– Не может быть! – Очень даже может. Гвенди смотрит на верхнюю палубу. – Главное, чтобы начальство об этом не знало. – Что происходит на третьей палубе, остается на третьей палубе, – говорит он, пожимая плечами под фиксирующими ремнями. Гвенди тихонько хихикает, прикрыв рот рукой. За четыре недели интенсивной подготовки к полету и двенадцать дней карантина она достаточно близко узнала некоторых из своих коллег по экипажу. Но если Кэти Лундгрен и Берн Стэплтон стали ей как родные, то всех остальных она знает довольно поверхностно, включая и Адеша Пателя, энтомолога из Индии. Он очень умный, но тихий и скромный. Всегда вежливый и приветливый. Он много ездил по миру и свободно говорит на нескольких языках. Он счастлив в браке с красивой женщиной по имени Дакша, что означает «Земля». У них двое детей: сыновья-близнецы, которым сейчас по четырнадцать лет. На фотографиях, которые видела Гвенди, все семейство всегда улыбается. Еще она знает, что сыновья Адеша не хотят становиться учеными по примеру родителей. Они собираются стать профессиональными бейсболистами с выгодными обувными контрактами и семизначным числом подписчиков в социальных сетях – что, как признается сам Адеш, скромный энтомолог, его беспокоит и не дает спать по ночам. Сегодня Гвенди узнала еще кое-что об Адеше Пателе, кое-что очень важное. Он человек принципиальный и честный, и у него доброе сердце. Он очень нравится Гвенди, и она уверена, что ему можно доверять. Ей сейчас необходимы союзники. Все, которых удастся привлечь. Даже те – или, может быть, именно те, – у кого есть ручной скорпион и жутковатый тарантул. Гарет Уинстон на другом конце палубы продолжает похрапывать и вдруг выдает оглушительную какофонию влажных булькающих хрипов, чем-то похожих на хрюканье парочки распалившихся призовых хряков в брачный сезон. Гвенди с Адешем изумленно оборачиваются к храпящему миллиардеру, потом переглядываются друг с другом и громко смеются. Джафари отрывается от планшета. – Что такое? Что я пропустил? – Озадаченное выражение на лице астронома смотрится так уморительно, что Гвенди с Адешем смеются еще сильнее. – Так что? Расскажите. Раздается внезапный жужжащий звук, и на центральном экране над каждым креслом появляется улыбающееся лицо Кэти Лундгрен. – Не хочу показаться занудой, ребята, но тут кое-кто пытается работать. – Она дружелюбно подмигивает. – Можно чуть-чуть потише? – Прошу прощения. – Гвенди чувствует, как у нее горят щеки. – Это я все затеяла. – Ничего страшного, сенатор. Я рада, что вы довольны полетом. Лицо Кэти исчезает с экранов, сменившись таблицами с данными и разноцветными диаграммами. – Что за шум? Все трое оборачиваются на голос. Гарет Уинстон сонно моргает и трет глаза кулаком, похожим на скомканный рыхлый шарик. Его короткие темные волосы, всегда аккуратно причесанные, сейчас торчат во все стороны влажными от пота шипастыми прядями. Прежде чем кто-то из них успевает придумать ответ, Уинстон взволнованно утыкается носом в иллюминатор. В его иллюминатор. – Ну, что? Долго еще лететь? 17 Утро на следующий день после неожиданного визита Ричарда Фарриса выдалось в городке Касл-Рок в штате Мэн морозным и ясным. Снежная буря, бушевавшая ночью на севере штата, внезапно сдвинулась к югу, и хотя растеряла всю силу на пути к океану, все же успела задеть округ Касл и высыпать шесть дюймов мокрого снега на его замерзшие улицы и лужайки. Гвенди проснулась под грохот снегоуборочных машин. Ночью она спала беспокойно и вскочила с постели незадолго до семи утра. Оделась, не зажигая света, чтобы не разбудить мужа. На пороге спальни она оглянулась и посмотрела на мирно спящего под одеялом мужчину. Единственного в ее жизни мужчину, которого она любила по-настоящему. С завтрашнего дня никаких больше секретов, мысленно пообещала она и вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь. Изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, Гвенди проверила охранную сигнализацию (на дисплее снова горела надпись «СТОИТ НА ОХРАНЕ»; ничего удивительного), включила кофеварку на кухне и пошла в гараж. Она установила старенькую деревянную стремянку, которую папа отдал ей прошлым летом, медленно поднялась по ступенькам и дотянулась до верхней полки металлического стеллажа, занимавшего всю дальнюю стену гаража. Отодвинула в сторону пластиковый контейнер с ярлычком «РЫБОЛОВНЫЕ СНАСТИ И ПОПЛАВКИ» и – слегка задыхаясь от натуги, все-таки в пятьдесят семь силы уже не те – осторожно сняла с полки картонную коробку с надписью «ШВЕЙНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ». Благополучно