа во сне. — Я не могу на нее смотреть! — кричал он. — Ей все равно, кого она убивает! Ох, пожалуйста, заставь его не вопить так жутко! — а потом чуть тише, уже отходя: — Что у тебя во рту? Что это за нити? Они в нью-йоркском отеле, в котором остановились на пути в Сент-Томас, где проведут свой двухнедельный медовый месяц, и хотя она оставила маленький голубой сверток дома, она взяла с собой в египетской сумочке керамический пузырек. Какой-то инстинкт — она не сомневалась, что это женская интуиция, — подсказал ей сделать это. Она уже дважды пользовалась этим после подобных ночных кошмаров, и на следующее утро, пока Билл брился, она вылила последнюю каплю ему в кофе. «Это должно помочь, — подумала она, когда бросала пузырек в туалет и спускала воду. — Не может не помочь». Медовый месяц прошел чудесно — полно солнца, счастья, и никаких дурных снов у обоих. 3 В январе, в день, когда в городе и окрестностях выпал снег, домашняя аптечка Рози Стэйнер сообщила ей то, что она и так уже знает: у нее будет ребенок. Она знает и еще кое-что, о чем не могла сказать аптечка: это будет девочка. Наконец появится Кэролайн. Все счета сведены, думает она, стоя у окна своей новой квартиры и глядя на снег. Он напоминает ей туман в ту ночь в Брайант-парке, когда они вернулись домой и обнаружили, что их поджидает Норман. Да, да, думает она, уже угнетенная этой мыслью; та приходит почти так же часто, как надоевшая мелодия. Они сведены, верно? Нет, отвечает безумная таким ясным и четким голосом, что Рози разворачивается на каблуках, ожидая увидеть ее за своей спиной. Но, хотя голос все еще здесь, комната пуста. Нет… до тех пор, пока ты помнишь о дереве и контролируешь свой темперамент. До тех пор, пока ты в состоянии это делать. Но все это сходится в одном, разве не так? — Оставь меня, пожалуйста, — устало говорит Рози пустой комнате, и ее хриплый голос дрожит. — Уйди. Убирайся из моей жизни. 4 Ее малютка девочка весит восемь фунтов и девять унций. И хотя Кэролайн всегда будет ее тайным именем, в свидетельство о рождении вписано другое: Памела-Гертруда. Поначалу Рози возражала, говоря, что при их фамилии и втором имени девочки ее полное имя превращается в своего рода литературный каламбур. Она предложила — без особого энтузиазма — Памелу-Анну.