— Но я действительно из Бруклина, — ответил Эдди. Мог бы, правда добавить, что из Бруклина другого мира, о чем уже знал наверняка. В мире, откуда он пришел, детскую книжку, которая называлась «Чарли Чух-чух», написала женщина по имени Берил Эванз; в этом ее написала другая женщина, Клаудия-и-Инесс Бахман. Берил Эванз звучало нормально и понятно, Клаудиа-и-Инесс Бахман — фальшиво, как трехдолларовая купюра, однако Эдди все больше склонялся к мысли, что настоящий автор именно Бахман. А почему? Да потому что она жила в этом мире. — Я действительно из Бруклина. Только… э… не совсем того. Джон Каллем по-прежнему смотрел на них широко раскрытыми от изумления глазами ребенка. — А как насчет других парней? Тех, что поджидали вас? Они тоже..? — Нет, — качнул головой Роланд. — Они — нет. И больше на это времени нет, Джон. Во всяком случае, сейчас, — он осторожно поднялся, схватился за балку над головой, вылез из лодки, чуть скривившись от боли. Джон последовал за ним, потом Эдди. Уже с помощью обоих мужчин. Боль в правой голени немного утихла, но нога онемела и слушалась с неохотой. — Сейчас идем к тебе, — распорядился Роланд. — Есть человек, которого нам нужно найти. Если боги будут милостивы, ты, возможно, сможешь нам в этом помочь. «Он сможет помочь нам не только в этом», — подумал Эдди, выходя за ними в солнечный свет, скрипя зубами от боли, которая пронзала ногу при каждом шаге. В этот момент ему казалось, что он убил бы святого за десяток таблеток аспирина. КУПЛЕТ: Сommala — loaf — leaven! They go to hell or up to heaven! When the guns are shot and the fire’s hot, You got to poke em in the oven. ОТВЕТСТВИЕ: Commala — come — seven! Salt and yow for leaven! Heat em up and knock em down And poke em in the oven. Строфа 8. Перекидывание мячей 1 Зимой 1984-85 годов, когда пристрастие Эдди к героину незаметно пересекло границу между Страной расслабляющих наркотиков и Королевством действительно плохих привычек, Генри Дин встретил девушку и на короткое время влюбился. Эдди полагал Сильвию Голдовер уродиной El Supremo[55] (потные подмышки и зловонное дыхание, вырывающееся из губ Мика Джаггера), но держал язык за зубами, потому что Генри видел в ней красавицу, а Эдди не хотелось расстраивать старшего брата. В ту зиму влюбленная парочка проводила много времени, прогуливаясь по продуваемому ветрами берегу Кони-Айленда или сидя последнем ряду одного из кинотеатров на Таймс-сквер, где они принимались обниматься и целоваться, как только заканчивался попкорн и большой пакет арахиса. Эдди философски относился к появлению в жизни Генри нового человека; если Генри нисколько не беспокоило зловонное дыхание Сильвии Голдовер, и он мог сосаться с ней, переплетаясь языками, флаг ему в руки. Большую часть этих трех серых месяцев Эдди провел в семейной квартире Динов, в одиночестве и обдолбанный. Он не возражал, наоборот, ему нравилось. Генри, если появлялся, немедленно включал телевизор и постоянно изводил Эдди насмешками из-за аудиокассет с фэнтези («О, наш Эдди опять слушает сказочки об эльфах, людоедах-великаках и таких очаровательных лилипутиках!») Всегда называл великанов великаками. Генри считал, что все это выдуманное дерьмо сплошной обман. Эдди иногда пытался заикнуться, что большего обмана, чем сериалы, которые показывали днем по ти-ви, просто быть не может, но Генри не желал этого слушать. Генри мог со всеми подробностями рассказать тебе о злобных близнецах из «Центральной больницы»[56] и не менее злобной мачехе из «Путеводного света»[57]. Во многих аспектах великая любовь Генри Дина (закончилась она, когда Сильвия Голдовер украла девяносто баксов из бумажника Генри, оставив на их месте записку: «Извини, Генри», — и сбежала неизвестно куда