САРА-ХОХОТУШКА Я остановился у поворота, вниз не пошел. Смотрел на коттедж. Сложенный из бревен, с многочисленными пристройками. Террасы, выходящей к озеру, я сверху не видел. В коттедже четырнадцать комнат, нелепое число. Несмотря на преклонный возраст, выглядел коттедж достойно. Как столетняя дама, идущая легкой походкой, несмотря на артрит и негнущиеся колени. Центральную часть построили то ли в конце прошлого, то ли в начале нынешнего века. Остальное добавляли в тридцатых, сороковых, шестидесятых. Задумывалась «Сара-Хохотушка» как охотничий домик. В начале семидесятых здесь жила коммуна хиппи. Коттедж не раз сдавали в аренду, но с сороковых по 1984 год он принадлежал Хингерманам, Деррену и Мэри, потом одной Мэри: Деррен умер в 1971 году. Купив коттедж, мы добавили к нему самую малость: установили на коньке крыши спутниковую антенну. Идея принадлежала Джоанне, но посмотреть телевизор ей практически не удалось. За домом в отсветах заката блестело озеро. Проселок устилал толстый слой опавших сосновых иголок. Тут и там валялись ветви. Кусты, растущие по обе стороны проселка, тянулись друг к другу, стремясь преодолеть узкий разрыв. Если бы я ехал на автомобиле, ветки бы неприятно скреблись о борта. Я видел мох, растущий на бревнах коттеджа, и три больших подсолнечника с головками, похожими на прожекторы, которые выросли сквозь щели между досками маленького крылечка, со стороны подъездной дорожки. Создавалось ощущение, что хозяева не забросили коттедж, но на какое-то время определенно забыли о нем. Подул прохладный ветерок, и тут я понял, что весь в поту. До меня долетал запах хвои и слабый запах воды. Темный След — одно из самых чистых и глубоких озер штата Мэн. До конца тридцатых, рассказывала нам Мэри, оно было куда как больше, но компания «Уэстерн мэн электрик» вместе с заводами в Рамфорде, производящими металл и бумагу, добились у правительства штата разрешения на строительство плотины на реке Джесса. Мэри показывала нам очаровательные фотографии дам в белых платьях и джентльменов в костюмах-тройках, катающихся по озеру на каноэ. Фотографии эти сделали еще до первой мировой войны. Мэри указала на одну из женщин, замершую с поднятым веслом. «Это моя мама, пояснила она, — а мужчина, на которого она замахивается веслом, — мой отец». Гагары кричали. Я уже различал в небе Венеру. Звездный свет, звездный свет, исполни мое желание… В тех снах все мои желания были связаны с Джоанной. Загадав желание, я попытался спуститься вниз по проселку. Разумеется, попытался. Дом-то ведь мой, верно? Куда еще я мог пойти, как не в свой дом, когда с каждой минутой все темнело, а в не прекращающихся ни на секунду лесных шорохах чувствовалась порою угроза? Куда еще я мог пойти? Вокруг темно и одному страшно входить в темный дом (вдруг «Сара» обиделась, что ею так долго пренебрегали? Вдруг она из-за этого злится?), но ничего другого мне не оставалось. Если электричества нет, подумал я, зажгу керосиновую лампу, которую мы держали в кухонном буфете. Только я не сумел спуститься вниз. Ноги отказывались идти по проселку. Словно мое тело знало о доме что-то такое, о чем понятия не имел мой мозг. Ветер усилился, от холода по коже побежали мурашки, я не мог понять, с чего это я так вспотел. Я бежал? Если бежал, то куда? От кого? От пота промокли волосы. Тяжелой массой легли на лоб, прилипли к нему. Я поднял руку, чтобы отбросить их, и обнаружил неглубокую царапину на тыльной стороне ладони, за костяшками пальцев. На этот раз на правой руке. Случалось, что царапина перекочевывала на левую руку. Я подумал: если это сон, то откуда такие подробности? С такой четкостью их обычно подмечает писатель, но, возможно, во сне все — писатели. Как узнать? Теперь «Сара-Хохотушка» — темное пятно на чуть более светлом фоне озера, и я понимаю, что вниз мне идти совсем не хочется. Предчувствие беды наполняет меня, я без труда представляю себе все те опасности, которые могут подстерегать меня в доме. Бешеный