Китон понятия не имел, как делаются ставки, а неумолкаемое бормотание Фрезера мешало услышать, что говорят другие игроки, которые подходили к двухдолларовому окошку. Когда подошла его очередь, он сунул кассиру пятидолларовую банкноту и сказал: — Четвертый номер. — Победа, призер или пятерка? — спросил кассир, но Китон был не в состоянии отвечать. За спиной у кассира он увидел замечательную картину. Три клерка считали и складывали в пачки деньги. Громадную кучу денег. Такого количества наличных Китон в жизни не видел. — Победа, призер или пятерка? — нетерпеливо повторил кассир. — Давай быстрее, браток, здесь тебе не библиотека. — Победа, — сказал Китон. Он не имел ни малейшего представления, что такое «призер» или «пятерка», но прекрасно знал, что такое «победа». Кассир всучил ему квитанцию и три доллара сдачи — доллар и двухдолларовую купюру. Пока Фрезер делал свою ставку, Китон с интересом уставился на девушку. Разумеется, он знал, что двухдолларовые банкноты в принципе существуют, но никогда еще не встречал. На ней был изображен Томас Джефферсон. На самом деле все вокруг было новым и занимательным: запах лошадей, попкорна, жареного арахиса; толпы куда-то спешащего народа, деловитая атмосфера. Место было живым. Он почувствовал это и сразу проникся. Случалось — и не раз, — что он ощущал подобную живость в себе, но впервые такое происходило в окружающем его мире. Дэнфорд Китон по прозвищу Бастер, редко ощущавший себя частью чего-либо, вдруг почувствовал себя частью этого места. Неотъемлемой частью. — Тут веселее, чем «У Лиз», — сказал он, когда Фрезер отошел от окошка. — Да, скачки — это то, что надо, — согласился Фрезер. — Бейсбола, конечно, они не заменят, но все же. Пошли к дорожкам, скоро начнется. Ты на что ставил? Китон не помнил. Пришлось сверяться с билетом. — На номер четвертый. — Нет. В смысле: призер или пятерка? — Э-э… Победа. Фрезер с неодобрением покачал головой и хлопнул его по плечу. — Победа — дерьмовая ставка, Бастер. И она не становится менее дерьмовой, даже если таблица говорит обратное. Но ты еще выучишься. Разумеется, так и случилось. Где-то невдалеке оглушительно звякнул гонг, так что Китон аж подскочил. Голос в динамиках завопил: «Заезд начался!» По толпе разнесся громоподобный рокот, и Китон внезапно почувствовал, как его тело пронзил разряд тока. Копыта лошадей бороздили засохшую грязь дорожек. Фрезер одной рукой схватил Китона за локоть, а второй принялся расчищать путь к дорожкам. Они пробились к ограждению футах в двадцати от линии финиша. Диктор уже комментировал гонку. Номер семь, Моя Девочка, лидирует на первом круге, за ней номер восемь, Неровное Поле, и номер девять, Как Я Вам Нравлюсь. Номер четыре по кличке Абсолютный — самое идиотское имя для лошади, которое только можно придумать, — шел шестым. Но Китону было наплевать. Его взгляд приковали несущиеся лошади, их блестящая в свете прожекторов шкура, размытое движение колес двуколок при проходе поворота, яркие цвета шелковых жокейских курток. Свернув на финишную прямую, Неровное Поле стал настигать Мою Девочку. Моя Девочка сбилась с шага, и Неровное Поле ее обошел. В тот же миг Абсолютный рванулся вперед по внешней кромке — Китон понял это еще до того, как бестелесный голос комментатора сообщил об этом зрителям. Он не замечал, как Фрезер сжимает его локоть, как он кричит: — Твоя пошла, Бастер. Твоя пошла, и у нее есть шанс! Когда лошади поравнялись с тем местом, где стояли Китон и Фрезер, толпа завопила. Китон снова почувствовал, что его словно ударило током, только на этот раз это была не искорка, а настоящая молния. Он заорал вместе со всеми; на следующий день он мог говорить только шепотом — сорвал голос. — Абсолютный! — ревел