Он нажимает кнопку «ВЫЗОВ». 20 Когда Джейни протягивает руку, чтобы включить радио, раздается звонок мобильника. И последний звук, который слетает с ее губ – всем бы так везло, – смех. Дурачок, с любовью думает она. Опять ушел и оставил мобильник. Она тянется к бардачку. Мобильник звонит снова. Только звонит он не из бардачка, он звонит из-за… Никакого грохота нет, по крайней мере она его не слышит; ей только кажется, что чья-то сильная рука сдвигает водительское сиденье. А потом мир заливает белизна. 21 У Холли Гибни, известной также как Холли-Бормотунья, возможно, имеются проблемы с психикой, но ни антидепрессанты, ни сигареты, которые она тайком курит, не замедляют ее реакции. Дядя Генри жмет на педаль тормоза, и Холли выскакивает из «шеви», когда взрыв еще отдается в ушах. Ходжес не отстает от нее, бежит быстро. Грудь пронзает боль, и он думает, что это инфаркт. Какая-то его часть надеется на это, но боль уходит. Пешеходы ведут себя, как и всегда в те моменты, когда насилие пробивает дыру в мире, который они считали нерушимым. Одни падают на тротуар и закрывают головы. Другие застывают как статуи. Несколько автомобилей останавливаются. Большинство набирает скорость, чтобы быстрее уехать с места взрыва. Один из них – «субару» болотного цвета. Ходжес бежит за психически неуравновешенной кузиной Джейни, а в голове молотом стучат фразы последнего послания Мистера Мерседеса: Тебе конец. Ты и не заметишь. Тебе конец. Ты и не заметишь. Он огибает угол, скользя на гладких подошвах парадных туфель, которые так редко надевает, и чуть не врезается в Холли. Она стоит как вкопанная, ссутулившись, с болтающейся в руке сумкой. Стоит и смотрит на остатки «тойоты» Ходжеса. Кузов сорван с осей и яростно пылает среди осколков стекла. Заднее сиденье лежит в двадцати футах, порванная обивка тоже в огне. Какой-то мужчина стоит, покачиваясь, держась за окровавленную голову. Женщина сидит на тротуаре у разбитой витрины сувенирного магазина, и на мгновение Ходжесу кажется, что это Джейни. Но на женщине зеленое платье, у нее седые волосы, и, конечно, это не Джейни, это не может быть Джейни. Ходжес думает: «Это моя вина. Если бы я воспользовался отцовским револьвером двумя неделями раньше, она была бы жива». Но он еще в достаточной степени коп, чтобы отбросить эту идею (хотя и с трудом). Приходит новая мысль, холодная, отрезвляющая. Это не его вина. Это вина сукиного сына, который заложил бомбу. Того самого сукиного сына, который направил угнанный «мерседес» в толпу безработных у Городского центра. Ходжес видит черную туфлю на высоком каблуке, лежащую в луже крови. Видит оторванную руку с дымящимся рукавом в ливневой канаве, словно брошенный кем-то мусор, и у него в голове что-то щелкает. Дядя Генри и тетя Шарлотта скоро будут здесь, то есть времени в обрез. Он хватает Холли за плечи и разворачивает лицом к себе. Волосы падают на щеки, вывалившись из растрепавшихся пучков принцессы Леи. Широко раскрытые глаза смотрят сквозь него. Его рассудок, здравый как никогда, знает, что в таком состоянии толку от нее нет. Ходжес бьет ее по щеке, потом по другой. Не сильно, но этого хватает, чтобы веки Холли дрогнули. Кричат люди. Гудят клаксоны. Звенит пара охранных сигнализаций. Ходжес чувствует запахи бензина, горящей резины, плавящегося пластика. – Холли. Холли. Послушай меня. Она смотрит, но слышит ли? Ходжес не знает, однако времени нет. – Я ее любил, но ты не должна никому