– Семьдесят годов, масса Ходжес? Шутка, да? Тебе никак не дашь больше шестидесяти пяти! – Прекрати, Джером, – возмущается Холли. – Я знаю, тебя это забавляет, но звучит неграмотно и глупо. Ходжес смеется. От смеха внутри все болит, но он ничего не может с собой поделать. До самого «Гаража Терстона» ему удается оставаться в сознании. Он даже несколько раз затягивается косячком, который раскуривает Холли. Потом в глазах начинает темнеть. Может, это и есть смерть, думает он. С днем рождения, думает он. Дальше – темнота. Позже Четыре дня спустя Питер Хантли куда хуже знаком с топографией Мемориальной больницы Кайнера, чем его давний напарник, который часто приходил сюда, чтобы навестить одного постоянного пациента, уже покинувшего этот мир. Чтобы добраться до нужного места, Питу приходится сделать две остановки: у главной регистрационной стойки и в онкологическом отделении. Но в палате Ходжеса нет. Связка воздушных шаров с надписью «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ПАПУЛЯ» привязана к одному из оградительных поручней кровати и плавает под потолком. В палату заглядывает медсестра, видит Пита, уставившегося на пустую кровать, и улыбается: – Вам в солярий в конце коридора. Они там празднуют. Думаю, вы как раз вовремя. Питер идет в указанном направлении. В солярии световой люк и много растений. То ли чтобы подбодрить пациентов, то ли чтобы добавить им кислорода, а может, и для того, и для другого. У одной стены четыре человека играют в карты. Двое лысые, один – с капельницей. Ходжес сидит под световым люком и нарезает куски торта своим гостям: Холли, Джерому и Барбаре. Кермит, похоже, решил отрастить бороду, и она снежно-белая. Пит вдруг вспоминает, как ходил в торговый центр с детьми, чтобы показать им Санта-Клауса. – Пит! – Ходжес широко улыбается. Начинает вставать, но Пит в знак протеста машет ему рукой. – Присядь, съешь кусок торта. Элли принесла его из «Пекарни Батула». Ее любимая кондитерская. Всегда ходила туда, пока не выросла. – Где она? – спрашивает Пит, пододвигая стул и садясь рядом с Холли. У нее повязка на голове, а у Барбары гипс на ноге. Только Джером цел и невредим, но Пит знает, что его едва не изрешетило пулями около того охотничьего домика. – Этим утром улетела обратно в Калифорнию. Сумела вырваться только на два дня. В марте у нее трехнедельный отпуск, и она говорит, что вернется. Если потребуется. – А как ты? – Неплохо. – Его взгляд смещается вверх и влево, но только на секунду. – Мной занимаются три врача-онколога, и первые результаты анализов обнадеживают. – Это прекрасно. – Пит берет отрезанный Ходжесом кусок. – Слишком большой. – Будь мужчиной! Кто сказал, что будет легко? – отвечает Ходжес. – Послушай, насчет тебя и Иззи… – Мы поладили, – отвечает Пит, пробует торт. – Вкусно. Что может быть лучше морковного торта с глазурью из сливочного сыра для сахара в крови? – А твоя прощальная вечеринка… – Состоится. Официально ее никто не отменял. Я по-прежнему рассчитываю, что ты произнесешь первый тост. И не забудь… – Да-да, там будет твоя бывшая жена и нынешняя подружка, поэтому ничего скабрезного. Помню, помню. – Я рад, что в этом вопросе у нас полное взаимопонимание. Слишком большой кусок торта стремительно уменьшается. Барбара как зачарованная наблюдает за процессом. – У нас неприятности? – спрашивает Холли. – Да, Пит? – Нет, – отвечает Пит. – Никаких обвинений против вас не выдвинут. Собственно, я и пришел, чтобы сказать вам об этом. Холли с облегчением откидывается на спинку стула, отбрасывает со лба прядь седеющих волос. – Готов спорить, все повесили на Бэбино, – говорит Джером. Пит нацеливает на него пластмассовую вилку. – Истину глаголешь ты, юный воин-джедай. – Вам, возможно, интересно узнать, что Йоду озвучивал знаменитый кукольник Фрэнк Оз. – Холли оглядывает собравшихся. – Я нахожу это интересным. – А я нахожу интересным торт, – говорит Пит. – Можно еще маленький кусочек? Тоненький ломтик? Барбара выполняет его просьбу, и это вовсе не тоненький ломтик, но Пит не возражает. Откусывает и спрашивает, как ее дела. – Хорошо, – отвечает за сестру Джером. – У нее теперь бойфренд. Его зовут Дирис Невилл. Звезда школьного баскетбола. – Замолчи, Джером. Он не мой бойфренд. – А приходит часто, как бойфренд. – Джером улыбается. – Каждый день с тех пор, как ты сломала ногу. – Нам надо о многом поговорить, – с оскорбленным видом заявляет Барбара. – Возвращаясь к Бэбино, – говорит Пит, – хочу отметить, что видеокамеры службы безопасности больницы зафиксировали его приход в больницу в ночь убийства жены. Он переоделся уборщиком. В служебной раздевалке. Ушел, вернулся минут через пятнадцать – двадцать, переоделся в