он. — Давай, Абсолютный, давай, сука, БЕГИ! — Скачи, — просипел Фрезер, согнувшись от хохота. — Давай, сука, скачи. Ты это хотел сказать, Бастер? Китон как будто его и не слышал. Он был в другом мире. Он посылал Абсолютному мысленные волны, телепатически подгоняя его вперед. — Неровное Поле и Как Я Вам Нравлюсь. Как Я Вам Нравлюсь и Неровное Поле, — гремел в динамиках голос комментатора, — и Абсолютный быстро уменьшает разрыв, но осталось всего ничего, одна восьмая мили… Лошади приближались, поднимая тучи пыли. Абсолютный шел, выгнув шею и вытянув голову, его ноги ходили, как поршни; он обошел Как Я Вам Нравлюсь и тяжело дышащего Неровное Поле как раз напротив того места, где стояли Китон и Фрезер. Пересекая финишную черту, он еще увеличил разрыв. Когда на табло вывесили номера, Китон спросил у Фрезера, что они означают. Фрезер взглянул на квитанцию, потом на табло и беззвучно присвистнул. — Я хоть вернул свои деньги? — испуганно спросил Китон. — Бастер, все значительно лучше. Ставки на Абсолютного были один к тридцати. Итак, буквально за вечер Китон заработал больше трехсот долларов. Вот так и родилась его одержимость. 3 Он снял пальто с вешалки в углу, надел его, открыл дверь и уже собирался выйти, но остановился на пороге, обернулся и оглядел комнату. На стене напротив окна висело зеркало. Китон долго и задумчиво смотрел на зеркало, потом отпустил дверную ручку и подошел к нему. Он слышал о том, как они используют зеркала, — не вчера ведь родился. Он прижал лицо к холодной поверхности, не глядя на свое отражение — бледное лицо, налитые кровью глаза, — сложил ладони «биноклем» и, прищурившись, всмотрелся в глубину зеркала в поисках фотокамеры с той стороны. В поисках их. Он ничего не увидел. Китон долго стоял перед зеркалом. В конце концов он отступил назад, безразлично мазнул рукавом пальто по запачканному стеклу и вышел. Он ничего не увидел. Пока ничего. Но это не значит, что они не могут забраться к нему в кабинет, скажем, сегодня вечером, вынуть из рамы нормальное зеркало и поставить на его место другое, прозрачное с одной стороны. Такая у них, у гонителей, работа — вынюхивать и подглядывать. Теперь надо будет проверять зеркало каждый день. — Нет проблем, — сказал он в пустоту коридора. — Надо — так сделаем. Нет проблем. Эдди Варбертон, убиравшийся в вестибюле, даже не поднял глаз, когда Китон вышел на улицу. Машина была припаркована с другой стороны здания, но сейчас Китон был не в том настроении, чтобы садиться за руль. Он был слишком взволнован и наверняка загнал бы свой «кадиллак» в витрину какого-нибудь магазина. Он даже не понял, что идет не к дому, а скорее прочь от него. Была суббота, семь пятнадцать утра, и в деловом районе Касл-Рока было пустынно. Он был единственным человеком на ближайшие несколько кварталов. Ему вспомнился тот первый вечер на скачках в Льюистоне. Он как будто не делал ничего плохого. Стив Фрезер просадил тридцать долларов и заявил, что после девятого заезда уходит. Китон сказал, что пока останется. Он почти не смотрел на Фрезера и лишь краем глаза заметил, как тот ушел. Он только подумал, как хорошо, когда у тебя под ухом никто не бубнит: «Бастер то, Бастер это». Он ненавидел это прозвище, и, разумеется, Стив это знал — поэтому так его и называл. На следующей неделе Китон снова приехал на ипподром, на этот раз — один, и проиграл шестьдесят долларов из предыдущего выигрыша. Впрочем, его это не огорчило. Хотя он нередко и думал о тех впечатляющих грудах купюр, которые видел в тот первый вечер за спиной у кассира, дело было вовсе не в деньгах. Деньги были лишь символом, который ты мог унести с собой; символом того, что ты все-таки был — пусть и недолго — частью