говорить. Ты никому не должна говорить, что я ее любил. Может, позже, но не теперь. Ты понимаешь? Она кивает. – Мне нужен номер твоего мобильника. И возможно, ты мне тоже понадобишься. – Его холодный рассудок надеется, что нет, что дом в Шугар-Хайтс во второй половине дня будет пустовать, но он не уверен. Матери Холли и дяде придется уехать, хотя бы на короткое время, но Шарлотта не захочет, чтобы Холли ехала с ними. Потому что у Холли проблемы с психикой. Холли хрупкая. Ходжес задается вопросом, как часто у нее случались нервные срывы, не пыталась ли она покончить с собой? Эти мысли проскакивают метеоритами. Вот они на небе, а в следующий миг их нет. Не время размышлять о психическом здоровье Холли. – Когда твои мать и дядя поедут в полицейский участок, скажи им, что тебе никто не нужен, скажи, что ты вполне можешь остаться одна. Ты это сделаешь? Она кивает, хотя по взгляду видно, что она понятия не имеет, о чем речь. – Тебе позвонят. Возможно, я, а возможно, молодой человек, которого зовут Джером. Джером. Ты запомнишь имя? Она кивает, открывает сумку, достает очечник. Не получается, думает Ходжес. Свет горит, но дома никого нет. И все-таки он должен попытаться. Он хватает ее за плечи. – Холли, я хочу поймать парня, который это сделал. Я хочу заставить его заплатить за содеянное. Ты мне поможешь? Она кивает. Ее лицо остается бесстрастным. – Тогда скажи. Скажи, что поможешь мне. Она не говорит. Достает из очечника солнцезащитные очки, надевает их, словно рядом не горит автомобиль, а в канаве не лежит рука Джейни. Словно не кричат люди и не слышна приближающаяся сирена. Словно они на пляже. Он легонько встряхивает ее. – Мне нужен номер твоего мобильника. Она согласно кивает, но ничего не говорит. Закрывает сумку и поворачивается к горящему автомобилю. Отчаяние, какого Ходжес никогда не испытывал, охватывает его, вызывает тошноту и разбрасывает мысли, еще недавно четкие и ясные. Из-за угла пулей выскакивает тетя Шарлотта. Волосы – преимущественно черные, но седые у корней – развеваются позади. Дядя Генри следует за ней. Его мясистое лицо покрывает мертвенная бледность, если не считать клоунских красных пятен на скулах. – Шарли, стой! – кричит дядя Генри. – Я думаю, у меня инфаркт! Шарлотта не обращает внимания на брата. Хватает Холли за локоть, разворачивает, яростно прижимает к себе, вдавливая не такой уж маленький нос дочери во впадину между своих грудей. – НЕ СМОТРИ! – ревет Шарлотта, оглядывая место трагедии. – НЕ СМОТРИ, МИЛАЯ! НЕ СМОТРИ НА ЭТО! – Я едва дышу, – объявляет дядя Генри. Он уже сидит на бордюрном камне, наклонив голову. – Господи, надеюсь, я не умираю. К первой сирене присоединяются новые. Люди начинают подходить ближе, чтобы получше рассмотреть горящий автомобиль. Его уже фотографируют на мобильники. Ходжес думает: Взрывчатки хватило, чтобы разнести автомобиль. Сколько у него еще? Шарлотта по-прежнему мертвой хваткой держит Холли, кричит, чтобы та не смотрела. Холли не вырывается, но одну руку завела за спину. В руке что-то есть. И хотя Ходжес знает, что, возможно, принимает желаемое за действительное, он надеется: это что-то предназначено ему. Берет. Очечник, из которого она достала солнцезащитные очки. На нем золотыми буквами написаны ее имя и адрес. Как и номер мобильника. 