Джейк открыл дверь, и они вошли в сумрачный свет и сладкий, дразнящий запах жареной свинины. КУПЛЕТ: Commala — come — ki, There’s a time to live and one to die. With your back against the final wall Ya gotta let the bullets fly. ОТВЕТСТВИЕ: Commala — come — ki! Let the bullets fly! Don’t ‘ee mourn for me, my lads When it comes my day to die. Строфа 13. Хайл, Миа, хайл, Мать 1 Должно быть, ка поставила пассажирский автобус там, где он стоял, когда Миа подъехала на такси, а может, это было всего лишь совпадение. Конечно, речь идет об одном из тех вопросов, которые достойны толкования как самым скромным уличным проповедником (можешь сказать аллилуйя), так и самым уважаемым философом-теологом (можешь сказать сократовское аминь). Некоторые укажут, что это очень уж фривольное допущение; и ничего основополагающего за этим вопросом не стоит. Один пассажирский автобус, наполовину пустой. Но, если бы он не стоял на углу Лексингтон-авеню и Шестьдесят первой улицы, Миа, скорее всего, не заметила бы мужчину, играющего на гитаре. И, не остановись она, чтобы послушать мужчину, играющего на гитаре, кто знает, до какой степени и в какую сторону изменилось бы происшедшее следом. 2 — У-у-у, ну вы только посмотрите на него! — взвыл таксист. В отчаянии вскинул кулак, разве что не забарабанил им по ветровому стеклу. Автобус стоял на углу Лексингтон и Шестьдесят первой, задние фонари аварийной сигнализации вспыхивали и гасли, вспыхивали и гасли, подавая сигнал бедствия. Водитель автобуса стоял у одного из задних колес, глядя на черное облако отработанных газов дизельного двигателя, которое вырывалось из выхлопной трубы. — Леди, — таксист обернулся к Миа, — вы не будете возражать, если я высажу вас на углу Шестидесятой? Вас это устроит? «Устроит? — спросила Миа. — Что я должна сказать?» «Конечно, — рассеянно ответила Сюзанна. — Шестидесятая подойдет». Вопрос Миа вернул ее из своей версии «Догана», где она пыталась связаться с Эдди. С этим ей не повезло, но вид «Догана» ее ужаснул. По полу змеились глубокие трещины, одна из потолочных панелей вывалилась, рухнув на пол вместе с флуоресцентными лампами и электрическими проводами. На некоторых пультах управления погасли все лампы, над другими поднимался синеватый дымок. Стрелка на шкале «Сюзанна-Миа» проделала немалый путь по красному сектору. Под ногами пол вибрировал, машины натужно ревели. И говорить о том, что ничего этого в реальности не существует, речь идет исключительно о методе визуализации, смысла не было, не так ли? Она затормозила очень важный процесс, и теперь ее тело расплачивалось за это. Голос «Догана» предупредил об опасности того, что она проделывала: попытки обмануть Мать-природу к добру не приводят. Сюзанна понятия не имела, каким внутренним органам или железам достается больше всего, но знала, что это ее органы и железы. Не Миа. И пришло время остановить это безумие, до того, как им будет нанесен непоправимый урон. Но прежде всего, естественно, она попыталась связаться с Эдди. Вновь и вновь выкрикивала его имя в микрофон с логотипом «Норд сентр позитроникс». Безрезультатно. Выкрикивала имя Роланда. И опять не получила ответа. Если бы они погибли, она бы об этом узнала. Тут у Сюзанны сомнений не было. Но невозможность связаться с ними… что бы это значило? «Это значит, что тебя еще раз поматросили и бросили, сладенькая, — ответила ей Детта и хохотнула. — Только так и бывает, если якшаешься с белыми». «Я могу выйти здесь? — спросила Миа, застенчивая, как девушка, приехавшая на свой первый бал. — Правда?» Сюзанна стукнула бы себя по лбу, если б контролировала тело. Господи, до чего же эта сучка робкая, если дело не касается ее малого. «Да, выходи. Идти-то один квартал, а на авеню кварталы короткие». «Таксист… сколько денег я должна дать таксисту?» «Дай ему десятку и пусть оставит себе сдачу. Покажи-ка мне…» Сюзанна почувствовала нежелание Миа подвинуться и отреагировала с привычным раздражением. И не без капельки веселья. «Послушай меня, сладенькая, я умываю руки. Хорошо? Дай ему любую гребаную купюру, какая тебе больше нравится». «Нет, нет, как скажешь, — смирившаяся, испуганная. — Я доверяю тебе, Сюзанна», — она