со своим прежним бойфрендом) только радовала Эдди. Никто не мешал ему сидеть на диване в гостиной, слушая аудиокассеты Джона Гилгуда, читая трилогию Толкиена, а потом, уколовшись, отправляться в леса Мирвуда и копи Мории с Фродо и Сэмом. Он любил хоббитов, думал, что смог бы счастливо провести остаток жизни в Хоббитоне, где самым страшным наркотиком считался табак, а старшие братья не получали удовольствие, целыми днями насмехаясь над младшими, и маленький, окруженный лесом домик Джона Каллема вернул его в те дни и на удивление живо напомнил ту мрачноватую историю. Потому что в коттедже у него возникло ощущение: а ведь тут могли жить и хоббиты. Аккуратная, миниатюрная мебель в гостиной, диван и два кресла, с белыми накидками на подлокотниках и верхней части спинки, где к ней прикасается затылок. Черно-белая фотография в золотой рамке, похоже, родителей Каллема, на одной стене, и дедушек и бабушек — на другой. Так же в рамке благодарственная грамота «Добровольной пожарной команды Ист-Стонэма». Длиннохвостый попугай в клетке, радостно щебечущий, кошка на каминной доске. Когда они вошли, она подняла голову, с мгновение изучала незнакомцев сузившимися глазами, потом вроде бы вновь заснула. Около кресла-качалки на высокой подставке стояла пепельница, в которой лежали две трубки, одна из стержня кукурузного початка, вторая из древесины корня верескового дерева. Старой радиоле «Эмерсон»[58], с линейной шкалой радиочастот и большим диском настройки, место в гостиной нашлось, а вот телевизора не было. В комнате приятно пахло табаком и ароматической смесью сухих цветочных лепестков. Фантастическая чистота свидетельствовала (хватало одного взгляда, чтобы это понять) о том, что хозяин коттеджа неженат. Так что гостиная Джона Каллема являла собой скромную оду прелестям холостяцкой жизни. — Как твоя нога? — спросил Джон. — Кровь, похоже, течь перестала, но при ходьбе ты сильно прихрамываешь. Эдди рассмеялся. — Болит чертовски, но ходить на ней я могу, следовательно, должен считать себя счастливчиком. — Ванная там, если ты хочешь помыться, — указал Каллем. — Я с удовольствием, — ответил Эдди. Мытье, пусть и болезненное принесло облегчение. Рана на голени оказалась глубокой, но пуля точно не задела кость. С раной на руке проблем не возникло вовсе. Пуля пробила мышцы насквозь, слава тебе, Господи, а в аптечке Каллема нашлась перекись водорода. Эдди налил ее в рану на руке, сцепив зубы от боли, а потом, чтобы еще раз не собираться с духом, продезинфицировал рану на ноге и ссадину на голове. Попытался вспомнил, случалось ли Фродо и Сэму сталкиваться с ужасами использования перекиси водорода, но в голову ничего не пришло. Решил, что, скорее всего, не случалось. Да и с какой стати? Их же лечили эльфы. — Я знаю, чем тебе помочь, — сказал Каллем, когда Эдди вернулся в гостиную. Исчез в соседней комнате и вернулся с пузырьком из коричневого стекла, в котором лежали три таблетки. Высыпал их на ладонь Эдди. — Мне их прописали, когда я прошлой зимой поскользнулся на льду, упал и сломал чертову ключицу. Это «перкодан». Не знаю, будет ли от них толк, но… Эдди просиял. — "Перкодан", говорите? — и бросил таблетки в рот, прежде чем Джон Каллем успел что-то ответить. — А вода, чтобы их запить, тебе не нужна, сынок? — Нет, — Эдди энергично жевал таблетки. — И так сойдет. На столе у камина стоял стеклянный ларец с бейсбольными мячами, и Эдди подошел, чтобы взглянуть на них. — Боже, у вас мяч с автографом Мела Парнелла! И Лефти Глова! Святое дерьмо! — Это еще что, — Каллем взял вересковую трубку. — Посмотри на верхнюю полку, — из ящика приставного столика он достал мешочек табака «Принц Альберт» и начал набивать трубку. Заметил, что Роланд смотрит на