В сознании Билла вспыхивают огни — большие солнечные прожекторы. Точно он просидел в затемненном зале театра двадцать семь лет в ожидании представления, и вот оно наконец началось. Место действия обрисовывается с каждой мизансценой, но это вовсе не безобидная комедия. Биллу это скорее напоминает «Кабинет доктора Калигари». «Сколько я написал этих рассказов, — с глупым самодовольным чувством думает он. — А сколько романов — и все навеяно Дерри. Дерри — источник моих сюжетов. Все они начинаются с того памятного лета, с той трагедии, которая произошла с Джорджем за год до того, осенью. Сколько репортеров брали у меня интервью и спрашивали, что меня вдохновило на то или иное произведение, и всем я отвечал совсем не то, неправду». Толстяк снова толкает его локтем, и у Билла проливается «Кровавая Мери». Билл уже было собрался сказать ему пару ласковых слов, но затем передумал. Этот вопрос «Откуда вы черпаете ваши идеи», на который приходится отвечать всем беллетристам, по крайней мере, два раза в неделю или, во всяком случае, придумывать правдоподобный ответ, этот вопрос литератору-профессионалу, для которого книги — единственный источник дохода и который пишет о небывальщине, задают даже чаще, чем два раза в неделю. «У каждого писателя есть своего рода трубопровод, уходящий одним концом в подсознание, — говорил Билл репортерам, умолчав при этом, что с каждым годом склоняется к мысли, что вряд ли существует подсознание. — Но у литератора, пишущего рассказы и романы ужасов, этот трубопровод уходит еще глубже, в какое-то под-подсознание, если угодно». Изящный ответ, но Билл сам никогда не верил тому, что говорил репортерам. Подсознание? Да, что-то такое есть, но Билл полагал, что люди просто преувеличили значение подсознания, которое с точки зрения психики — пускание пыли в глаза или непроизвольное выпускание газов после обильного обеда. Вторая метафора была, пожалуй, точнее, но как-то язык не поворачивался сказать в отношении себя, что такие вещи, как сны, неясные томления и ощущения-иллюзии, будто ты уже испытывал некогда нечто подобное, на самом деле не что иное, как пулеметная очередь выходящих психических газов. Но всей этой пишущей братии, вооруженной блокнотами и японскими магнитофонами, обязательно подавай что-нибудь этакое, научное обоснование, чем заумнее, тем лучше, а Билл хотел помочь своим коллегам по мере своих сил. Он знал, что писательское ремесло — работа адски тяжелая. С какой стати ему осложнять работу бедным репортерам и говорить: «Друг мой, с тем же успехом вы могли бы спросить меня: «Кто проделал дырочки в этом сыре?» «Ты всегда знал, что они неверно задают тебе этот вопрос, — подумал теперь Билл. — Знал даже до звонка Майка. А теперь ты к тому же знаешь правильный на него ответ. Не «Откуда вы черпаете свои идеи и образы?», а «Почему вы черпаете такие идеи и образы?» Да, выражаясь метафорами, можно сказать, что существует нечто вроде трубопровода в сознании, но на его выходе нет ничего такого, что относилось бы к фрейдистскому или юнговскому толкованию подсознательного, не было никакой внутренней канализационной системы, никакой потаенной пещеры, где в засаде таятся морлоки. На другом конце трубопровода нет ничего, кроме Дерри, и…» «Кто это скачет по моему мосту?» Билл выпрямляет спину, на сей раз его локоть ненароком пересекает чужую территорию и глубоко уходит в бок тучного соседа. — Полегче, приятель, — говорит толстяк. — Не видишь, как тесно. — Сам полегче. Не толкай меня локтем, тогда и я постараюсь тебя не толкать. На лице толстяка появляется кисло-недоуменное выражение: мол, что-что вы сказали? Билл, выдержав этот взгляд, смотрит в упор на соседа, и тот, пробормотав что-то, отворачивается. «Кто там?» «Кто это скачет по моему мосту?» Билл снова смотрит в иллюминатор и думает: «Да, дальше, как говорится, ехать некуда». Начинает покалывать руки и затылок. Билл залпом допивает «Кровавую Мери». В сознании зажигается еще один прожектор. Сильвер. Его велосипед. Билл назвал его в честь лошади из «Одинокого странника» — велосипед модели «швин», высотой двадцать восемь дюймов. «Разобьешься ты на нем всмятку, Билл», — сказал тогда отец, но в его голосе не чувствовалось острого беспокойства. После гибели Джорджа его мало что беспокоило. А до этого он был суров, крут. Справедлив, но суров. А после гибели сына на