– Все в порядке… – Нет, я просто… мокрая тряпка… сиди на месте… неуклюжая… глупая… Она расплакалась, разразившись такими оглушительными рыданиями, словно стала свидетельницей жуткой смерти лучшего друга, а не легонько обожгла его руку. Он встал и обнял Риту, не очень-то обрадовавшись ее судорожным ответным объятиям. Она же вцепилась в него чуть ли не мертвой хваткой. «“Космические тиски” – новый альбом Ларри Андервуда, – с тоской подумал он. – Ох, черт, вовсе ты не хороший парень. Опять двадцать пять». – Прости меня. Не знаю, что это со мной стряслось. Никогда такого не было. Прости меня… – Все в порядке, это ерунда. – Он продолжал автоматиче ски утешать ее, гладя по тронутым сединой волосам, которые могли выглядеть гораздо лучше (да и вся она, собственно говоря, могла выглядеть гораздо лучше), проведи Рита некоторое время в ванной. Разумеется, он понимал, что с ней такое. У этой перемены были причины, как объективные, так и субъективные. Все это повлияло и на него, но не столь резко и глубоко. В ней же за последние двадцать часов словно разбился некий внутренний кристалл. К объективным причинам, очевидно, относился запах. Его приносил прохладный утренний ветерок через открытую дверь между гостиной и балконом. Ветерку этому вскоре предстояло смениться неподвижной, влажной жарой, если, конечно, этот день не будет отличаться от предыдущих трех или четырех. При желании пустить пыль в глаза пришлось бы поломать голову, чтобы подобрать точное название этому запаху. Что-то вроде гнилых апельсинов, или тухлой рыбы, или запаха, который иногда бывает в подземке, когда в поезде открыты окна, – но ни одно из этих определений в полной мере не соответствовало действительности. Пахло гниющими телами, тысячами гниющих тел, разлагающихся на жаре за закрытыми дверями, – да только кому понравится такая правда? На Манхэттен еще подавалась электроэнергия, но Ларри полагал, что долго так продолжаться не будет. Почти во всех других районах свет уже погас. Прошлой ночью, когда Рита уснула, он стоял на балконе и с такой высоты мог видеть, что темна большая часть Бруклина и весь Куинз. Черный карман тянулся от Сто десятой улицы до самого конца острова Манхэттен. Посмотрев в другую сторону, он увидел яркие огни Юнион-Сити и, возможно, Байонны, но в остальном штат Нью-Джерси погрузился в черноту. Чернота означала не только отсутствие света. Среди прочего она означала и отключение кондиционеров, этого современного удобства, благодаря которому можно спокойно существовать в городе после середины июня. Она означала, что люди, спокойно умершие в своих квартирах, теперь тухли в раскаленных печах, и когда он об этом думал, перед его мысленным взором возникал посетитель туалетной кабинки у Первого проезда. Ему уже снилось, что этот черный сладкий леденец оживает и манит к себе. Что касается субъективных причин, Ларри полагал, что Рите, по-видимому, не давала покоя находка, которую они сделали вчера во второй половине дня, гуляя по парку. Когда они выходили из дома, она смеялась, болтала и веселилась, но уже на обратном пути начала стареть. Выкликатель монстров распластался на тропинке парка в огромной луже собственной крови. Рядом с его окоченевшей и вытянутой левой рукой лежали очки, обе линзы были разбиты вдребезги. Какой-то монстр, очевидно, все же появился. Его столько раз ударили ножом, что Ларри, которого замутило, он напомнил человеческую подушечку для иголок. Рита кричала и кричала, а когда истерика наконец поутихла, настояла на том, чтобы похоронить его. Так они и сделали. И на обратном пути в квартиру она начала превращаться в женщину, которую он увидел этим утром. – Все в порядке, – прервал он ее. – Совсем небольшой ожог. Кожа чуть покраснела. – Я принесу ангуэнтин. В аптечке есть