– Тьма! Брейди выкрикнул его во всю мощь легких… во всяком случае, так ему казалось. Но на деле послышался такой же жалкий хрип. Да и на что еще были способны давно не использовавшиеся голосовые связки? Частота пульса, дыхания, артериальное давление начали повышаться. Скоро старшая медсестра Бекки Хелмингтон это заметит и направится в палату, чтобы проверить, как он, быстрым шагом, но не бегом. В подвале-мастерской Брейди отсчет остановился на 14, и на каждом экране появилась заставка. В свое время заставками на этих компьютерах (теперь все они находились в огромном полицейском хранилище вещественных улик, с маркировкой от «Вещественная улика 1» до «Вещественная улика 7») служили кадры из фильма «Дикая банда». Теперь – фотографии из жизни Брейди. На ноутбуке 1 – его брат Фрэнки, который, подавившись яблоком, получил необратимые повреждения головного мозга, а потом свалился по лестнице в подвал (получив пинка от старшего брата). На ноутбуке 2 – сама Дебора, в облегающем белом халате, который Брейди вспомнил мгновенно. «Она называла меня «мой сладкий красавчик», – подумал он, – а когда целовала меня, ее губы всегда были влажными, и у меня возникала эрекция. Когда я был маленький, она говорила, что это стоячок. Бывало, когда я сидел в ванне, она терла его теплой мокрой мочалкой и спрашивала, приятно ли мне». На ноутбуке 3 – Изделие один и Изделие два, изобретения, которые действительно работали. На ноутбуке 4 – серый «мерседес», седан, принадлежавший миссис Трелони, с помятым капотом и радиаторной решеткой, с которой капала кровь. На ноутбуке 5 – инвалидное кресло. Откуда оно взялось, непонятно, но тут же все встает на свои места. Именно оно стало его пропуском в аудиторию Минго на концерт бой-бэнда «Здесь и сейчас». Кто будет обращать внимание на несчастного калеку в инвалидном кресле? На ноутбуке 6 – красивый улыбающийся молодой человек. Брейди не мог вспомнить его имени, пока не мог, но знал, кто сейчас перед ним: ниггер-газонокосильщик старого детпена. А на ноутбуке 7 – сам Ходжес, в мягкой фетровой шляпе, ухарски сдвинутой на один глаз, улыбающийся. «Ты попался, Брейди, – вот что говорила эта улыбка. – Я приложил тебя так, что мало не покажется, теперь ты лежишь на больничной койке, и когда встанешь с нее и пойдешь? Готов спорить, что никогда». Гребаный Ходжес, который все всегда портил. Эти семь образов стали арматурой, на которой Брейди начал восстанавливать свою личность. По мере того как он это проделывал, стены подвала – его убежища, его бункера, в котором он укрывался от тупого и безразличного мира – начали истончаться. Он слышал другие голоса, прорывавшиеся сквозь эти стены, и осознавал, что одни принадлежали медсестрам, другие – докторам, а часть – вероятно, слугам закона, которые проверяли, не симулирует ли он. И да, и нет. Как и в случае со смертью Фрэнки, тут все было неоднозначно. Поначалу он открывал глаза, только зная, что он один, и открывал их нечасто. Да и на что он мог смотреть в своей палате? Рано или поздно они бы узнали, что к нему вернулось сознание, но даже тогда не поняли бы, что он способен мыслить, а он с каждым днем мыслил все более ясно. Если бы они об этом пронюхали, то отправили бы его под суд. Брейди не хотел идти под суд. Тем более что появились другие дела. За неделю до того, как Брейди заговорил с медсестрой Уилмер, он открыл глаза глубокой ночью и посмотрел на бутыль с физиологическим раствором, подвешенную на штативе у кровати. От скуки поднял руку, чтобы толкнуть ее, может, даже сбросить на пол. С последним не получилось, но бутыль закачалась на штативе, прежде чем Брейди осознал, что обе его руки лежат на одеяле, а пальцы чуть скрючены из-за мышечной атрофии, которую не смогла остановить физиотерапия, во всяком случае, пока он пребывал в коматозном состоянии. «Это сделал я?» Он вновь потянулся к бутыли, и его руки по-прежнему не сдвинулись с места, разве что левая, основная