енот, затаившийся в углу кухни. Летучие мыши в ванной — если их побеспокоить, они начнут с криками кружить над головой, задевая лицо крыльями. Даже одно из знаменитых Потусторонних Существ, плод фантазии Уильяма Денброу, может прятаться под крыльцом, наблюдая сквозь щели за моим приближением. — Что ж, но я не могу оставаться и здесь, — говорю я сам себе, но ноги по-прежнему не слушаются, и, похоже, нет у меня иного выхода, как оставаться здесь, на пересечении дороги и проселка. Хочу я этого или нет, нравится мне это или нет, но придется стоять столбом. А из леса доносятся уже не шорохи мелких животных (они все залезли в норы и спят), но приближающиеся тяжелые шаги. Я хочу повернуться и посмотреть, кто идет ко мне, но не могу… …и вот тут я обычно просыпался. Первым делом включал свет, чтобы убедить себя, что по возвращении в реальный мир мое тело стало более послушным. Иногда — нет, практически всегда, — проснувшись, я думал о Мэндерли. Прошлой ночью мне снилось, что я вернулась в Мэндерли. В этом есть что-то нездоровое (думаю, что-то нездоровое есть и в повторяющемся сне, мое подсознание бьет и бьет в одну точку), но я не стану отрицать, что какая-то часть моего «я» наслаждалась летним покоем, который окружал меня во сне, и этой самой части нравилась грусть, которую я испытывал, просыпаясь. Экзотичности этого сна так недоставало мне в реальной жизни, особенно теперь, когда дорогу, на которой ранее резвилось мое воображение, наглухо заблокировали. Насколько мне помнится, по-настоящему я испугался только один раз (но должен прямо сказать, воспоминаниям этим я не очень-то доверяю, потому что их вовсе не существовало). И случилось это, когда, проснувшись, произнес в темноте спальни: «Что-то у меня за спиной. Не подпускайте его ко мне. Что-то затаилось в лесу, не подпускайте его ко мне». Напугали меня не сами слова, а голос, которым я их произнес. То был голос человека, который вот-вот уступит охватывающей его панике, и звучал он совсем не как мой голос. * * * За два дня до Рождества 1997 года я вновь поехал в «Файделити юнион», где менеджер банка проводил меня к ячейке, упрятанной в залитые люминесцентным светом катакомбы. Когда мы спускались по ступеням, он заверил меня (наверное, в десятый раз), что его жена — давнишняя поклонница моего таланта и читает все мои книги. В десятый раз я ответил, что пора бы и ему попасться в мои сети. На что он добродушно хохотнул. Видать, мы придумали с ним новый Банковский ритуал. Мистер Куинлэн вставил ключ в замочную скважину «А» и повернул его. Затем, скромненько, как сутенер, приведший клиента к кровати шлюхи, удалился. Я вставил свой ключ в замочную скважину «В», повернул, открыл ячейку. Она словно увеличилась в размерах. Оставшаяся коробка с рукописью забилась в дальний угол, напоминая единственного уцелевшего щенка, который знает, что его братьев и сестер уже отловили и удушили газом. На светлом картоне чернели буквы единственного слова: ОБЕЩАНИЕ Откровенно говоря, я уже не помнил, о чем шла речь в этом чертовом романе. Я вытащил из банковской ячейки путешественника во времени, добравшегося до 1997 года из далеких восьмидесятых, и захлопнул дверцу. В ячейке осталась разве что пыль. Дай ее сюда, — прошипела в моем сне Джо — за долгие годы впервые мне вспомнился этот сон. Дай ее сюда, это мой пылесос. — Мистер Куинлэн, я закончил, — позвал я. Мне показалось, что голос мой дрожит, но Куинлэн, похоже, ничего не заметил, а может, сделал вид, что не заметил. Наверное, я был не единственным его клиентом, на которого визиты в «Файделити юнион» нагоняли тоску. — Я обязательно почитаю ваши книги. — Он коротко глянул на коробку, которую я держал в руке (наверное, я мог бы приходить в банк с брифкейсом и класть в него рукопись, но никогда этого не делал). — Вот на Новый Год и почитаю. — Почитайте, мистер Куинлэн, — энергично кивнул я. — Не пожалеете. — Марк, — поправил он меня. И тоже не в первый раз. Я написал два письма, одно