спустившись с лестницы, она поставила коробку на холодный бетонный пол и открыла ее, опустившись на одно колено. По рукам побежали мурашки. Внутри лежал пульт управления в холщовой сумке. Гвенди чувствовала, как шевелятся волоски у нее на затылке, слышала в дальнем уголке сознания знакомый, едва различимый шепот непонятно чего. Она быстро закрыла коробку, вскочила на ноги и попятилась. Чертов пульт. Как я его ненавижу! Как меня от него воротит! Голос Фарриса пронесся призрачным эхом в глухой тишине гаража, и Гвенди поежилась, вспомнив его болезненно бледное лицо, тонкие, словно прутики, руки, гнилые и недостающие зубы. Ей вспомнились его последние слова, его почти умоляющий голос: Это единственное место в мире, где они до него не доберутся. Ты должна попытаться, Гвенди, пока еще можно успеть. Кроме тебя, я никому больше не доверяю. – Почему я? – спросила она вслух и не узнала собственный голос. Она подождала ответа, но ей никто не ответил. Уж точно не Господь Бог, вопрошающий в ответ, а где была ты, когда Я полагал основания земли. Собравшись с духом, она снова вскарабкалась на стремянку и вернула коробку на место на верхней полке. Закрыла дверь гаража на замок – она даже не помнила, когда запирала гаражную дверь в последний раз, – вернулась на кухню и налила себе кофе. Она пила кофе, глядя на заснеженный задний двор за окном над кухонной раковиной, и опять обещала себе, что расскажет Райану обо всем. Она уже слишком стара, она слишком напугана, чтобы справляться со всем в одиночку на этот раз – третий раз всегда волшебный, подумалось ей, – но дело было еще и в другом. Они с Райаном столько лет прожили вместе, и ей надо сказать ему правду. Для нее это будет огромным облегчением. Никаких больше тайн. Как хорошо! Но разговор придется отложить до вечера. Днем у Гвенди было намечено мероприятие. Каждый год в «черную пятницу» после Дня благодарения давняя подруга Гвенди Бриджит Дежарден заезжала за ней с утра пораньше. Они завтракали в закусочной «Касл-Рок» и ехали в Портленд. Полтора часа на машине. В Портленде они поплотнее зашнуровывали кроссовки и предпринимали отважный забег по всем трем крупным торговым центрам, где, как всегда в этот день, было полно народу. Обычно они возвращались домой ближе к ночи, багажник и заднее сиденье ярко-красного «БМВ» Бриджит были забиты коробками и магазинными пакетами. На обратном пути они только и делали, что хвастались друг перед другом выгодными приобретениями и жаловались на гудящие ноги и пересохшие губы после стольких хождений и разговоров. И после стольких приветствий и бесед с незнакомыми людьми: на удивление многие жители Мэна до сих пор помнили Гвенди по ее депутатскому сроку в конгрессе и узнавали ее на улицах. Для некоторых из них Гвенди Питерсон была сродни старому другу семьи; вот как долго они ее знали. Это было приятно, но слегка утомительно, и все-таки предрождественский шопинг с Бриджит оставался для Гвенди одной из любимых праздничных традиций. Она всегда ему радовалась и всегда с нетерпением ждала. И ей, в общем-то, нравилось общаться с людьми, за редкими исключениями. Но теперь уже ясно, что в этом году все будет иначе. Из-за внезапного появления человека в маленькой черной шляпе у Гвенди возникли другие поводы для беспокойства, куда более важные, чем поиски обувных распродаж и купонов на максимальную скидку. Она хотела вообще отменить сегодняшнюю поездку – даже взяла телефон и уже собиралась нажать номер Бриджит в контактах, – но потом передумала. Отмена в последнюю минуту вызовет слишком много вопросов, на которые Гвенди сейчас отвечать не готова. Нет, сказала она себе, придется «подобрать сопли, стиснуть зубы и терпеть», как любил говорить ее отец. У Райана были свои традиционные планы на «черную пятницу». Обед в китайской закусочной с друзьями из «боулинг-братства», потом – трехраундовый турнир в кегельбане в Румфорде. (Победителю, набравшему лучший средний балл за все три игры, доставался почетный позолоченный кубок высотой два фута, чем-то неуловимо похожий на задницу лягающегося осла; переходящий трофей, который три года подряд брал Райан.) После турнира они всей толпой отправлялись к Билли Франклину, в его холостяцкую берлогу, где пировали заказанной на дом мексиканской едой и смотрели футбол на широком экране. Обычно Райан возвращался домой часов в восемь-девять вечера, страдая от жуткой изжоги и «драконьего» запаха изо рта, и сразу мчался наверх – принимать «Тамс» из большой банки, всегда стоявшей в аптечке. Он полночи стонал и кряхтел в ванной, а наутро божился, что никогда больше