большого шоу. Что притягивало Китона по-настоящему, так это восхитительное, ошеломляющее возбуждение, витавшее в толпе, когда раздавался гонг, с тяжелым скрежетом распахивались ворота и голос в динамиках вопил: «Старт!!!» Его притягивал гул толпы, когда двуколки заканчивали третий круг и выходили на финишную прямую, истеричное неистовство зрителей и выкрики, когда лошади, завершая четвертый круг, шли к финишу. В этом была настоящая жизнь — и какая жизнь. Здесь все было настолько живым, что… …что становилось опасным. Китон решил, что ему лучше оставить это дело. Его жизнь была вся расписана наперед. Он собирался стать главой городской управы Касл-Рока, когда Стив Фрезер откинет копыта, а потом, спустя шесть-семь лет в этой должности он намеревался пробиться в Комитет представителей штата. А потом… кто знает? Может быть, и в правительство. Человек амбициозный, талантливый и… здравомыслящий всегда сумеет пробиться наверх. Да, здравомыслящий. Вот в этом-то и была истинная проблема, связанная с бегами. Он понял это не сразу, но все же достаточно быстро. Бега были местом, где люди платили деньги, получали квитанцию… и на какое-то время расставались со здравым смыслом. Китон достаточно насмотрелся на проявления безумия в своей семье, чтобы спокойно воспринимать собственное увлечение скачками. Это была яма со скользкими стенками, граната с вырванной чекой, заряженное ружье со снятым предохранителем. Если он приезжал, он не мог уйти с ипподрома, пока не заканчивался последний заезд. Он все понимал. Он пытался себя ограничивать. Однажды он уже почти дошел до выхода, прежде чем что-то в глубинах сознания — что-то могучее, загадочное, первобытное — проснулось и развернуло его обратно. И Китон боялся окончательного пробуждения этой силы. Пусть она лучше дремлет. От греха подальше. Три года ему удавалось себя держать. А потом, в восемьдесят четвертом, Стив Фрезер ушел в отставку, а Китона избрали главой городской управы. Вот тогда-то и начались проблемы. Он поехал на бега, чтобы отпраздновать победу, и — раз уж такое дело — решил пойти ва-банк. Миновав двух- и пятидолларовые окошки, он подошел к десятидолларовому. В тот вечер он проиграл сто шестьдесят долларов — больше, чем мог безболезненно потерять, но не больше, чем мог бы себе позволить. Через неделю он снова поехал на ипподром, намереваясь вернуть проигранное и свести баланс к нулю. И у него почти получилось. Почти — очень важное слово. Так же почти он дошел до выхода три года назад. Еще через неделю он проиграл двести десять долларов. Это пробило дыру в их семейном бюджете, которую Миртл обязательно бы заметила; поэтому, чтобы покрыть недостачу, он позаимствовал деньги из городской кассы мелких расходов. Сотня долларов. Какой пустяк, право слово. С этого все и началось. Точно как в яме со скользкими стенками: если ты начинаешь скользить, ты обречен. Ты можешь цепляться ногтями, зубами… и даже замедлить свое падение… но это только отсрочка. Падение уже неминуемо. Если попробовать определить точку, после которой пути назад уже не было, то это будет лето 1989 года. Летом скачки проходят почти каждый вечер, и всю вторую половину июля и весь август Китон не пропускал ни одной. Какое-то время Миртл подозревала, что он ездит на скачки лишь для отвода глаз, а на самом деле завел себе любовницу — это было смешно, на самом деле. Теперь у Китона не встал бы, даже если бы к нему с Луны прилетела богиня Диана в своей колеснице — в распахнутой тоге и с табличкой на шее: ТРАХНИ МЕНЯ, ДЭНФОРД. Одна мысль о том, как глубоко он залез в городские фонды, заставляла его бедный отросток съеживаться до размера наперстка. Когда Миртл наконец убедилась, что он действительно ездит на