22 Ходжес достает «Нокию» из внутреннего кармана пиджака, откидывая крышку, понимает, что мобильник превратился бы в комок расплавленного пластика и торчащих из него проводов, если бы остался лежать в бардачке выгоревшей «тойоты». А он бы остался, если бы Джейни не настаивала, что ему там не место. Он нажимает кнопку быстрого набора номера Джерома, молит Бога, чтобы тот отозвался, и мольбы его услышаны. – Мистер Ходжес, Билл? Думаю, мы слышали сильный вз… – Молчи, Джером. Просто слушай. – Он идет по засыпанному осколками стекла тротуару. Сирены все громче, полиция вот-вот подъедет, а полагаться Ходжес может исключительно на интуицию. Если только его подсознание не включилось в работу. Такое уже случалось. Он не зря получил все эти грамоты и благодарности от полицейского управления. – Слушаю, – отвечает Джером. – Ты ничего не знаешь о расследовании убийств у Городского центра. Ты ничего не знаешь об Оливии Трелони или Джейни Паттерсон. – Разумеется, они втроем обедали в «Димасио», но он не думает, что копы узнают об этом в ближайшее время, если вообще узнают. – Я ничего не знаю. – В голосе Джерома нет ни недоверия, ни сомнений. – Кто спросит? Полиция? – Может, позже. Сначала твои родители. Потому что ты слышал взрыв моего автомобиля. Джейни сидела за рулем. Мы поменялись в последнюю секунду. Ее… больше нет. – Господи, Билл, вы должны сообщить пять-ноль[38]! Вы должны сказать своему прежнему напарнику! Ходжес вспоминает ее слова: «Он наш. В этом у нас по-прежнему нет разногласий, правильно?» «Правильно, – думает он. – В этом у нас по-прежнему нет разногласий, Джейни». – Еще рано. Пока буду разбираться сам, и мне нужна твоя помощь. Этот слизняк убил ее. Я хочу взять его за жопу. Ты поможешь? – Да. – Никаких у меня могут быть неприятности или из-за этого мне закроется дорога в Гарвард. Простое да. Да благословит Господь Джерома Робинсона. – Тебе придется вместо меня зайти на сайт «Под синим зонтом Дебби» и отправить сообщение парню, который это сделал. Помнишь мой логин? – Да. Кермит-лягушонок-девятнадцать. Я только возьму лист бу… – Нет времени. Суть ты и так запомнишь. И отправь сообщение через час. Он должен знать, что я отправил его после взрыва. Он должен знать, что я жив. – Говорите, – отвечает Джером. Ходжес диктует текст и разрывает связь, не попрощавшись. Сует мобильник в карман брюк, где уже лежит очечник Холли. Пожарная машина выезжает из-за угла, за ней – два патрульных автомобиля. Они проскакивают мимо Похоронного бюро Соумса, перед которым на тротуаре стоит гробовщик и священник, проводивший панихиду по Элизабет Уэртон, прикрывая глаза от солнца и пламени горящей «тойоты». Ходжесу предстоят долгие разговоры, но есть более важное дело. Он снимает пиджак, опускается на колени и накрывает лежащую в ливневой канаве руку. Чувствует, как глаза жгут слезы, но загоняет их внутрь. Слезы никак не соответствуют истории, которую он намерен рассказать. Копы, два молодых парня – оба без напарников, – вылезают из автомобилей. Ходжес их не знает. – Патрульные, – говорит он. – Должен попросить вас отойти в сторону, – отвечает ему один, – но если вы свидетель этого… – Он указывает на горящую «тойоту». – …Тогда я попрошу вас подождать, пока кто-нибудь возьмет у вас показания. – Я не только это видел, я должен был ехать в этом автомобиле. – Ходжес достает бумажник и открывает его, чтобы показать удостоверение детектива с красной надписью «В ОТСТАВКЕ». – До прошлой осени моим напарником был Пит Хантли. Позвоните ему как можно скорее. – Это ваш автомобиль, сэр? – переспрашивает его коп, к которому он обращался.