не станет участвовать в этих игрищах. И ему абсолютно не нужен этот дурацкий кубок. Они с Гвенди смеялись за завтраком – только тост и стакан холодной воды для Райана, – потому что оба прекрасно знали, что на будущий год он забудет о своих страшных клятвах и все повторится опять. Так что да, Гвенди решила подобрать сопли, стиснуть зубы и заняться намеченными делами. И Райан пусть тоже займется своими делами. Вечером они оба вернутся домой, переоденутся в пижамы, возьмут с собой в спальню бутылку хорошего красного вина и два бокала и устроят себе домашнее свидание. И после всех этих лет Гвенди расскажет мужу правду. Только все обернулось иначе. Свою часть плана Гвенди выполнила очень даже неплохо. Поначалу, как и следовало ожидать, она была рассеянной и молчаливой. За завтраком едва прикоснулась к омлету и жареному картофелю. В машине по дороге в Портленд тупо смотрела в окно и постоянно ловила себя на мыслях о пульте управления и бледной, восковой коже Ричарда Фарриса. И о его гладких, без всяких линий ладонях; эти пустые ладони никак не шли у нее из головы. Она очень старалась хоть как-то поддерживать разговор – кивала, когда ей казалось, что надо кивнуть, даже что-то отвечала, – но ей не удалось одурачить Бриджит. На полпути к Портленду Бриджит выключила радио и прямо спросила Гвенди, все ли у нее хорошо. Гвенди кивнула, извинилась и сказала, что у нее еще с вечера болит голова и ночью она почти не спала (хоть в этом ей не пришлось врать). Она устроила целое представление: выпила три таблетки «Адвила» и принялась подпевать, когда по радио заиграла песня Барри Манилоу «I Write the Songs», – и Бриджит вроде бы успокоилась. Когда они добрались до Портленда и завертелись в вихре распродаж, Гвенди уже улыбалась и смеялась. Бриджит с ее по-детски искренним энтузиазмом и дурашливым чувством юмора обладала невероятной способностью поворачивать время вспять и заставлять окружающий мир исчезнуть. Гвенди не раз говорила мужу, что рядом с Бриджит Дежарден у нее возникает стойкое ощущение, что ее затолкали в машину времени и вернули в конец 1970-х. Умение Бриджит бесхитростно радоваться жизни было заразным. В хорошем смысле. В первом же бутике, подвернувшемся на входе в торговый центр, им обеим крупно повезло – Гвенди приобрела отличную дорожную сумку за полцены; Бриджит отхватила шикарные кожаные сапоги до колен, – и эти удачные покупки задали тон всему дню. Следующие восемь часов подруги вихрем носились по магазинам, болтали без умолку и хихикали, как две счастливые школьницы. Часто – на самом деле гораздо чаще, чем можно было бы ожидать, – к Гвенди подходили незнакомые люди и говорили, что будут голосовать за нее. Одна из них, пожилая дама с идеально уложенными розовыми волосами, прикоснулась к ее локтю и прошептала: – Только не говорите моему мужу. Они поужинали в переполненном ресторанчике сети «Крэкер баррел» у шоссе I-95, и без пятнадцати восемь Гвенди наконец оказалась дома. Она тут же отправилась в ванную и почти час пролежала в горячей ванне с ароматной пеной. Потом надела свою любимую шелковую пижаму, которую Райан чуть ли не контрабандой привез из Вьетнама, залегла на диване в гостиной с документальным криминальным романом в бумажной обложке и сама не заметила, как задремала. Чуть позже ее разбудил звонок в дверь. Старый дурень забыл ключи, подумала Гвенди, вставая с дивана. По дороге в прихожую она мельком взглянула на старинные напольные часы и удивилась, увидев, что уже первый час ночи. Она все равно не тревожилась, пока не глянула в глазок и не увидела на крыльце Норриса Риджвика. Норрис, почти двадцать лет прослуживший шерифом округа Касл, в прошлом году вышел в отставку и теперь целыми днями рыбачил на озере Дарк-Скор. Гвенди рывком распахнула дверь и по взгляду старого друга сразу поняла, что сегодня Райан не вернется домой. Может быть, не вернется вообще никогда. Прежде чем Риджвик успел сказать хоть слово, Гвенди всхлипнула и не сумела сдержать рыдание, рвущееся из груди. Она вернулась в гостиную и упала на диван, заливаясь слезами. Опустив голову, Норрис вошел в дом и закрыл за собой дверь. Уселся на подлокотник дивана и положил руку на плечо Гвенди. Пока он рассказывал, что случилось – ее мужа, с которым она прожила столько лет, сбила машина, водитель скрылся, Райан погиб на месте, – Гвенди забилась в дальний угол дивана и свернулась калачиком, подтянув колени к груди. – Все случилось мгновенно, он не страдал, – сказал Норрис и добавил, почти дословно повторив мысль самой Гвенди: – Да, это слабое утешение. – Где? Ей представилась