подняла оставшиеся купюры, полученные от Макса, разложила веером перед глазами. Сюзанна хотела отказаться, но какой в этом был смысл. Выступила вперед, взяла на себя контроль над коричневыми руками, которые держали купюры, выбрала десятку, протянула таксисту. — Сдачу оставьте себе, — сказала она. — Спасибо, леди, — поблагодарил таксист. Сюзанна открыла дверцу со стороны тротуара. И тут же заговорил робот-автомат, испугав ее, испугав их обоих. Некто по имени Вупи Голдберг напомнила о том, что она должна забрать свои вещи. Для Сюзанны-Миа напоминание это практического смысла не имело. Вещей у них с собой не было, и заботил их только малой, которого Миа должна была родить в самом ближайшем будущем. Она услышала гитарную музыку. Почувствовала, как Миа возвращает себе контроль над рукой, которая засовывала оставшиеся деньги в карман, ногой, которая первой покинула салон. Миа вновь оттесняла Сюзанну, едва та решила одну из ее маленьких нью-йоркских сложностей. Сюзанна попыталась протестовать (мое тело, черт побери, мое, по крайней мере, выше талии, а значит и голова, и мозг в ней!) потом успокоилась. Что с этого проку? Миа сильнее. Сюзанна понятия не имела, почему, но знала, что таково реальное положение. В этот самый момент Сюзанна Дин испытала фатализм Бушидо, предельное спокойствие, которое охватывает водителя, потерявшего контроль над автомобилем, которого тащит к пропасти, пилота самолета с заглохшими двигателями, вошедшего в пике… и стрелка, которого везли к его последней пещере или схватке. Позднее она бы вновь могла начать бороться, если бы борьба эта была достойной и благородной. Она бы боролась, чтобы спасти себя и младенца, но не Миа… та сделала свой выбор. Миа, на взгляд Сюзанны, утратила право на спасение, которое ранее могла бы заслужить. И теперь делать ей было совершенно нечего, разве что повернуть диск «Интенсивность схваток», установив против стрелки число 10. Она думала, что ей позволят это сделать. А пока… звучала музыка. Гитара. Песня, которую она знала, очень хорошо знала. Она сама спела ее жителям Кэллы Брин Стерджис. После пережитого с тех пор, как она повстречалась с Роландом, у нее не возникло и мысли о том, что появление на уличном углу гитариста, поющем о «юноше бедном», жизнь которого «печали полна», — чистая случайность, совпадение. И песня эта прекрасная, не так ли? Возможно, квинтэссенция всех народных песен, которые ей так нравились в молодости, тех самых песен, которые шаг за шагом соблазнили ее и привели в стан активистов борьбы за гражданские права, привели в город Оксфорд, штат Миссисипи. Те дни канули в лету, теперь она чувствовала себя гораздо старше, но удивительная простота песни по-прежнему трогала душу. До «Дикси-Пиг» оставалось пройти меньше квартала. Как только Миа перенесет их через порог, она, Сюзанна, окажется во владениях Алого Короля. Насчет дальнейшего у нее не было ни сомнений, ни иллюзий. Она не рассчитывала на возвращение оттуда, не рассчитывала вновь увидеть своих друзей или своего возлюбленного, и полагала, что ее ждет смерть под вопли Миа, наконец-то осознавшей, что ее обманули… но все эти мысли не мешали ей насладиться песней. То была ее песня смерти? Если так, она ничего не имела против. Сюзанна, дочь Дэна, исходила из того, что все могло быть гораздо хуже. 3 Музыкант устроился перед кафе, которое называлось «Черная патока». Раскрытый футляр для гитары лежал перед ним, на пурпурном бархате обивки (такого ж цвета, как и ковер в спальне сэя Кинга, можете сказать, аминь) лежали монеты и мелкие купюры, чтобы любой, даже слишком наивный для Нью-Йорка прохожий понял, что от него требуется. Сам музыкант сидел на прочном деревянном кубе, который ничем не отличался от другого деревянного куба, с которого преподобный Харриган читал свои проповеди. По многим признакам чувствовалось, что его рабочий день близок к завершению. Он уже надел куртку с нашивкой «Нью-йоркские янки» на рукаве и шляпу с надписью на ленте «ДЖОН ЛЕННОН ЖИВ». Перед ним стояла какая-то табличка с надписью, но теперь она уже лежала в футляре, словами вниз. Впрочем, Миа все равно не смогла бы прочитать, что написано на табличке, нет, не