скачки, она немного расслабилась. Он стал реже бывать дома по вечерам, то есть реже показывать свой капризный и деспотичный характер, и вроде бы много он не проигрывал, потому что баланс на семейном банковском счете не особенно колебался. Просто Дэнфорд нашел себе хобби, развлечение для мужчин среднего возраста. Ну и отлично. Подумаешь, скачки, вполне безобидное развлечение, думал Китон, когда брел по Главной улице, засунув руки глубоко в карманы пальто. Он дико хохотнул, и не будь улица совершенно пуста, на него явно бы стали оборачиваться. Миртл следила за их банковским счетом. Ей и в голову не приходило, что он запустил руки в их пенсионный фонд и страховки. Она понятия не имела, что «Шевроле Китона» стоит на пороге банкротства. Она следила за общим банковским счетом и домашними расходами. Он был дипломированным бухгалтером. Когда дело касается растрат, дипломированный бухгалтер справится с этим получше большинства людей… но, как говорится, сколь веревочке ни виться, а кончик будет. Подпорка, возведенная Китоном из подчисток и махинаций, начала разваливаться осенью 1990-го. Он удерживал ее, как мог, надеясь на ипподромную удачу. К тому времени он познакомился с подпольным букмекером и делал ставки большие, чем разрешалось правилами. Но это не принесло ему удачу. А теперь, этим летом, травля началась в открытую. Раньше они только играли с ним. Теперь они жаждали его крови, и до Судного дня оставалось меньше недели. Я им еще покажу, думал Китон. Со мной еще не покончено. У меня еще есть пара трюков. Вот только бы знать, каких трюков… в этом-то и была вся проблема. Ничего. Что-нибудь придумаю. Я знаю, что-нибудь я… Тут поток его мыслей неожиданно оборвался. Он стоял перед новым магазином «Нужные вещи», и то, что он увидел в витрине, на пару секунд вышибло из его сознания все остальное. Там стояла картонная коробка — красочная, яркая, с картинкой на крышке. Какая-то настольная игра. Но эта настольная игра была связана со скачками, и он мог поклясться, что картинка на упаковке, изображавшая двух иноходцев, нос к носу пересекавших финишную черту, была срисована со скачек в Льюистоне. Если на заднем плане была изображена не главная трибуна, он готов был признать себя обезьяной. Игра называлась ВЫИГРЫШНАЯ СТАВКА. Китон почти пять минут простоял, уставившись на коробку, завороженный, как ребенок, разглядывающий витрину с электрической железной дорогой. Потом он медленно зашел под зеленый навес, чтобы глянуть, работает ли магазин по субботам. На двери болталась табличка с одним только словом: ОТКРЫТО Пару секунд Китон смотрел на нее с недоверием. Как и Брайан в свое время, он подумал, что ее оставили здесь по ошибке. Магазины на Главной улице Касл-Рока не открываются в семь часов утра, и особенно — по субботам. Так или иначе, он повернул ручку. Она легко поддалась. Когда Китон открыл дверь, у него над головой звякнул крошечный серебряный колокольчик. 4 — На самом деле это не совсем игра, — сказал Лиланд Гонт, — тут вы немного ошиблись. Китон восседал на мягком, обитом плюшем стуле с высокой спинкой, на котором до этого успели посидеть Нетти Кобб, Синди Роуз Мартин, Эдди Варбертон, Эверетт Франкель, Майра Эванс и еще пара десятков горожан. В руках он держал чашку отменного ямайского кофе. Гонт, оказавшийся замечательным парнем для жителя равнин, чуть ли не заставил его выпить кофе, но теперь Китон об этом не жалел. Гонт бережно достал коробку с витрины. Он был одет в бордовый пиджак — нарядный, но без излишней вычурности. Он сказал Китону, что частенько открывает магазин в неурочные часы, потому что страдает бессонницей. — Еще со времен моей молодости, — сказал он с грустной улыбкой. — Эх, где она, молодость?!