тюбик. Она шагнула к двери, но он крепко взял ее за плечи и усадил на стул. Она посмотрела на него запавшими глазами, под которыми темнели мешки. – Что тебе надо, так это поесть. Яичница, гренок, кофе. Потом мы раздобудем какие-нибудь карты и посмотрим, как нам лучше всего выбраться с Манхэттена. Нам придется идти пешком, знаешь ли. – Да… наверное. Он прошел в маленькую, примыкающую к гостиной кухоньку, чтобы больше не видеть молчаливой мольбы в ее глазах, достал из холодильника два последних яйца. Разбил над миской, бросил скорлупу в мусорное ведро и стал сбивать. – Куда ты хочешь уйти? – Что? Я не… – В каком направлении? – уточнил он с легким нетерпением в голосе. Он добавил к яйцам молоко и поставил на плиту сковороду. – На север? Там Новая Англия. На юг? По-моему, смысла нет. Мы можем пойти… Приглушенное рыдание. Он обернулся и увидел, что она смотрит на него, руки мнут друг друга на коленях, глаза блестят от слез. Она пыталась справиться с нервами, но безуспешно. – В чем дело? – спросил он, подходя к ней. – Что такое? – Боюсь, я не смогу поесть, – всхлипнула она. – Я знаю, что ты хочешь, чтобы я… Конечно, я попытаюсь… Но запах… Ларри пересек гостиную, сдвинул половинки стеклянной двери по стальным направляющим, закрыл на защелку. – Вот так! – небрежно воскликнул он, надеясь, что его раздражение останется незамеченным. – Лучше? – Да! – с жаром откликнулась Рита. – Гораздо лучше. Теперь я смогу поесть. Он подошел к плите и помешал яичницу, которая уже начинала пузыриться. На полке нашел терку, несколько раз провел по ней куском американского сыра, посыпал им яичницу. Он слышал, как Рита двигается у него за спиной, и мгновением позже квартиру заполнила музыка Дебюсси, слишком легкая и слащавая на вкус Ларри. Такую классическую музыку он не жаловал. Если уж есть желание послушать классическое дерьмо, так надо брать что-то серьезное, Бетховена, или Вагнера, или кого-то такого. Чего, нах, заниматься ерундой? Раньше она как бы невзначай спросила, чем он зарабатывал себе на жизнь… и Ларри не без негодования подумал, что небрежность, с которой задавался вопрос, обуславливалась тем, что Рита никогда не сталкивалась с такой проблемой, как заработать на жизнь. «Был рок-н-ролльным певцом, – ответил он, удивляясь, насколько безболезненно дался переход к прошедшему времени. – Пел в одной группе, потом в другой. Иногда записывался в студии». Она кивнула, и они закрыли тему. У него не возникло желания рассказать ей о песне «Поймешь ли ты своего парня, детка?» – потому что песня осталась в прошлом. Между той жизнью и этой разверзлась такая огромная пропасть, что он еще не мог оценить ее масштабов. В той жизни он убегал от торговца кокаином; в этой – похоронил человека в Центральном парке и воспринимал это (более или менее) как само собой разумеющееся. Он положил яичницу на тарелку, добавил чашку растворимого кофе с большим количеством сливок и сахара, как ей нравилось (сам Ларри придерживался мнения дальнобойщиков: «Если тебе нужна чашка сливок с сахаром, зачем просить кофе?»), и принес к столу. Она сидела на пуфике, обхватив пальцами локти, лицом к стереопроигрывателю. Дебюсси тек из колонок, как растаявшее масло. – Кушать подано, – позвал он. Она подошла к столу с вымученной улыбкой, посмотрела на яичницу, как бегун – на штангу, и принялась за еду. – Вкусно, – кивнула она. – Ты был прав. Спасибо. – На здоровье, – ответил он. – А теперь слушай. Я хочу предложить тебе следующее. По Пятой мы дойдем до Тридцать девятой и повернем на запад. Переберемся в Нью-Джерси по тоннелю Линкольна. Потом двинемся по Четыреста девяносто пятому шоссе на северо-запад до Пассейика и… яйца нормальные? Часом, не тухлые? Она улыбнулась: – Отличные. – Подцепила на вилку еще один кусок и