многое стал смотреть сквозь пальцы. Да, жесты и движения его были властны, как подобает отцу, но дело ограничивалось лишь жестами и движениями. И по-прежнему он прислушивался к шагам: не войдет ли в дом Джорджи. Билл увидел велосипед в витрине специализированного магазина на Сентер-стрит. Прислоненный к стене, он мрачно выделялся среди остальных. Самый большой среди выставленных, тускловатый, тогда как другие были блестящие, прямой в тех местах, где у других были изгибы, и в изгибах там, где другие были прямы. На передней шине виднелась табличка: ПОДЕРЖАННЫЙ ЦЕНА ПО ДОГОВОРЕННОСТИ Билл вошел в магазин; хозяин назвал ему цену. И Билл согласился: он бы не смог торговаться с владельцем велосипедного магазина, даже если бы от этого зависела его жизнь. Цена — двадцать четыре доллара — показалась Биллу вполне приемлемой, даже низкой. Он расплатился наличными — то были его накопления за последние семь или восемь месяцев: деньги, подаренные на день рождения, на Рождество и наконец заработанные им самим, когда он косил газоны. Еще со Дня Благодарения он приглядел в витрине этот велосипед. Расплатившись, Билл покатил его домой: снег уже стаивал. У Билла было странное чувство: до прошлого года ему и в голову не приходило обзавестись велосипедом. Эта мысль пришла совершенно внезапно, возможно, в один из тех бесконечных дней после гибели Джорджа. Поначалу Билл и впрямь чуть не разбился. Первый выезд кончился тем, что Билл сознательно шлепнулся, чтобы не врезаться в деревянный забор в конце Коссут-лейн. Он не столько боялся врезаться в этот забор, сколько проломить его и упасть с шестидесятифутового обрыва на Пустыри. В результате он отделался глубокой раной пять дюймов длиной между запястьем и локтем на левой руке. Но уже через неделю он наловчился и вовсю гонял по крутым склонам на пересечении Витчем-стрит и Джексон-стрит, развивая скорость около тридцати пяти миль в час, — мальчишка на пыльном сером мастодонте. Сильвер, то есть серебро, был таковым лишь благодаря незаурядному воображению Билла. Спицы неистово стрекотали, задние колеса кряхтели; если бы навстречу шла машина, Билл разбился бы в лепешку и от него осталось бы месиво. Как от Джорджа. Мало-помалу с приближением весны он освоился со своим Сильвером. Ни отец, ни мать даже не подозревали, что все это время он играет со смертью. Похоже, что уже спустя несколько дней после покупки велосипеда они перестали замечать его. Для родителей он был всего лишь реликтом с облупившейся краской, который в дождливые дни убирали в гараж. Сильвер, конечно, не был пыльным, старым реликтом. Вид у него был неважный, зато машина была сущий зверь. Друг Билла, его единственный настоящий друг Эдди Каспбрак, хорошо разбирался в технике. Он показал Биллу, как привести Сильвер в порядок — какие болты подтянуть, какие гайки регулярно проверять, в каком месте смазывать цепные звездочки, как подтянуть цепь и поставить заплату на прохудившуюся камеру. — Ты бы покрасил его, — предложил Эдди, но Билл не хотел красить Сильвер. По каким-то необъяснимым причинам он хотел, чтобы «швин» оставался таким, как есть. Да, он казался непрезентабельным: любой небрежный его владелец-мальчишка оставил бы такое страшилище под дождем на газоне; Сильвер дребезжал, содрогался и плохо тормозил, и все равно машина была хоть куда. На такой… — Сам черт не страшен, — произносит Билл и хохочет. Толстяк сосед резко оборачивается и глядит на него в недоумении. Смех у Билла вышел какой-то заливистый, точно плач, отчего тогда Одру охватил страх. Да, вид у него был неважный: облупившаяся краска, старомодный багажник, приделанный высоко над задним колесом, допотопная груша из черной резины — пищалка, намертво приваренная на ржавом болте к рулю, причем болт был величиной с кулак ребенка. Да, с виду рухлядь. Но какова скорость! Зверь машина! Ему здорово повезло, что он оказался на Сильвере: в последнюю июньскую неделю он спас Биллу Денбро жизнь. То было спустя неделю после знакомства с Беном Хэнскомом, спустя неделю, как они с Эдди построили плотину, то было как раз в ту неделю, когда Ричи Тоузнер, Бен и Беверли после субботнего дневного сеанса пришли на Пустыри. Ричи ехал на багажнике Сильвера, и в этот день Сильвер спас жизнь ему, Биллу, и, надо полагать, Ричи. Билл вспомнил дом, от которого они пустились наутек. Чертов дом на Ниболт-стрит. В