…а эту фотку ты сохрани «в Мое воспоминание»… богохульное извращение таинства святого причастия. Непрошеные непристойные видения возникали у нее в голове. Лестер присосался к груди Джуди Либби, а она говорит: «Бери и пей, в Мое воспоминание». Лестер стоит на коленях между расставленных ног Джуди Либби, а она говорит: «Бери и ешь, в Мое воспоминание». Салли скомкала листок персиковой бумаги и швырнула его на пол. Она резко выпрямилась в кресле; ее дыхание стало сбивчивым и тяжелым, волосы свисали путаными потными прядями (все время, пока она читала записку, ее рука машинально поправляла волосы). Потом она нагнулась, подобрала листок, выровняла его и запихнула обратно в конверт вместе с фотографией. У нее так сильно тряслись руки, что это ей удалось только с третьей попытки, и в итоге конверт был разорван чуть ли не до половины. — Дешевка! — снова выкрикнула она и разрыдалась жгучими, горячими слезами; они жгли глаза, как кислота. — Сука! А ты! Ты! Лживый ублюдок! Салли вогнала ключ в замок зажигания. «Мустанг» зарокотал почти с такой же бешеной злостью, какую чувствовала она. Включив передачу, она вылетела с парковки в клубах голубого дыма и диком визге горящей резины. Билли Маршан, тренировавший разгон на своем скейтборде, удивленно взглянул ей вслед. 4 Уже через пятнадцать минут она была дома и рылась в бельевом шкафу у себя в спальне. Она искала щепку и никак не могла найти. Ее злость на Джуди и на своего лживого женишка поблекла в сравнении с ошеломляющим ужасом — что, если щепка и в самом деле пропала?! Что, если ее и вправду украли?! Салли захватила с собой из машины порванный конверт и только сейчас поняла, что до сих пор держит его в руке. Это осложняло поиски. Она отшвырнула его в сторону и вытащила из ящика все белье двумя большими охапками и свалила их на пол. Как раз тогда, когда она уже готова была закричать от панического ужаса, ярости и разочарования, щепка нашлась. Просто Салли так сильно дернула ящик, когда открывала, что щепка соскользнула в задний левый угол. Салли взяла ее в руку и тут же почувствовала, как ее наполняют мир и спокойствие. Свободной рукой она схватила конверт и вытянула перед собой обе руки: добро и зло, святое и проклятое, альфу и омегу. Потом она запихнула разорванный конверт в ящик и накидала сверху кучу нижнего белья. Салли села, скрестила ноги и склонилась над щепкой. Она закрыла глаза, ожидая, когда пол начнет медленно покачиваться у нее под ногами, когда в ее душу снизойдет мир и покой, когда она услышит голоса животных, бедных глупых животных, спасенных в час ужаса милостью Господней. Но вместо этого она услышала голос человека, который продал ей эту щепку. Тебе надо серьезно с этим разобраться, сказал мистер Гонт из глубины реликвии. Надо разобраться с этим… грязным делом раз и навсегда. — Да, — сказала Салли Рэтклифф. — Да, я знаю. Она провела весь остаток дня, сидя в своей душной девичьей спальне, думая и грезя в темном кругу, очерченном вокруг нее окаменелым деревом, — и эта странная чернота была похожа на капюшон разъяренной кобры. 5 — Посмотри на короля, он во всем зеленом… айко-айко как-то раз… он не мужик, он машина любви… Пока Салли Рэтклифф медитировала в своей черноте, Полли Чалмерс сидела в лучах яркого света у окна, чуть приоткрытого по случаю не по сезону жаркого октябрьского вечера. Она вертела швейную машинку и распевала «Айко-Айко» своим чистым, приятным альтом. Розали Дрейк подошла к ней и сказала: — Я знаю одного человека, которому сегодня значительно лучше. Намного лучше, судя по радостным напевам. Полли улыбнулась Розали странной улыбкой. — И да, и нет, — сказала она. — Это значит, что тебе лучше, так что тебе даже слегка неудобно. Полли пару секунд обдумывала эту фразу, а потом кивнула. Это было не совсем то, но близко. Две женщины, умершие