рука, задрожала, но он почувствовал, как ладонь прикоснулась к бутыли с раствором и привела ее в движение. Это интересно, подумал Брейди и заснул. Впервые действительно заснул с того момента, как Ходжес (или ниггер-газонокосильщик) уложил его на чертову больничную койку. В последующие ночи (глубокой ночью, когда Брейди не сомневался, что никто не придет и не увидит) он экспериментировал со своей фантомной рукой. И всякий раз думал о своем однокласснике в старших классах, Генри Кросби по прозвищу Крюк, который потерял правую руку в автомобильной аварии. У него был протез, искусственная рука, и он обычно надевал на него перчатку, но иногда приходил в школу со стальным крюком. Он говорил, что крюком ему проще брать вещи, а еще девчонки визжали диким голосом, когда Генри подкрадывался сзади и поглаживал крюком голень или голую руку. Однажды он сказал Брейди, что иной раз чувствует зуд или покалывание в ампутированной руке, словно она онемела или затекла, хотя он уже семь лет как остался без нее. Как-то Генри показал Брейди култышку, гладкую и розовую. «Когда в ней начинает покалывать, клянусь, мне кажется, я могу почесать ею голову». Теперь Брейди знал, что чувствовал Крюк Кросби… вот только он, Брейди, мог почесать голову фантомной рукой. И почесывал. Еще он обнаружил, что мог трясти жалюзи, которыми медсестры на ночь закрывали окно. Это окно находилось слишком далеко от кровати, чтобы дотянуться до него, но фантомная рука до окна как-то дотягивалась. Кто-то поставил вазу с искусственными цветами на его прикроватный столик (потом он узнал, что это сделала старшая сестра Бекки Хелмингтон, она единственная относилась к нему с неким подобием теплоты), и он мог двигать вазу туда-сюда. Легко. Ценой немалых усилий – память была дырявой как решето – Брейди вспомнил название этого феномена: телекинез. Способность перемещать предметы силой мысли, сосредоточившись на них. Только сосредоточенность вызывала у него жуткую головную боль, а его разум вроде бы никакого отношения к телекинезу не имел. Все делала рука, основная рука, пусть даже она оставалась неподвижной и лежала на одеяле с растопыренными пальцами. Чудеса, да и только. Он не сомневался, что Бэбино, врач, который приходил к нему чаще других (точнее, раньше приходил, а в последнее время перестал), запрыгнул бы в экстазе на Луну, однако этот свой талант Брейди демонстрировать никому не собирался. Возможно, он бы и пригодился для чего-то, хотя на этот счет у Брейди были большие сомнения. Двигать ушами тоже талант, но от него нет никакой пользы. Да, он мог раскачивать бутыли на штативе, и греметь жалюзи, и переворачивать рамку с фотографией, мог заставить одеяло «идти волной», словно под ним плавала большая рыба. Иногда он это проделывал, когда в палате находилась какая-нибудь медсестра, потому что реакция – изумление – его забавляла. Но при этом новая способность проявлялась лишь в узких пределах. Он пытался включить подвешенный над кроватью телевизор – и потерпел неудачу. Он пытался закрыть дверь в примыкавшую к палате ванную – и потерпел неудачу. Он пытался схватиться за хромированную ручку – и чувствовал холод металла под сомкнувшимися на нем пальцами, – но дверь была слишком тяжелой, а фантомная рука – слишком слабой. По крайней мере пока. Однако он предполагал, что рука станет сильнее, если продолжать ее тренировать. «Мне пора очнуться, – думал он, – хотя бы для того, чтобы получать аспирин для снятия постоянной головной боли и есть нормальную пищу. Даже больничный заварной крем кажется царским лакомством. Скоро я это сделаю. Может, даже завтра». Но он не сделал. Потому что на следующий день обнаружил, что телекинез – не единственная новая способность, обретенная им после возвращения из неведомых мест, где он побывал. Сейди Макдоналд, молодая медсестра, черноволосая, симпатичная, не пользовавшаяся косметикой, обычно приходила в палату Брейди во второй половине дня, чтобы проверить его