На этот раз она не стала срывать на нем злобу. Когда она вошла к нему в комнату, парка все еще была на ней, хотя «молнию» она успела расстегнуть. Она сразу же принялась быстро расхаживать по комнате, даже не глядя в его сторону. Она по-прежнему держала в руке лист бумаги и время от времени трясла им у себя перед носом, как будто обмахиваясь. – Говорит, налоги увеличились на десять процентов! Говорит, недоимки! Арест имущества! Суд! Говорит, выплаты раз в квартал! Долги! Дерьмо! Гребаное дерьмо! Пол кашлянул в тряпку, но она не обернулась. Для нее в комнате больше никого не было. Она все быстрее шагала взад-вперед, и ее массивное тело резко рассекало воздух. Он подумал, что сейчас она разорвет бумагу на куски, но Энни, похоже, не осмеливалась этого сделать. – Пятьсот шесть долларов! – завопила она, сунула ему под нос бумагу, машинально вырвала у него изо рта душившую его тряпку и швырнула ее на пол. Его голова тяжело откинулась налево. Он откашлялся. Руки не слушались, как будто кто-то вырвал их из плеч. – Пятьсот шесть долларов и семнадцать центов! Они знают, что я не хочу никого здесь видеть! Разве я им не говорила? Вот смотрите! Смотрите! Он кашлянул еще раз и рыгнул. – Сблюете – вам же во всем этом лежать. У меня сейчас свои заботы. Он что-то говорил об аресте имущества, что-то насчет дома. Как это понимать? – Наручники… – просипел Пол. – Ну да, да, – нетерпеливо проговорила она. – Вы иногда ведете себя как ребенок. Она выхватила из кармана юбки ключ и подтолкнула Пола влево, так, что нос его коснулся простыни. Он вскрикнул, но она не обратила на это внимания. Звякнул ключ, щелкнул замок, и руки его освободились. Он сел, тяжело дыша, потом откинулся спиной на подушки и осторожно заскользил вниз, чтобы лечь. На запястьях остались белые полосы, которые тут же стали багроветь. Энни рассеянно засунула наручники в карман юбки, как совершенно обыденную вещь, вроде гигиенических тампонов или вешалки для одежды. – Что такое арест имущества? – снова спросила она. – Неужели это означает, что мой дом теперь принадлежит им? Так надо понимать? – Нет, – ответил он. – Это означает, что вы… – Он прочистил горло, снова ощутил вкус пыльной тряпки во рту и еще раз рыгнул. Энни на это не отреагировала, она стояла около него и с нетерпением ожидала продолжения. Наконец он вновь обрел способность говорить. – Это означает, что вы просто не можете его продать. – Просто? Просто? Интересно вы понимаете слово просто, мистер Пол Шелдон. Хотя, конечно же, проблемы бедной вдовы мало волнуют такого богатого мистера Умника, как вы. – Напротив. Ваши проблемы, Энни, я рассматриваю как свои собственные. Я только хотел сказать, что арест имущества – это еще не самое серьезное, что может ожидать человека, имеющего существенную задолженность. А вы много задолжали? – Задолженность. То есть то, что надо мной висит, верно? – То, что висит. Да. – Но я же не голь перекатная, не ирландская нищенка! – Под ее верхней губой показался ряд верхних зубов. – Я всегда плачу по счетам. Просто… На этот раз я просто… Просто забыла, да? Ты забыла, как забываешь перевернуть февральскую страничку календаря. А забыть заплатить квартальный налог на имущество – это посерьезнее, чем забыть перевернуть страничку календаря, и теперь ты расстроилась, так как впервые забыла о чем-то значительном. Дело в том, Энни, что твое состояние ухудшается. Чуть-чуть ухудшается с каждым днем. Тебе, наверное, хорошо известно, что маньяк может вступать в конфликт с окружающим миром и даже иногда выходить сухим из воды после очень гадких поступков. Но существует граница между управляемым и неуправляемым психозом. Ты, Энни, изо дня в день приближаешься к этой границе… и отчасти осознаешь это. – У меня просто пока руки до этого не дошли, – мрачно произнесла Энни. – Я ведь тут с вами верчусь как белка в колесе. Внезапно ему в голову пришла одна мысль – очень неплохая мысль. Мысль, открывающая перед ним прямо-таки неограниченные возможности. – Я знаю, – сказал он вполне искренне. – Я обязан вам жизнью, а вас я только обременял. У меня в бумажнике примерно четыреста баксов. Мне бы хотелось, чтобы вы этими деньгами погасили вашу задолженность. – О, Пол… – Она посмотрела на него, смущенная и одновременно польщенная. – Не могу же я взять ваши деньги… – Это не мои деньги, – возразил он и улыбнулся ей самой обаятельной своей улыбкой. А про себя подумал: Энни, больше всего я хочу, чтобы на тебя опять напала забывчивость, когда я стащу один из твоих ножей. Я достаточно подвижен, чтобы пустить в ход нож. Ты не успеешь понять, что мертва, а уже покатишься в ад. – Они ваши. Если хотите, считайте их оплатой за услуги. – Он помолчал, затем сделал далеко рассчитанный ход: – Неужели вы думаете, я не понимаю, что без вас я бы умер. – Пол… Я даже не знаю… – Я говорю серьезно. – Он позволил себе победную (о Боже, пусть она в самом деле будет победной!) улыбку. – Вы не только спасли мою жизнь. Вы сделали больше. Вы спасли две жизни – ведь если бы не вы, Мизери покоилась бы в могиле. Теперь она смотрела на него, сияя, забыв про бумагу, которую все еще держала в руке. – И вы продемонстрировали мне мои заблуждения, наставили на путь истинный. За одно это я должен был бы