тот день Билл действительно одолел черта, точнее сказать, спасся от него бегством благодаря Сильверу. Спасся от какого-то дьявольского существа с тусклыми, как старые монеты, глазами, волосатого старого черта с окровавленными зубами. Но все это он осознал после. Если Сильвер тогда спас жизнь Ричи и ему, Биллу, то, возможно, он спас и Эдди Каспбрака в день, когда Билл и Эдди познакомились с Беном на Пустырях у разрушенной плотины, которую они строили. Разъяренный Генри Бауэрс расквасил Эдди нос, у Эдди начался сильный приступ астмы, а аспиратор оказался пуст. Так что Сильвер пригодился как нельзя кстати: на нем довезли Эдди до дома. Билл Денбро, почти семнадцать лет не ездивший на велосипеде, смотрит в иллюминатор сверхсовременного лайнера, который трудно себе представить в 1958 году даже в научно-фантастическом журнале той поры. «Привет, Сильвер», — думает Билл. Ему приходится закрыть глаза: из них текут ручьями слезы. Что сталось с Сильвером? Он не помнит. Еще не все место действия предстало зрителям, еще нужно включить солнечный прожектор. А может, и хорошо, что он не помнит. «Привет!» «Привет, Сильвер!» «Привет, Сильвер!» 2 — Гони! — закричал он. Ветер вихрем отнес эти слова, точно ленту. Они вырвались зычно, эти слова, в ликующем крике. Единственные слова, которые без заикания удавались Биллу Он катил по Канзас-стрит по направлению к центру, медленно набирая скорость. Точно большой авиалайнер, бегущий по взлетной полосе. Поначалу не верится, что такая огромная неуклюжая махина способна оторваться от земли, сама мысль кажется нелепой. Но затем замечаешь бегущую за лайнером тень и не успеешь подумать, не мираж ли это, как тень вытягивается за хвостом самолета, и неуклюжая махина, со свистом рассекая воздух, взлетает, грациозно, легко, как бывает только в приятных снах. Таков был и Сильвер. Притормозив на склоне, Билл нажал на педали, разогнался и привстал с седла. Он быстро усвоил, что, когда мчишься на Сильвере, надо задрать как можно выше штаны, иначе не оберешься беды, можно получить удар в самое чувствительное место. В конце лета, заметив успехи Билла, Ричи скажет: «Билл осторожничает, потому что хочет, когда подрастет, иметь детей». Мысль, что у него будут дети, не доставляла ему удовольствия. Они с Эдди опустили до упора седло, теперь оно ударяло его в спину, когда, привстав, он крутил педали. В палисаднике соседнего дома какая-то женщина выпалывала сорняки, она загородила глаза от солнца и посмотрела вслед велосипедисту. Мальчик напомнил ей обезьяну на одноколесном велосипеде, которую накануне она видела в цирке. «Может разбиться, — подумала она и вновь принялась за прополку. — Велосипед ему велик». Впрочем, ее это мало беспокоило. 3 У Билла хватило ума не вступать в пререкания с большими ребятами, выскочившими из кустов. На их лицах были написаны злоба, ярость; такие чувства бывают у охотников, преследующих дикого зверя, который покалечил их товарища. Однако Эдди безрассудно стал пререкаться, и Генри Бауэрс выместил на нем свою злобу. Билл отлично знал этих парней: Генри, Белч и Виктор считались в школе самыми отъявленными хулиганами. Они пару раз избили Ричи Тоузнера, с которым иногда поддерживал приятельские отношения Билл. По мнению Билла, Ричи сам отчасти был виноват в этом, не случайно его прозвали Сквернословом. Как-то в апреле, когда по школьному двору мимо проходила зловещая троица, Ричи что-то сказал насчет поднятых воротников у Генри, Белча и Виктора. Билл сидел неподалеку, прислонившись спиной к стене соседнего здания, и лениво швырял камешки, он не расслышал шутки. Не расслышал ее и Генри со своими дружками, но он, разумеется, понял, что шутят по его адресу, и обернулся в сторону Ричи. Биллу показалось, что Ричи хотел пошутить тихо, но, на свою беду, он не умел говорить тихо. — Что ты сказал, шут гороховый? — спросил Виктор Крис. — Ничего, — произнес Ричи, и этот ответ вкупе с выражением лица, не на шутку встревоженным и испуганным, мог бы положить конец инциденту. Все бы обошлось, если бы не его болтливый язык, сорвавшийся, как плохо объезженный конь. — Вам надо, ребята, уши себе прочистить, а то вы, видно, залепили их воском. Могу предложить пороху. На мгновение трое остолбенело глядели на наглеца, а затем бросились за ним вдогонку. Сидя у стены, Билл Заика наблюдал эту неравную гонку с самого