состояние, записать жизненно важные показатели и подготовить к ночи (не скажешь ведь «подготовить ко сну», потому что он вроде бы спал постоянно). Брейди наблюдал за ней из-под полуприкрытых век, как наблюдал за всеми, кто заходил в его палату, с тех пор как проник сквозь стену своего подвала-мастерской, где оказался, впервые обретя сознание. Она, похоже, боялась его, но он уже понимал, что медсестра Макдоналд боялась всех. Она была из тех женщин, что убегают, а не уходят. Если кто-то появлялся в палате 217, когда она выполняла свои обязанности – к примеру, старшая медсестра Бекки Хелмингтон, – Сейди сжималась в комок и старалась стать невидимой. Доктор Бэбино ее просто ужасал. Когда они вместе находились в палате Брейди, тот буквально ощущал запах ее страха. Постепенно он начал понимать, что это, возможно, не преувеличение. На следующий день после того, как Брейди заснул, думая о заварном креме, Сейди Макдоналд пришла в палату 217 в четверть четвертого. Посмотрела на монитор, закрепленный над изголовьем, что-то записала на листке состояния больного в изножье кровати. Потом проверила бутыли на штативе и пошла к стенному шкафу за новыми подушками. Она приподнимала Брейди одной рукой – маленькая, но руки сильные – и заменяла старые подушки на новые. Это полагалось делать санитарам, но Брейди думал, что Макдоналд занимала низшую ступень больничной иерархии. Да, она медсестра, однако даже санитары котировались выше. Он решил, что откроет глаза и заговорит с ней, как только она поменяет подушки, когда их лица будут совсем рядом. Это ее напугает, а Брейди обожал пугать людей. Многое в его жизни изменилось, но не это. Может, она даже закричит, как закричала другая медсестра, когда он пустил волну по одеялу. Однако по пути к стенному шкафу Макдоналд остановилась у окна. Из него было видно только многоэтажную автостоянку, но она простояла там минуту… две… три. Почему? Чем заворожила ее чертова кирпичная стена? Вот только не вся она была кирпичной. Брейди осознал, что смотрит в окно вместе с медсестрой Макдоналд. На каждом этаже имелись большие проемы, и когда автомобиль поднимался по пандусу, солнце отражалось от ветрового стекла. Вспышка. Вспышка. Вспышка. «Господи Иисусе, – подумал Брейди. – Это мне полагается быть в коме. А впечатление такое, будто у нее какой-то припа… Но подождите. Подождите чертову минуточку. Я смотрю вместе с ней? Как я могу смотреть вместе с ней, если лежу на кровати?» Проехал ржавый пикап. За ним – седан «ягуар», вероятно, автомобиль какого-нибудь богатого доктора, и до Брейди дошло, что он смотрит не вместе с ней, а из нее. Словно наблюдает за меняющимся ландшафтом с пассажирского сиденья, а за рулем сидит кто-то другой. И да, у Сейди Макдоналд был припадок, но такой легкий, что она даже не понимала, что происходит. Его спровоцировали вспышки. Отблески солнца на ветровых стеклах. Как только возникнет просвет в транспортном потоке на пандусе или солнце чуть сместится, она выйдет из транса и продолжит выполнение своих обязанностей. Выйдет из транса, даже не подозревая, что вошла в него. Брейди это знал. Знал, потому что проник в ее разум. Он копнул чуть глубже, и оказалось, что он видит ее мысли. Потрясающе. Он наблюдал, как вспышки метались вперед-назад, туда-сюда, вверх-вниз, иногда их тропы пересекались в темно-зеленой среде, которая была – может, ему еще следовало подумать об этом, крепко подумать, прежде чем делать выводы – ядром сознания. Индивидуальностью Сейди. Он попытался пробраться еще глубже, идентифицировать некоторые мыслерыбы, хотя, Бог свидетель, как быстро они проскакивали мимо! Но… Что-то о булочках, которые она съела дома. Что-то о кошке, которую видела в витрине зоомагазина: черной, с забавным белым пятном на груди. Что-то о… деньгах? Это были деньги? Что-то о ее отце, и эта рыба была красная. Цвета злости. Или стыда. Или того и другого. Когда она отвернулась от окна и направилась к