отправила в рот, запив глотком кофе. – Как раз то, чего мне не хватало. Продолжай, я слушаю. – От Пассейика мы будем идти на запад, пока дороги в достаточной степени не расчистятся. Потом сможем ехать. Думаю, повернем на северо-восток и направимся в Новую Англию. Сделаем такой крюк, понимаешь? Вроде бы путь более длинный, но, по-моему, это избавит нас от многих проблем. Найдем дом где-нибудь на побережье в Мэне. В Киттери, Йорке, Уэллсе, Оганквите, а может быть, в Скарборо или Бутбей-Харбор. Как тебе такой план? Он говорил, глядя в окно. А когда обернулся и увидел ее, на мгновение страшно перепугался. Подумал, что Рита сошла с ума. Она по-прежнему улыбалась, но ее лицо застыло в маске боли и страха. На нем выступили крупные капли пота. – Рита? Господи, Рита, что… – …извини… – Она вскочила, перевернув стул, и побежала к двери. По дороге споткнулась о пуфик, на котором сидела, слушая Дебюсси, тот повалился на бок и покатился, словно большая шашка. Рита сама чуть не упала. – Рита! Но она уже метнулась в ванную, и Ларри слышал громкие, скрежещущие звуки, свидетельствующие о расставании с завтраком. Он раздраженно хлопнул рукой по столу, потом поднялся и пошел за ней. Боже, как он ненавидел, когда людей рвало. Всегда возникало ощущение, будто рвет тебя самого. И от запаха американского сыра в ванной его действительно чуть не вывернуло наизнанку. Рита сидела на ярко-синих кафельных плитках пола, подложив под себя ноги, ее голова зависла над унитазом. Она вытерла рот обрывком туалетной бумаги и с мольбой посмотрела на него. Лицо ее было белее мела. – Извини меня, Ларри. Я просто не могла есть. Действительно. Пожалуйста, извини. – Господи, но если ты знала, что все этим закончится, то зачем же пыталась? – Потому что ты хотел, чтобы я поела. А мне не хотелось, чтобы ты на меня сердился. Но ты ведь рассердился, правда? Ты сердишься на меня. Ему вспомнилась прошлая ночь. Рита занималась с ним любовью с такой неистовой энергией, что он впервые подумал о ее возрасте и почувствовал легкое отвращение. Словно попал на тренажер. Он кончил быстро, чуть ли не в порядке самозащиты, но она оставила его в покое лишь значительно позже, тяжело дыша, неудовлетворенная. Потом, когда Ларри уже засыпал, она придвинулась к нему, и снова он ощутил запах ее сухих духов – гораздо более дорогих в сравнении с теми, которыми пользовалась его мать, когда они вместе ходили в кино. Рита прошептала ему на ухо слова, которые разом разбудили его и не давали уснуть еще два часа: Ты ведь не оставишь меня, правда? Ты не оставишь меня одну? До этого она была очень хороша в постели, настолько хороша, что он даже поразился. Она привела его сюда после ленча в день их встречи, и все произошло совершенно естественно. Он помнил мгновенный приступ отвращения, который испытал, когда увидел, как обвисли ее груди и как выпирают голубоватые вены (ему сразу вспомнились варикозные вены матери), но совсем забыл об этом, когда ее ноги поднялись, а бедра сжали его с удивительной силой. Медленно, рассмеялась она. Так будут последние первыми, и первые последними[81]. Он уже находился на грани оргазма, когда она оттолкнула его и взяла пачку сигарет. Какого черта? – удивленно спросил он, а его Джон Томас негодующе раскачивался в воздухе. Она улыбнулась. У тебя ведь одна рука не занята, так? У меня тоже. Они пустили в ход свободные руки, пока курили, и она весело болтала о всякой всячине – хотя ее щеки становились пунцовыми, и дыхание учащалось, и слова начинали путаться. Пора. Рита взяла его сигарету и загасила вместе со своей. Давай-ка посмотрим, сможешь ли ты закончить начатое. А если не сможешь, я скорее всего тебя порву. Ларри закончил, к их обоюдному удовлетворению, и они уснули. Он проснулся после четырех и, наблюдая, как