обычную одежду и покинул больницу. – Больше никаких записей? – спрашивает Ходжес. – Скажем, в Ведре? – Да, запись есть, но лица не видно, потому что он натянул бейсболку «Сурков», и нельзя утверждать, что именно он входит в палату Хартсфилда. Адвокат защиты мог бы этим воспользоваться, но раз Бэбино не предстанет перед судом… – Всем на это плевать с высокой башни, – заканчивает Ходжес. – Именно. И город, и штат с превеликой радостью свалили все на него. Иззи счастлива, и я тоже. Я бы мог вас спросить – строго конфиденциально, – действительно ли Бэбино умер на поляне у охотничьего домика, но на самом деле не хочу этого знать. – А как в этот расклад вписывается Библиотечный Эл? – спрашивает Ходжес. – Никак. – Пит отставляет бумажную тарелку. – Прошлой ночью Элвин Брукс покончил с собой. – Господи! – выдыхает Ходжес. – В тюрьме? – Да. – За ним не организовали круглосуточного наблюдения? После всего, что произошло? – Организовали, и никому из заключенных не полагалось иметь при себе ничего режущего или колющего, но Брукс как-то раздобыл шариковую ручку. Может, дал охранник или кто-то из сокамерников. Разрисовал буквой «зет» всю камеру, койку и себя. Потом достал металлический стержень и… – Хватит! – останавливает его Барбара. В зимнем свете ее лицо кажется сероватым. – Мы поняли. – То есть по общему мнению… он был кем? Сообщником Бэбино? – Находился под его влиянием, – отвечает Пит. – Или они оба находились под чьим-то влиянием, но давай в это не углубляться, хорошо? Остановимся на том, что к вам троим вопросов нет. Правда, на этот раз ни наград, ни городских льгот… – Это нормально, – говорит ему Джером. – Мы с Холли еще четыре года можем бесплатно ездить на автобусах. – Но ты не ездишь, потому что в городе тебя не бывает, – напоминает ему Барбара. – Мог бы отдать проездной мне. – Его нельзя передавать кому-то, – самодовольно заявляет Джером. – Пусть лучше будет у меня. Не хочу, чтобы у тебя возникали проблемы с законом. А кроме того, скоро ты будешь повсюду ездить с Дирисом. Только не заезжай слишком далеко, если ты понимаешь, о чем я. – Ты ведешь себя как ребенок. – Барбара поворачивается к Питу. – И сколько было самоубийств? Пит вздыхает. – Четырнадцать за последние пять дней. У девяти оказались «Заппиты», которые тоже вырубились. Старшему было двадцать четыре, младшему – тринадцать. Один – мальчишка, семья которого, по словам соседей, помешалась на религии. Рядом с ними христиане-фундаменталисты выглядели либералами. Он прихватил с собой родителей и младшего брата. Пустил в ход дробовик. Все пятеро какое-то время молчат. За столиком слева картежники громко смеются над чем-то. Молчание нарушает Пит: – А всего было больше сорока попыток. Джером удивленно присвистывает. – Да, я знаю. Этого нет в газетах, и телеканалы придержали информацию, даже «Убийство и хаос». – Так в полиции называли независимый кабельный канал Даблъю-кей-эм-эм, чьим девизом было «Кровавые новости самые интересные». – Однако, разумеется, часть этих попыток, а может, и большинство, широко обсуждается в социальных сетях, и это приводит к новым. Ненавижу сети. Но все успокоится. Со вспышками самоубийств так бывает всегда. – Со временем, – соглашается Ходжес. – Но с социальными сетями или без них, с Брейди или без него, самоубийства – часть жизни. Произнося эти слова, он смотрит на картежников, особенно на двух лысых. Один выглядит неплохо (в том же смысле, в каком Ходжес неплохо себя чувствует), второй – мертвенно-бледный, с запавшими глазами. «Одной ногой в могиле, второй – на банановой кожуре» – как сказал бы отец Ходжеса. Новая мысль, которая приходит к нему, слишком сложна – слишком переполнена злостью и печалью, – чтобы озвучивать ее. Она о людях, которые беззаботно транжирят то, за что другие продали бы душу: здоровье. И почему? Потому что слепы, слишком расстроены или зациклены на себе, чтобы вспомнить, что ночь неминуемо ведет к рассвету. Который обязательно наступит, если человек продолжит дышать. – Еще торта? – спрашивает Барбара. – Нет. Должен бежать. Но я распишусь на твоем гипсе, если будет дозволено. – Пожалуйста, – улыбается Барбара. – Напишите что-нибудь остроумное. – Ты требуешь от него невозможного, – говорит Ходжес. – Придержи язык, Кермит. – Пит опускается на колено, словно намереваясь предложить руку и сердце, что-то осторожно пишет на гипсе Барбары. Закончив, встает и смотрит на Ходжеса: – А теперь скажи мне правду о своем самочувствии. – Оно чертовски хорошее. Мне выдали пластырь, который нейтрализует боль гораздо лучше, чем таблетки, и завтра меня выписывают. С нетерпением жду встречи с собственной постелью. – Он замолкает, потом добавляет: – Я справлюсь с этим.