стенному шкафу, Брейди вдруг закружило, словно в вихре. Ощущение прошло, он вновь оказался в собственном теле, смотрел на мир только своими глазами. Она вышвырнула его из своего разума, даже не зная, что он там был. Потом медсестра приподняла его, чтобы подложить две ортопедические подушки со свежими наволочками под голову. Глаза Брейди смотрели в одну точку, полуприкрытые веками. И он не произнес ни слова. Прежде следовало обстоятельно все обдумать. Следующие четыре дня Брейди несколько раз пытался проникнуть в разум тех, кто заглядывал к нему в палату. Только одна такая попытка отчасти завершилась успешно, с молодым санитаром, который пришел протереть пол. Парень не был монгольским идиотом (так мать Брейди называла людей с синдромом Дауна), но и на кандидата в общество Менса не тянул. Смотрел на мокрые полосы, которые оставляла швабра на линолеуме, наблюдал, как они тускнеют, и тем самым приоткрыл свой разум. Короткий визит ничего интересного Брейди не принес. Санитара занимало лишь одно: будут ли этим вечером в кафетерии тако. Большое дело. Потом головокружение, ощущение вихря. Парнишка выплюнул Брейди, как арбузную косточку, продолжая тереть шваброй пол. С другими людьми, побывавшими в его палате, Брейди не добился ничего, и это злило даже больше, чем невозможность почесать лицо там, где зудело. Он уже успел осмотреть себя, и увиденное не радовало. Голова, которая постоянно болела, венчала тело-скелет. Он мог двигаться, его не парализовало, но мышцы атрофировались, и требовалось геркулесово усилие, чтобы сдвинуть ногу на пару дюймов. С другой стороны, пребывание в разуме медсестры Макдоналд напоминало экскурсию на ковре-самолете. Но в голову Макдоналд он попал только потому, что та страдала какой-то формой эпилепсии. Наверное, очень легкой, однако и этого хватило, чтобы дверь ненадолго приоткрылась. Остальные обладали врожденной защитой. Даже в разуме санитара ему удалось продержаться считаные секунды, а ведь если бы этот жопоед был гномом, его наверняка звали бы Простаком. Брейди вспомнился анекдот. В Нью-Йорке приезжий спрашивает у уличного музыканта: «Как попасть в Карнеги-Холл?» Музыкант отвечает: «Трудом, чувак, трудом и только трудом». «Вот это я и должен делать, – думает Брейди. – Упражняться и становиться сильнее. Потому что Кермит Уильям Ходжес где-то неподалеку, и этот старый детпен думает, что победил. Я не могу этого допустить. И не допущу». И вот однажды дождливым вечером в середине октября 2011 года Брейди открыл глаза, сказал, что у него болит голова, и попросил позвать мать. Вопля не последовало. У Сейди Макдоналд был выходной, а Норма Уилмер, дежурная медсестра, лучше владела собой. Тем не менее она изумленно вскрикнула и выбежала из палаты, чтобы посмотреть, на месте ли доктор Бэбино. Брейди подумал: «Теперь у меня начнется другая жизнь». Брейди подумал: «Трудом, чувак, трудом и только трудом». Черноватая 1 Хотя в агентстве «Найдем и сохраним» Холли полноправный партнер и свободный кабинет у них есть (маленький, зато с видом на улицу), она предпочла остаться в приемной. Там и сидит, уставившись в монитор, когда без четверти одиннадцать входит Ходжес. Она быстро что-то убирает в широкий средний ящик стола, однако с обонянием у Ходжеса все в порядке (в отличие от другого органа, расположенного ниже головы), и он улавливает запах недоеденного пирожного «Твинкис». – Что такое, Холлиберри? – У тебя это от Джерома, и ты знаешь, как я ненавижу это прозвище. Еще раз назовешь меня Холлиберри, и я на неделю уеду к матери. Она постоянно приглашает меня в гости. «Свежо предание, – думает Ходжес. – Ты терпеть ее не можешь, а еще ты взяла след, дорогая моя. Подсела на это дело, как наркоман на героин». – Извини, извини. – Он перегибается через ее плечо и видит статью из «Блумберг бизнес» за апрель 2014 года. Заголовок гласит: «ЗАППИТ КАПУТ». – Да, компания сделала ручкой и вышла за дверь. Вроде бы я тебе вчера говорил.