вчера, сегодня опять были вместе, в похоронном бюро Сэмюэлса. Их будут отпевать в разных церквях, но завтра днем Нетти и Вильма снова станут соседками… уже на городском кладбище. Полли чувствовала себя частично ответственной за их смерть; в конце концов, если бы не она, Нетти не вернулась бы в Касл-Рок. Это она писала все необходимые письма, посещала все нужные слушания и даже нашла Нетти Кобб жилье. А почему? Самое странное, что сейчас Полли уже и не помнила, почему она бросилась помогать Нетти; она помнила только, что тогда это казалось ей актом христианского милосердия и данью старой семейной дружбе. Полли вовсе не собиралась ни уклоняться от чувства вины, ни обсуждать это с кем бы то ни было (Алан даже и не пытался ее разговорить, что было весьма мудро с его стороны), но она не была уверена, что сейчас поступила бы по-другому. Если Нетти и вправду была больной, то Полли здесь ничем не могла помочь. Но если бы Полли тогда не вмешалась, Нетти никогда бы не провела три счастливых и плодотворных года в Касл-Роке. Возможно, три года нормальной жизни — это лучше, чем долгие серые годы, которые она провела бы в лечебнице, прежде чем старость или простая скука забрали бы ее в мир иной. И если Полли своими действиями вписала имя Нетти в ордер на убийство Вильмы Ержик, разве не Вильминой рукой был составлен сам этот документ? В конце концов это Вильма, а не Полли воткнула штопор в бок приветливой и ласковой собачки Нетти Кобб. Но помимо всех этих тягостных размышлений, Полли просто скорбела об утрате хорошего друга и удивлялась тому, что Нетти оказалась способна совершить такое, хотя Полли казалось, что несчастная почти выздоровела. Большую часть утра она провела, занимаясь приготовлениями к похоронам и вызванивая Неттиных родственников (она почему-то не удивилась, когда все они под разными предлогами отказались приехать на похороны), и эта работа — формальные ритуалы смерти — помогла ей справиться со своей печалью… для чего, собственно, и предназначены похоронные процедуры. Однако кое-какие вещи по-прежнему не давали ей покоя. Лазанья, к примеру, все еще лежала в холодильнике, закрытая сверху фольгой, чтобы не высохла. Полли решила, что они с Аланом съедят ее сегодня за ужином, если он зайдет, конечно. Одна она не смогла бы себя заставить. Просто не выдержала бы. Полли все вспоминала, как быстро Нетти разглядела, что у нее болят руки, как она почувствовала эту боль и как принесла рукавицы, настаивая, что в этот раз они обязательно помогут. И конечно, последнее, что она ей сказала: «Я люблю тебя, Полли». — Земля вызывает Полли, Земля вызывает Полли, как слышно, как слышно? — пропела Розали. Сегодня утром они с Полли вспоминали Нетти, обменивались какими-то забавными случаями и происшествиями и, обнявшись, рыдали в два голоса в задней комнате среди завалов одежды. Теперь Розали снова лучилась счастьем, может быть, потому, что услышала, как Полли поет. Или потому, что до нее еще не дошла реальность происшедшего, подумала Полли. Ее как будто окутало темное облако — не совсем-совсем черное, нет, но все же достаточно темное и мешающее разглядеть, что происходит вокруг. Именно это и делает нашу скорбь такой хрупкой. — Я тебя слышу, — сказала Полли. — Мне действительно лучше, и мне слегка неудобно, что я так радуюсь. Ты довольна? — Почти, — кивнула Розали. — Я не знаю, чему удивилась больше, когда зашла в ателье: тому, что ты поешь, или тому, что ты пользуешься швейной машинкой. Покажи свои руки. Полли вытянула руки перед собой. Ее кисти с искривленными пальцами и узлами Хебергена, из-за которых суставы казались раздутыми, вряд ли можно было перепутать с холеными кистями королевы красоты, но Розали увидела, что с прошлой пятницы — когда постоянная сильная боль заставила Полли уйти пораньше — отек очень