она спит, подумал, что за опыт, в конце концов, надо бы замолвить словечко. Он много трахался за последние десять лет, но то, что произошло с ним сегодня, под это определение не подпадало. Другой уровень, более высокий, пусть и с декадентским привкусом. Само собой, у нее были любовники. Эта мысль так взволновала Ларри, что он разбудил Риту. Так все и продолжалось, пока они не нашли выкликателя монстров в парке и не наступил вчерашний вечер. Конечно, некоторые вещи случались и раньше, и это его тревожило, однако он принимал все как должное. Да, отклонения от нормы, но незначительные, с которыми можно сжиться и идти дальше. Двумя ночами ранее он проснулся в начале третьего и услышал, как она наливает в ванной стакан воды. Он подумал, что, наверное, она принимает очередную снотворную таблетку. Эти желатиновые красно-белые капсулы на западном побережье называли «желтенькими». Сильные «расслаблялки». Ларри решил, что Рита скорее всего начала принимать эти таблетки задолго до эпидемии “супергриппа”. И ее манера ходить за ним по пятам по всей квартире. Она стояла в дверях ванной и что-то говорила ему, даже когда он принимал душ или отливал. Он считал, что в ванной посторонним делать нечего, но подумал, что некоторые могли придерживаться иной точки зрения. Все зависело от воспитания. И решил поговорить с ней… со временем. Но теперь… Ему придется нести ее на своем горбу? Господи, он надеялся, что нет. А ведь ему казалось, что она сильная, и поначалу так оно и было. По этой причине, среди прочих, она понравилась ему при их встрече в парке… и это была главная причина. Первое впечатление зачастую бывает обманчивым, с горечью подумал Ларри. Разве он сможет заботиться о ней, если и с собой не в состоянии управиться? Он наглядно продемонстрировал это после выхода пластинки. И Уэйн Стьюки все доходчиво ему объяснил. – Нет, – ответил он ей. – Я не сержусь. Просто… понимаешь, я же не твой начальник. Не хочешь есть, так и скажи. – Я и сказала… боюсь, поесть я не смогу… – Хрена лысого ты сказала! – бросил он резко и сердито. Она опустила голову и уставилась на свои руки, и он понял, что она старается не разрыдаться, знает, что ему это не понравится. На мгновение это разозлило его больше, и он чуть не заорал в полный голос: Я тебе не папенька и не богатенький муженек! Я не собираюсь о тебе заботиться! Господи, да ты на тридцать лет меня старше! Потом почувствовал знакомую волну презрения к себе, задался вопросом: да что, черт побери, с ним такое? – Прости меня, – сказал он уже тише. – Я бесчувственный ублюдок. – Нет, нет. – Она шмыгнула носом. – Просто… все это очень уж навалилось на меня. Это… вчера, этот человек в парке… я подумала: ведь никто уже не поймает тех людей, которые так с ним обошлись, и не посадит в тюрьму. А они будут снова и снова это делать. Как звери в джунглях. И все вдруг стало очень реальным. Ты понимаешь, Ларри? Понимаешь, о чем я? – Она вскинула на него влажные от слез глаза. – Да, – ответил он, все еще чувствуя раздражение, смешанное с совсем маленькой каплей презрения к ней. Ситуация что ни на есть реальная, и это чистая правда. Они во всем участвовали и видели все своими глазами. Его мать умерла, и он при этом присутствовал, а теперь Рита пытается сказать, что у нее более чувствительная натура? Он потерял мать, она – человека, который возил ее на «мерседесе», но почему-то ее утрата более значима? А это уже вздор. Просто вздор. – Попытайся не сердиться на меня, – попросила она. – Я исправлюсь. Надеюсь на это. Очень надеюсь. – Ты молодец. – Он помог ей подняться на ноги. – По шли, прямо сейчас. Что скажешь? Нам надо многое сделать. Ты готова? – Да, – ответила она, но выражение ее лица было таким же, как в тот момент, когда он предложил ей яичницу.