стоянка у кегельбана. Какой-то урод на пикапе слишком быстро срывается с места. Наверняка пьяный. Наверняка не смотрел, куда едет. Может быть, потянулся включить радио. – В Дерри. – Где? Ей показалось, она ослышалась. Дерри находился в ста с лишним милях к северу от румфордского кегельбана и квартиры Билли Франклина. Норрис, видимо, решил, что она хочет знать точное место, и открыл записную книжку. – На переходе через Уитчем-стрит. Неподалеку от пересечения с Ап-Майл-хилл. – Уитчем-стрит в Дерри? Ты уверен? – К сожалению, да. – Что он там делал? Ей по-прежнему не верилось, что это происходит на самом деле. Страшное знание было как камень, застрявший в горле. Нет, не в горле – на сердце. Норрис Риджвик странно посмотрел на нее. – Ты не знаешь? Гвенди покачала головой. После похорон мужа Гвенди с угрюмым упорством, граничившим с одержимостью, взялась за поиски ответа на этот вопрос. Она поговорила с друзьями Райана из «боулинг-братства» и выяснила, что утром в «черную пятницу» он сообщил им по телефону, что не сможет приехать в Румфорд на ежегодный турнир и вечерние посиделки у Билли Франклина. Он ничего толком не объяснил, просто сказал, что внезапно возникли важные дела. Гвенди не понимала, что это значит. Какие важные дела? Это не связано с работой – на работу он должен был выйти уже после Нового года, что подтвердил и его редактор, с которым она говорила по телефону, – и даже если бы вдруг возникло какое-то срочное редакционное задание, это уж точно была бы не командировка в Дерри в двух часах езды на машине от Касл-Рока. То немногое, что Гвенди знала о Дерри, ей очень не нравилось. Это был мрачный, унылый городок с жуткой историей. В прошлом там происходило какое-то невероятное количество убийств и исчезновений детей, а также документально засвидетельствованных странных явлений и необъяснимых, чуть ли не сверхъестественных событий. Добавьте сюда еще несколько разрушительных наводнений и тот факт, что в Дерри обосновалось одно из самых непримиримых во всем штате Мэн сообществ противников ЛГБТ, и получите город, от которого большинство неместных шарахались, как от ядовитого сумаха. Одна из давних приятельниц Гвенди, с которой они познакомились во время кампании по сбору средств в благотворительный фонд, утверждала, что давным-давно, когда она была еще подростком и жила в Дерри, за ней однажды погнался по темной улице хихикающий человек в костюме циркового клоуна. У него были острые зубы и огромные круглые серебряные глаза… то есть ей так показалось. Она спаслась только чудом. Ей удалось добежать до полицейского участка, куда она и ворвалась с дикими воплями, сама не своя от страха. Пока один полицейский пытался ее успокоить, двое других выскочили на улицу – ловить нарушителя. Они вернулись через пятнадцать минут – щеки горят, глаза выпучены, дыхание сбилось – и заявили, что не видели ничего подозрительного. На улицах ни души, все спокойно. Но у них были испуганные голоса. И они сами выглядели напуганными. Сразу было понятно, что они врут, сказала та женщина. Чуть позже один из дежурных отвез ее домой на патрульной машине и дождался, когда она войдет в дом, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. И еще кое-что. Когда Гвенди была маленькой, ее папа не раз говорил – обычно если в газетах писали о чем-то плохом, или если он выпивал больше двух банок пива за вечер, – что Дерри проклятый город. Когда папе было чуть больше двадцати, за несколько лет до того, как он познакомился с мамой Гвенди, он полгода прожил в Дерри, в крошечной квартирке-студии с видом на канал, разделяющий город на две части. Он работал в страховом агентстве и ходил по домам и квартирам, продавая дешевые полисы. Он до сих пор с содроганием вспоминал эти кошмарные полгода в Дерри, откуда сбежал при первой же подвернувшейся возможности. Алан Питерсон, человек здравомыслящий и практичный до мозга костей, тем не менее верил – и говорил дочери, – что если город построен на гиблом месте, то останется проклятым навсегда. Дерри точно был таким городом. Многие жители штата Мэн вполне заслуженно пользуются репутацией людей неприветливых, хмурых и недоверчивых к чужакам – а временами откровенно враждебных – и гордятся таким положением дел. Гвенди об этом знала, принимала как данность и даже неоднократно позволяла себе пошутить над расхожим стереотипом в своих книгах и политических выступлениях. «Я, значица, и говорю этому хрену с горы, а катись-ка ты взад в свой Нью-Йорк» всегда пригождалось для разогревочной шутки, чтобы позабавить аудиторию, прежде чем приступать к делу.