заметно спал. — Ого! А они, вообще, болят? — Болят, конечно, но все равно, так хорошо я себя не чувствовала уже несколько месяцев. Смотри. Она медленно сжала кулаки. Потом — так же осторожно — разжала. — Я как минимум месяц не могла этого сделать. — На самом деле все было еще хуже: она была не в состоянии сжать руку в кулак (без того чтобы не упасть в обморок от боли) с апреля или мая. — Ого! — В общем, мне правда лучше, — сказала Полли. — Если бы тут еще была Нетти, чтобы разделить эту радость, все было бы вообще идеально. Они услышали, как открылась входная дверь в ателье. — Ты не посмотришь, кто там? — спросила Полли. — Я хочу закончить этот рукав. — Конечно. — Розали сорвалась с места, но тут же остановилась и обернулась. — Нетти не возражала бы против твоего хорошего самочувствия. Полли кивнула. — Я знаю, — сказала она благодарно. Розали вышла в зал, чтобы обслужить клиента. Как только она ушла, Полли безотчетно коснулась рукой маленького бугорка размером с желудь — кулона, висевшего под ее розовым свитером между грудей. Ацка, какое чудное слово, подумала она и опять застучала машинкой, передвигая платье — первую оригинальную модель с прошлого лета — под трепещущей серебряной искоркой швейной иглы. Она рассеянно размышляла о том, сколько мистер Гонт запросит за этот амулет. Сколько бы он ни попросил, все равно это будет до смешного мало. Я не буду — не могу — так думать, когда дойдет до торговли, твердила она себе; но правда есть правда. Сколько бы он ни запросил, она заранее согласна с его ценой. Глава четырнадцатая 1 Городская управа Касл-Рока пользовалась услугами одной секретарши, молодой женщины с экзотическим именем Ариадна Сен-Клер. Это была жизнерадостная и веселая молодая особа, не обремененная большим умом, но зато неутомимая и привлекательная. У нее была большая красивая грудь, которая пряталась под, казалось, бесконечным запасом мягких свитеров из ангоры, и хорошая кожа. Правда, зрение у нее было очень плохое. Ее большие карие глаза утопали за толстенными линзами очков. Бастеру она нравилась. Он считал, что она слишком тупая и поэтому не может быть одной из них. Где-то в четвертом часу Ариадна заглянула к нему в кабинет. — Мистер Китон, пришел Дик Брэдфорд. Ему нужна ваша подпись на запрос на закупку. — Давайте я посмотрю, — сказал Бастер, поспешно запихивая в ящик стола спортивный раздел льюистонского «Дейли сан», раскрытого на расписании бегов. Сегодня он чувствовал себя намного лучше. Гадкие розовые листки сгорели в кухонной печи, Миртл перестала шарахаться от него, как побитая собака (Миртл его больше не волновала, но жить рядом с женщиной, считающей, что ты Джек Потрошитель… можно, конечно, но утомляет), к тому же он рассчитывал сорвать неплохой куш на сегодняшних скачках в Льюистоне. Потому что в выходные людские толпы (не говоря уже о выигрышах) будут больше. Он уже начал мыслить в терминах куинелла и трифекта.[26] Что касается шерифа Мудозвона и его помощника Дерьмоеда, да и всей этой теплой компании вообще… что ж, они с мистером Гонтом знают о них, и Бастер был уверен, что его команде есть что им противопоставить. Поэтому сейчас он смог спокойно пригласить Ариадну в кабинет и даже насладиться видом ее полузабытых прелестей — в частности, ее массивного бюста, который плавно покачивался, удерживаемый, без сомнения, внушительным сооружением под названием бюстгальтер. Ариадна положила листок с формой запроса ему на стол. Бастер взял его в руки и откинулся в своем кресле, чтобы ознакомиться с содержимым документа. Запрашиваемая сумма была указана в самом верху: девятьсот сорок долларов. Получатель — льюистонская фирма «Строительные материалы и приспособления». В графе «Назначение платежа» Дик вписал 16 ЯЩИКОВ ДИНАМИТА. Пониже, в разделе комментарии/примечания, он написал: [27]