смогла. Гитарист посмотрел на нее, улыбнулся, перестал перебирать пальцами струны. Она подняла одну из оставшихся у нее купюр. — Я дам ее тебе, если ты сыграешь эту песню. Только на этот раз от начала и до конца. Выглядел гитарист лет на двадцать с небольшим, на красавца определенно не тянул, с бледной кожей, прыщами на щеках и лбу, золотым кольцом в ноздре, сигаретой, прилипшей к уголку рта, но обаяния ему хватало. Его глаза широко раскрылись, когда он увидел лицо на купюре. — Леди, за пятьдесят баксов я сыграю вам все песни Ральфа Стэнли[104], которые я знаю… а знаю я их немало. — Нам хватит только этой, — Миа бросила купюру, которая спланировала в футляр для гитары. Музыкант смотрел на нее и, похоже, не верил своим глазам. — Поторопись, — добавила Миа. Сюзанна не давала о себе знать, но Миа чувствовала, что та слушает. — Времени у меня в обрез. Играй. После этих слов гитарист, сидевший на деревянном кубе перед кафе, начал играть песню, которую Сюзанна впервые услышала в «Хангри», песню, которую сама пела несчетное количество раз, однажды около мотеля в Оксфорде, штат Миссисипи. Спела вечером, а наутро их всех бросили в тюрьму. К тому времени трое молодых добровольцев, регистрирующих чернокожих избирателей, которые почти месяц как числились пропавшими без вести, давно уже лежали в черной миссисипской земле, в окрестностях Филадельфии[105] (в конце концов их нашли в городе Лонгдейл, вы можете сказать, аллилуйя, и будьте так любезны, скажите, аминь). Вновь поднялась для удара Белая кувалда, но они продолжали петь. Одетта Холмс, в те дни ее звали Дет, первой запела вот эту песню, а остальные присоединились к ней, мальчики пели «юноша», девочки — «девушка». А вот теперь, вернувшись в «Доган», который стал ее гулагом, Сюзанна слушала, как этот молодой человек, появившийся на свет гораздо позже тех давнишних дней, пел ту самую песню. Хранилища памяти раскрылись, и именно Миа, для которой неистовство тех воспоминаний стало откровением, захлестнула волна эмоций. 4 В стране Память время всегда и только одно — настоящее. В королевстве Прошлое часы тикают… но стрелки никогда не двигаются. Ненайденная дверь существует (О, потерянная) и память — ключ, который открывает ее. 5 Их фамилии — Чини, Гудмен, Швернер; именно они падают под ударом Белой Кувалды 19 июня 1964 года. О, Дискордия! 6 Они останавливаются в мотеле «Синяя луна», который расположен в негритянской части Оксфорда, штат Миссисипи. «Синяя луна» принадлежит Лестеру Бамбри, брат которого, Джон, пастор Первой афроамериканской методистской церкви Оксфорда, можете сказать мне аллилуйя, можете сказать мне аминь. На календаре 19 июля 1964 года, месяц спустя после исчезновения Чини, Гудмена и Швернера. Через три дня после того, как они исчезли неподалеку от Филадельфии, в церкви Джона Бамбри прошло собрание, и местные активисты-негры сказали трем десяткам северян, в основном, белых, следующее: в свете того, что произошло, они, конечно, имеют полное право уехать домой. Некоторые уехали, восславим Господа, но Одетта Холмс и еще восемнадцать человек остаются. Да. Они остаются в мотеле «Синяя луна». И иногда, по вечерам, они собираются во дворе мотеля, Делберт Андерсон приносит гитару, и они поют. «Я буду освобожден» они поют и «Джон Генри» они поют, ничего не страшась (великий Боже, скажи, Бог-Бомба), и они поют «Развевающийся на ветру», и они поют «Блюз нерешительности», написанный преподобным Гэри Дэвисом, все смеются над этими веселыми, на грани приличия, строчками: доллар есть доллар, а цент есть цент, у меня полон дом детей, но моих среди них нет, и они поют «Я больше не марширую», и они поют в стране Память и в королевстве Прошлое они поют, в бурлящей крови молодости, в силе их тел, в убежденности их веры они поют, отрицая Дискордию, отрицая кан-тои, утверждая Гана-созидателя, Гана, изгоняющего зло, они не знают этих имен, они знают все эти имена, сердце поет, что должно петь, кровь знает, что кровь знает, на Тропе Луча наши сердца знают все секреты и они поют, поют, Одетта начинает и Делберт Андерсон играет; она поет: «Девушки бедной жизнь печали полна… Видно ни дня без забот… Я говорю прощай… старому Кентукки…»