начала до вполне предопределенного конца. Но вмешиваться не имело смысла, эти сорви-головы с удовольствием отколошматили бы двоих вместо одного. Ричи побежал наискосок через игровую площадку для малышей, перепрыгивая через деревянные качели и огибая столбы. Лишь когда он наткнулся на проволочную ограду, отделявшую игровую площадку от парка, он понял, что загнал себя в тупик. Ричи попытался влезть на ограду, цепляясь за кольца решетки и нащупывая точку опоры ногами в спортивных туфлях. Он уже преодолел две трети пути, когда подбежали Генри и Виктор Крис. Они стащили Ричи вниз, Генри ухватил своего обидчика за куртку, Виктор за джинсы. Ричи отчаянно верещал, но его стянули с ограды, и он спиной упал на асфальт. Очки слетели. Ричи протянул к ним руки, но Белч Хаггинс носком ботинка отшвырнул их в сторону. Вот почему все лето Ричи ходил в очках, у которых дужка держалась на липком пластыре. Билл вздрогнул и направился к противоположной стороне школы. Он заметил, что миссис Морган, учительница четвертого класса, спешит положить конец насилию, но Билл знал, что пока она подбежит, Ричи достанется на орехи. Действительно, к моменту появления миссис Морган Ричи голосил и заливался слезами. — Смотри-ка, какой сосунок, плакса, — сказал кто-то из компании Генри. У Билла возникало меньше проблем с хулиганами. Они, понятное дело, издевались над ним за его заикание. А как-то раз ни с того ни с сего не ограничились одними насмешками. Школьники шли на обед из спортивного зала, как вдруг Белч Хаггинс выбил ногой из руки Билла сумку с домашним завтраком, наступил на нее тяжелым ботинком и раздавил ее всмятку. — О-е-ей! — всплеснув руками, вскрикнул Белч, изображая глумливый испуг. — Из-из-виняюсь, су-су-чонок, я т-твой за-завтрак размазал. И он зашагал по коридору к туалету, где перед дверью у питьевого фонтанчика его поджидал Виктор Крис. При виде этой сцены Виктор захохотал как припадочный. Впрочем, все обошлось, и с завтраком не вышло напряга, Билл выпросил у Эдди полпирога, а Ричи с радостью подарил ему проклятое яйцо, которое матушка чуть ли не каждый день клала ему в сумку. Эдди не выносил яйца, от одного их вида его тошнило, во всяком случае, так он рассказывал всем. Если не можешь стать невидимкой, надо сделать все возможное, чтобы не попадаться на глаза этим сволочам. Эдди забыл это правило и поплатился. После этой разборки Эдди еще держался, хотя из носа фонтаном била кровь, но когда Генри и его дружки, обдав его брызгами, переправились на другой берег Кендускига, дело приняло худой оборот. Носовой платок Эдди весь пропитался кровью. Билл дал ему свой и прислонил друга к откосу, чтобы Эдди сидел с запрокинутой головой. Билл помнил, как мама заставляла Джорджа запрокидывать голову, когда у того случались кровотечения из носа. Боже, как больно, как тяжело было думать о Джордже. Когда смолкли шаги и голоса хулиганов, продиравшихся сквозь кустарник, кровотечение у Эдди прекратилось, зато разыгралась астма. Он начал ловить, точно рыба, ртом воздух, в отчаянии сжимая и разжимая руки; горло его сипело и хрипело. — Черт! Астма! Ох! Ох! — еле выговаривал Эдди. Он нашарил аспиратор у себя в кармане и наконец с трудом извлек его оттуда. Он походил на баллончик «Виндекса» с пульверизатором. Эдди засунул аспиратор в рот и нажал на клапан. — Лучше тебе? — в тревоге спросил Билл. — Не… Он пуст. — И Эдди устремил на друга панический взгляд. — Конец, Билл. Безнадега. Пустой баллончик выпал у него из руки и покатился по откосу. Кендускиг беззаботно журчал, какое ему было дело до того, что Эдди Каспбраку не хватает воздуха. Билл мимоходом подумал, что в одном эти сволочи были правы: то была не плотина, а так, плотинка, малышовая забава. Но им было интересно ее строить, да, интересно, и вот чем кончилось дело. При этой мысли Билл почувствовал тупую ярость. — Не об-обращай в-внимания, Э-эдди, — попытался утешить он друга. Затем в течение, наверное, минут сорока Билл сидел рядом с Эдди в надежде, что приступ астмы пройдет, но он не проходил, и Биллу стало тревожно. К моменту, когда появился Бен, тревога сменилась страхом. Приступ не только не проходил, наоборот, усиливался. Центральная аптека, где Эдди заправлял свой аспиратор, находилась почти в трех милях от ручья. Вдруг он уйдет заправлять аспиратор, а когда вернется, Эдди потеряет сознание или…