— Ему твои уроки не требуются, — сказал Ди. — А хочешь, я тебя кое-чему научу, Мозо? Мозо, хмурясь, отступил и достал сигарету из кармана. Парень рядом щелкнул зажигалкой и дал ему прикурить, а Ди отвел Бобби в сторону. — Что ты тут делаешь, amigo [15]? — спросил он, ухватив Бобби за плечо татуированной рукой. — Чтобы ходить тут в одиночку, надо быть дураком, а уж вечером и одному, так и вовсе loco [16]. — Так по-другому нельзя, — сказал Бобби. — Мне надо найти того, с кем я был вчера. Его зовут Тед. Он старый, худой и очень высокий. Ходит вроде бы горбясь, как Борис Карлофф — ну, знаешь, тот в страшных фильмах? — Бориса Карлоффа я знаю, а вот никакого хренового Теда не знаю, — сказал Ди. — Я его не видел. А тебе надо отсюда выбираться, и поскорее. — Мне надо в «Угловую Лузу», — сказал Бобби. — Я прямо оттуда, — сказал Ди. — И никого вроде Бориса Карлоффа там не видел. — Так еще рано. Думаю, он заедет туда между девятью и половиной десятого. И я должен быть там раньше него, потому что за ним гонятся одни. В желтых плащах и белых ботинках… ездят на больших шикарных машинах… одна из них лиловый «Де Сото» и… Ди ухватил его и прижал к двери закладчика так больно, что Бобби подумал, что он все-таки заодно со своими дружками. Внутри лавки старик в очках, сдвинутых на лысый череп, досадливо оглянулся, потом продолжил читать газету. — Jefes [17] в желтых плащах, — шепнул Ди. — Этих я видел. Другие ребята их тоже видели. От таких лучше держаться подальше, chico [18]. Что-то в них такое. Ненормальное. Рядом с ними крутые парни, которые околачиваются возле «Салуна Маллори», сойдут за ангелочков. Что-то в выражении Ди напомнило Бобби Салл-Джона — как Эс-Джей сказал, что видел пару жутких типчиков у входа в Коммонвелф-парк. А когда Бобби спросил, что в них было жуткого, Салл сказал, что точно не знает. Зато теперь Бобби знал: Салл увидел низких людей. Они уже тогда вынюхивали совсем рядом. — Когда вы их видели? — спросил Бобби. — Сегодня? — Дай передохнуть, малыш, — сказал Ди, — Я же всего два часа как протер глаза и почти их все провел в ванной: приводил себя в порядок, чтобы выйти на улицу. Я видел, как они выходили из «Угловой Лузы» — двое их было — позавчера, если не вру. И там теперь что-то странное деется. — Он задумался, потом позвал: — Эй, Хуан, волоки сюда свою задницу. Любитель таскать за волосья подрысил к ним. Ди сказал ему что-то по-испански. Хуан ответил, Ди добавил еще что-то и кивнул на Бобби. Хуан наклонился к Бобби, прижав руки к складкам брюк на коленях. — Ты видел этих людей? Бобби кивнул. — Одни в большом лиловом «Де Сото»? Одни в «крайслере»? А еще одни в «олдсмобиле» девяносто восьмого? Бобби видел только «Де Сото», но все равно кивнул. — Машины эти не настоящие, — сказал Хуан и покосился, на Ди: не смеется ли он? Но Ди не смеялся и только кивнул, чтобы Хуан продолжал. — Они что-то другое, — По-моему, они живые, — сказал Бобби. Глаза у Хуана вспыхнули. — Ну да! Вроде живые! А эти люди… — А какие они с виду? Я их не видел, только машины. Хуан попытался ответить, но не сумел — во всяком случае по-английски, и перешел на испанский. Ди переводил, но как-то рассеянно — он все больше втягивался в разговор с Хуаном, а про Бобби словно забыл. Другие ребята с угла — на поверку они были всего только мальчишками — подошли к ним и добавили свои наблюдения. Бобби не понимал, что они говорят, но решил, что они боятся — все они. Они были достаточно крутыми — иначе «тут, внизу» и дня не протянуть, — но вес равно низкие люди их напугали. Бобби уловил последний четкий образ: широко шагающая высокая фигура в плаще коричневого цвета почти до лодыжки — такие плащи он видел в фильмах, таких как «Перестрелка на ранчо O. K.» и «Великолепная семерка». — Выходят вчетвером из парикмахерской, где в задней комнате на лошадей ставят, — сказал тот, которого, видимо, звали Филио. — Вот что они делают, эти типчики: заходят и задают вопросы. А большую свою машину оставляют у тротуара и мотора не выключают. Вроде бы только чокнутый оставит тут машину с работающим мотором, только вот кто угонит такую чертову штуку? Никто, мог бы ответить Бобби. Попробуешь, а баранка