заплатить вам гораздо больше, чем четыре сотни баксов. Если вы не возьмете эти деньги, мне будет очень тяжело. – Ну конечно, я… Хорошо. Спасибо… – Это я должен сказать вам спасибо. Можно мне посмотреть? Она с готовностью протянула ему бумагу. Извещение на оплату просроченной суммы налога. Арест имущества упоминается всего лишь как формальность. Он бегло просмотрел документ и вернул ей: – У вас есть вклад в банке? Она отвела взгляд: – Есть кое-какие сбережения, но не в банке. Я банкам не доверяю. – Здесь говорится, что арест не может быть наложен, если вы заплатите по счету до двадцать пятого марта. Какое сегодня число? Она, прищурившись, посмотрела на календарь: – Господи, тут же совсем не то! Она сняла календарь со стены, и мальчик на санках исчез – Пол ощутил дурацкий прилив жалости. Ручей, текущий между покрытых снегом берегов, символизировал март. Она близоруко прищурилась, затем произнесла: – Сегодня двадцать пятое марта. Господи Боже, уже, уже, подумал он. – А, так вот почему он приехал. – Он же не сказал, что на твое жилье уже наложен арест, он только сказал, что так случится, если ты не пошевелишься до закрытия всех городских контор. Этот парень, собственно говоря, хотел оказать тебе услугу. – Но если вы, Энни, уплатите эти пятьсот шесть долларов… – И семнадцать центов, – резко прервала она. – Не забудьте про эти гребаные семнадцать центов. – Ну да, и семнадцать центов. Если вы уплатите всю сумму сегодня до закрытия городских учреждений, не будет никакого ареста имущества. Если жители города действительно относятся к вам так, как вы говорите… – Да они меня ненавидят! Пол, да они все против меня! – …значит, для них налоговые вопросы – это один из способов убрать вас. Весьма странно накладывать арест имущества на человека, который всего-навсего не уплатил ежеквартальный налоговый взнос. Это плохо пахнет. Воняет за версту, если хотите. Если вы пару раз пропустите ежеквартальный взнос, может быть, – невероятно, но кто их знает, – они и попытаются отобрать у вас дом и продать его с аукциона. Идиотская мысль, но теоретически они вроде бы вправе так поступить. Она нервно хохотнула – как будто гавкнула собака. – Пусть попробуют! Я кое-кому из них выпущу кишки! Уверяю вас! О да, дражайший сэр! – В итоге они выпустят кишки вам, – спокойно заметил Пол. – Но дело даже не в этом. – Так в чем же? – Энни, наверняка в Сайдвиндере есть люди, которые и два, и три года не платят налоги. Их дома никто не арестовывает, их имущество не выставляют на аукцион. В самом худшем случае таким нерадивым налогоплательщикам отключают воду. Вот взять, к примеру, Ройдманов. – Он испытующе поглядел на нее. – Вы уверены, что они платят налоги вовремя? – Эти белые скоты? Ха! – почти взвизгнула она. – По-моему, Энни, они пытаются выжить вас отсюда. Пол в самом деле так думал. – Никуда я не уеду! Останусь здесь, назло им останусь! Останусь здесь и буду харкать им в глаза! – У вас найдется сто шесть баксов в дополнение к четырем сотням из моего бумажника? – Да. – Это слово она произнесла с некоторым облегчением. – Вот и хорошо, – сказал он. – Тогда лучше бы вам сегодня же уплатить по этому чертову счету. Ты уедешь, и я посмотрю, что можно сделать с пятнами на дверном косяке. А после этого, Энни, подумаю о том, как бы мне выбраться отсюда к чертовой матери. Что-то мне поднадоело жить под твоей крышей. Ему даже удалось улыбнуться. – Мне кажется, там, на столике, вам удастся наскрести семнадцать центов, – произнес он. 10 У Энни Уилкс имелись свои представления о порядочности, она была по-своему безукоризненно честной. Она могла заставить Пола напиться грязной воды, могла не давать ему лекарство, когда он терял сознание от боли, могла заставить его уничтожить единственный экземпляр нового романа, могла приковать к кровати наручниками и затолкать ему в рот вонючую тряпку для полировки мебели; но она ни за что не прикоснулась бы к деньгам в его бумажнике. Она принесла бумажник, старый кожаный бумажник, которым он обзавелся еще в колледже, и вложила ему в руку. Удостоверения личности на месте не было. На этот счет она не проявила щепетильности. Он не стал задавать вопросов – ему показалось, что так будет благоразумнее. Удостоверения не было, но деньги лежали на месте – новенькие хрустящие банкноты, в основном по пятьдесят долларов. С удивительной и даже пугающей ясностью он увидел, как его «камаро» подъезжает к окошечку кассы Боулдер-банка накануне того дня, когда была закончена работа над «Быстрыми автомобилями», и он протягивает кассиру чек на четыреста пятьдесят долларов, завизированный его личной подписью на обороте. Тот Пол Шелдон был свободен, здоров, полон сил и настолько легкомыслен, что не ценил этих замечательных даров судьбы. Тот Пол Шелдон окинул кассиршу взглядом – высокая блондинка в темно-красном костюме, любовно подчеркивающем округлости ее тела. И она окинула его взглядом… Интересно, что бы она подумала о том Поле Шелдоне, каким он стал – растолстевшем на сорок фунтов, постаревшем лет на десять, о том Поле Шелдоне, у которого вместо ног два чудовищно искривленных и совершенно бесполезных обрубка? – Пол? Он поднял глаза на Энни. Банкноты были у него в руке. Четыреста двадцать долларов. – Что?