него. — Ты куришь? Роланд кивнул. Из нагрудного кармана достал полученную от Розалиты оболочку кукурузного початка. — Пожалуй, сверну самокрутку. — О, я смогу предложить тебе кое-что получше, — и Каллем опять вышел. Комнатка, примыкающая к гостиной, служила ему кабинетом и размерами не превышала чулан. И хотя письменный стол не поражал размерами, протискиваться мимо него Джону пришлось бочком. — Святое дерьмо! — вновь воскликнул Эдди, должно быть, добравшись до бейсбольного мяча, о котором упоминал Каллем. — Мяч с автографом Бейба! — Ага, — откликнулся Каллем. — И тогда он еще не играл за «Янки», я не держу мячей с автографами игроков «Янки». Рут подписал мне этот мяч, когда выходил на поле в форме «Ред сокс»… — он запнулся. — Ага, вот они. Конечно, залежались, но лучше залежавшиеся, чем никакие, как говаривала моя матушка. Возьми, мистер. Их оставил мой племянник. Он все равно еще молод, чтобы курить. Каллем протянул стрелку пачку сигарет, заполненную на три четверти. Роланд задумчиво повертел ее в руках, потом указал на название. — Я вижу изображение дромадера, но слово тут написано другое, не так ли? Каллем улыбнулся, в глазах стояло изумление. — Так. Здесь написано «Camel». Значение то же, верблюд. — Ясно, — ответил Роланд, делая вид, что понимает. Достал сигарету, посмотрел на фильтр, сунул в рот табачной стороной. — Наоборот, — поправил его Каллем. — Ты уверен? — Ага. — Господи Иисусе, Роланд! У него мяч Бобби Доурра… два Теда Уильямса… Джонни Пески… Френка Мальцони… — Эти имена ничего тебе не говорят, не так ли? — спросил Джон Каллем Роланда. — Ничего, — подтвердил Роланд. — Мой друг… спасибо тебе, — он наклонился к спичке, зажженной сэем Каллемом. — Мой друг достаточно давно покинул эту сторону. Думаю, он соскучился. — Боже, — выдохнул Каллем. — Приходящие! Приходящие в моем доме! Не могу в это поверить! — А где Девью Эванс? — спросил Эдди. — У вас нет мяча Девью Эванса. — Пардон? — переспросил Каллем. Вышло, как пааа-ааадон. — Может, в семьдесят седьмом его еще так не звали, — Эдди, похоже, рассуждал вслух. — Дуайт Эванс? Правый полевой игрок? — А-а-а, — Каллем кивнул. — У меня здесь автографы только самых лучших, как ты уже, наверное, понял. — Девью в эту категорию входит, будьте уверены! — воскликнул Эдди. — Может, сегодня он еще недостоин Зала славы Джона Каллема, но подождите еще несколько лет. Подождите до восемьдесят шестого года. Между прочим, Джон, как болельщик бейсбола, я хочу сказать вам пару слов, не возражаете? — Нет, конечно, — и в Кэлле так говорили: «конечно». Роланд, тем временем, затянулся. Выдохнул дым, хмурясь, посмотрел на сигарету. — Слова такие: Роджер Клеменс, — продолжил Эдди. — Запомните это имя. — Клеменс, — повторил Джон Каллем, в голосе слышалось сомнение. Издалека, с другого берега Кейвадин-Понд, донесся вой новых сирен. — Роджер Клеменс, ладно, я запомню. Кто он? — Вы захотите иметь его мяч здесь, будьте уверены, — он постучал пальцем по стеклянной вазе. — А может, и на одной полке с Бейбом. Глаза Каллема сверкнули. — Скажи мне вот что, сынок. «Ред сокс» удалось победить? Они сумели взять… — Это не табачный дым, это грязный воздух, — оборвал его Роланд. С упреком, даже обидой, посмотрел на Каллема. Такого с ним никогда не случалось, и Эдди поневоле улыбнулся. — И вкуса никакого. Люди действительно это курят? Каллем взял сигарету из пальцев Роланда, отломил фильтр, вернул. — Попробуй еще раз, — и вновь повернулся к Эдди. — Ну? Я вытащил тебя из переделки по другую сторону воды. Похоже, ты у меня в долгу. Они выиграли Мировую серию[59]? По крайней мере, в твое время? Улыбка сползла с лица Эдди, взгляд стал серьезным. — Я скажу, если вы действительно этого хотите, Джон. Но вы хотите?