превратится в удава и задушит тебя, а не то сиденье станет зыбучим песком, и ты в него провалишься. — Вышли гурьбой, — продолжал Филио, — и все в таких длиннющих желтых плащах, хотя жарища такая, что на хреновой мостовой яичницу поджарить можно. И все в симпатичных белых ботиночках с острыми носами — вы же знаете, как я всегда замечаю, что у людей на ногах. У меня прямо встает на шикарные ботинки… только, по-моему… по-моему… — Он помолчал, собрался с мыслями и сказал Ди что-то по-испански. Бобби спросил, что он такое сказал. — Говорит, что ихние ботинки не касались земли, — ответил Хуан. Глаза у него раскрылись во всю ширину. В них не было насмешки, не было недоверия. — Он говорит, что они пошли к этому своему большому «крайслеру», а их хреновые ботинки чуточку не доставали до земли. — Хуан раздвинул два пальца, поднес их ко рту, сплюнул между ними и перекрестился. Тут все замолчали, а потом Ди опять наклонился к Бобби — очень серьезно. — Это те, кто разыскивает твоего друга? — Ага, — сказал Бобби. — Мне надо его предупредить. Ему в голову пришла сумасшедшая мысль, что Ди предложит пойти вместе с ним в «Угловую Лузу», и остальные диаболос пойдут с ними — пойдут, щелкая в такт пальцами, как парни в «Вестсайдской истории». Теперь ведь они его друзья — члены уличной шайки, но с добрыми сердцами. Конечно, ничего даже похожего не произошло. А просто Мозо отошел к тому месту, где Бобби налетел на него. Остальные пошли за ним. Хуан задержался, чтобы сказать: — Наткнешься на этих кабальеро и будешь ты покойным putino, tio mio. Только Ди остался, и Ди сказал: — Он дело говорит. Вернулся бы ты к себе, amigo. Пусть твой друг сам о себе позаботится. — Не могу, — сказал Бобби. И добавил с искренним любопытством: — А ты смог бы? — Будь они обыкновенные люди, наверное, не смог бы, но это же не люди. Ты же сам слышал. — Да, — сказал Бобби. — Но… — Ты чокнутый, малыш. Росо loco. — Наверное. — Он и чувствовал себя чокнутым. Росо loco, да еще как! Чокнутый, как мышь в сральне, сказала бы его мать. Ди зашагал прочь. Он дошел до угла — дружки ждали его по ту сторону улицы, — потом обернулся, сделал из пальцев пистолет и прицелился в Бобби. Бобби ухмыльнулся и в ответ прицелился из своего. — Vaya con Dios, mi amigo loco [19], — сказал Ди и зашагал через улицу, подняв воротник клубной куртки. Бобби повернулся и зашагал в противоположную сторону, обходя омуты света от шипящих неоновых вывесок и стараясь, где можно, держаться в тени. * * * Напротив «Угловой Лузы» по ту сторону улицы было заведение гробовщика с надписью «ПОХОРОННЫЙ САЛОН ДЕС-ПЕНЬИ» на зеленой маркизе. В витрине висели часы с циферблатом, обведенные холодящим кольцом голубого неонового света. Надпись под часами гласила: «ВРЕМЯ И ПРИЛИВЫ НИКОГО НЕ ЖДУТ». Часы показывали двадцать минут девятого. Он успел вовремя, даже загодя, а за «Лузой» он увидел проулок, где можно было обождать в относительной безопасности, но у него просто не хватало сил стоять на месте и ждать, хотя он и знал, что так было бы разумнее всего. Он же был не мудрым старым филином, а напуганным ребенком, который нуждался в помощи. Он сомневался, что найдет ее в «Угловой Лузе», ну а все-таки, если?.. Бобби прошел под объявлением «ЗАХОДИТЕ, ВНУТРИ ПРОХЛАДНО». Вот уж в чем он совсем не нуждался, так в кондиционере: вечер был жаркий, но его с ног до головы сковал холод. «Бог, если ты есть, пожалуйста, помоги мне сейчас. Помоги мне быть храбрым… и пошли мне удачу». Бобби открыл дверь и вошел. * * * Запах пива был много крепче, но зато посвежее, а комната с игровыми автоматами сверкала и гремела разноцветными лампочками и многоголосием. Где прежде играл один Ди, теперь толпились человек двадцать пять — все курили, все были в полосатых рубашках и в шляпах Фрэнка Синатры «Привет всем влюбленным», и все с бутылками пива «Будвайзер», поставленными на стеклянные крышки автоматов. Возле стола Лена Файлса было гораздо светлее, чем раньше, потому что над стойкой, как и в комнате с игорными автоматами, горело больше лампочек (все табуреты перед ней были заняты). Сама бильярдная, такая темная в среду, теперь была освещена почище операционной. Каждый стол кто-то обходил или наклонялся над ним, ударяя по шарам в сизом тумане сигаретного дыма. Кресла вдоль стены все были заняты. Бобби увидел старого Джи, который задрал ноги на подставку для чистки обуви, и… — Мать твою, что ты тут делаешь? Бобби обернулся на неожиданный голос, шокированный тем, что такие слова произнесла женщина. Это была Аланна Файле. Дверь в комнату позади стола Лена еще не успела толком закрыться за ней. На ней теперь была белая шелковая блузка, которая открывала ее плечи — красивые плечи, кремово-белые и округлые, точно груди, — а также верхнюю часть ее могучего бюста. Ниже белой блузки начинались самые огромные дамские красные брюки, какие только приходилось видеть Бобби. Накануне Аланна была доброй, улыбалась… почти смеялась над ним, но совсем не обидно. Теперь она выглядела перепуганной насмерть. — Простите… Я знаю, мне нельзя быть тут, но мне нужно отыскать моего друга Теда, и я подумал… подумал, что… — Он услышал, как его голос сжимается, спадается, будто воздушный шарик, который надули и пустили летать по комнате. Что-то было до ужаса не так. Будто сон, который ему иногда снился: он сидит за своей партой, занимается правописанием или математикой или просто читает рассказ, и вдруг все начинают смеяться над ним, и он замечает, что забыл надеть штаны и теперь сидит за партой, а все его свисает у всех на виду — и у девочек, и у учительницы — ну, у всех-всех… Звяканье звоночков в игровом зале не совсем смолкло, но стало реже. Волны разговоров и смеха, катившиеся от стойки, почти замерли. Щелканье бильярдных шаров прекратилось. Бобби озирался, ощущая змей у себя в животе. Не все они смотрели на него, но почти все. Старик Джи уставился на него глазами, точно две дырки, прожженные в грязной бумаге. И хотя окно в сознании Бобби было теперь почти матовым — замазанным мелом, — он чувствовал, что многие тут словно бы ждали его. Он сомневался, что сами они знали про это, а если и знали, то не знали почему. Они словно бы спали, как жители Мидуича. Низкие люди побывали здесь. Низкие люди… — Уходи, Рэнди, — сухим шепотком сказала Аланна. В расстройстве чувств она назвала Бобби именем его отца. — Уходи, пока еще можешь. Старый Джи соскользнул из кресла для чистки обуви. Когда он шагнул вперед, его измятый пиджак зацепился за подставку и порвался, но он даже не заметил, что шелковая подкладка спланировала к его колену, будто игрушечный парашютик. Глаза его стали еще больше похожи на прожженные дырки. — Хватай его, — сказал Старик Джи шамкающим голосом. — Хватай мальчишку. Бобби увидел вполне достаточно. Ждать помощи здесь было нечего. Он рванул к двери и распахнул ее. У него было ощущение, что люди за его спиной двинулись к ней, но медленно. Бобби Гарфилд выбежал в надвигающуюся ночь. * * * Он пробежал почти два квартала, но тут у него закололо в боку, он замедлил шаги, а потом остановился. Никто за ним не гнался, и это было хорошо. Но если Тед войдет в «Угловую Лузу» за деньгами, ему конец, капут. Теперь ему надо опасаться не только низких людей, но еще и Старика Джи, и всех прочих там, а Тед этого не знает. Но что может сделать Бобби? Вот в чем заключался вопрос. Он огляделся и не увидел вокруг ни единой светящейся вывески. Он находился среди складов. Они высились кругом, будто гигантские лица, с которых исчезли почти все черты. Пахло рыбой, опилками и чем-то гнилостно-сладковатым, возможно, залежавшимся мясом. Сделать он не может НИЧЕГО. Он ведь просто мальчик, и от него тут ничего не зависит. Бобби понимал это, но еще он понимал, что не может позволить Теду войти в «Угловую Лузу», хотя бы не попытавшись его предостеречь. И ведь в такое положение его поставила мать. Его родная мать! — Ненавижу тебя, мам! — прошептал он. Ему все еще было холодно, но он обливался потом: на его коже не нашлось бы ни единого сухого места. — Мне все равно, что с тобой делали Дон Бидермен и те двое, ты сволочь, и я тебя ненавижу. Бобби повернулся и затрусил назад, укрываясь среди теней. Дважды, услышав приближающиеся шаги, он сжимался в комок в подъезде, пока люди не проходили мимо. Сжиматься в комок было просто — никогда еще он не чувствовал себя таким маленьким.