из которых вложил в коробку с рукописью, прежде чем сдать ее в приемный пункт «Федерал экспресс». Оба я писал на компьютере, поскольку мое тело позволяло мне пользоваться программой «Ноутпэд». Конфликт возникал лишь в том случае, когда я хотел запустить шестой «Ворд». Я никогда не пытался писать роман, используя программу «Ноутпэд», предназначенную для составления коротких файлов, понимая, к чему это приведет. Естественно, я мог составлять кроссворды и играть в компьютерные игры, если у меня возникало такое желание. Я пытался писать роман ручкой, но без особого успеха. Без светящегося экрана вдохновение не приходило. Одно из писем предназначалось Гарольду, второе — Дебре Уайнсток. Содержание разнилось в мелочах: «Вот вам моя новая книга, „Обещание Элен“. Надеюсь, она понравится вам так же, как и мне. А если встретятся шероховатости, то причина в том, что мне пришлось ужаться на целый месяц. Так что счастливого вам Рождества и веселой Хануки, надейтесь, что кто-нибудь подарит вам гребаного пони». Я простоял час в очереди (перед Рождеством никто никуда не спешит, особенно те, кто на службе). Коробку с рукописью я держал в левой руке, книгу Нелсона Демилля «Школа колдовства» — в правой. Прочитал почти пятьдесят страниц, прежде чем мой последний неопубликованный роман перекочевал в руки усталой приемщицы. Когда я пожелал ей счастливого Рождества, она лишь пожала плечами и ничего не ответила. Глава 4 Телефон зазвонил, как только я переступил порог. Фрэнк Арлен. Спросил, не составлю ли я ему компанию на Рождество. Не только ему, но всем братьям, которые собирались приехать с семьями. Я уже открыл было рот, чтобы отказаться (не хватало мне ирландского Рождества, когда все пьют виски и со слезами на глазах вспоминают Джо, а по полу при этом ползает с десяток представителей подрастающего поколения в компании с не меньшим числом собак), но неожиданно услышал, что обязательно приеду. Фрэнка мой ответ удивил не меньше, чем меня, но он искренне обрадовался. — Фантастика! — воскликнул он. — Когда ты сможешь сюда добраться? Я стоял в холле, с галош на линолеум капала вода, через арку я мог видеть гостиную. Рождественская елка там не стояла: после смерти Джо Рождество я не праздновал. Комната казалась таинственной и слишком большой для меня… Каток для роллеров с обстановкой начала века. — Я только что приехал, — ответил я. — Со всеми делами покончил. Как насчет того, если я прямо сейчас соберу сумку, сяду в машину и покачу на юг, пока мотор еще не остыл? — Великолепно, — без малейшей заминки послышалось с другого конца провода. — Мы сможем устроить себе холостяцкий вечерок до прибытия сыновей и дочерей Восточного Молдена. Как только положу трубку, сразу наполню твой стакан. — Тогда и я не буду терять времени. * * * Рождество обернулось для меня лучшим со дня смерти Джоанны праздником. Пожалуй, единственным праздником за все время моего одиночества. Четыре дня я был почетным Арленом. Слишком много выпил, несчетное количество раз поднимал стакан в память Джоанны и знал, как — понятия не имею, что она полностью одобряет такое мое поведение. Дважды младенцев вырвало на меня, один раз, глубокой ночью, ко мне в постель забралась собака, а сестра жены Никки Арлена подкатилась ко мне на следующий после Рождества день, когда застала на кухне одного: я сооружал себе сандвич с индейкой. Я поцеловал ее, потому что она очень хотела, чтобы ее поцеловали, и тут ее шаловливая рука ухватила меня за то самое место, которого последние три с половиной года касались только мои руки. Не могу сказать, что это вызвало у меня исключительно отрицательные эмоции. Дальнейшего развития наш роман не получил, да и не мог получить: вокруг полно Арленов, да и Сюзи Донахью официально еще не развелась (как и я, на то Рождество она была почетным Арленом), но я решил, что пора уезжать… а может, мне хотелось разогнать автомобиль на узкой улице, которая заканчивалась кирпичной стеной. Так или иначе, двадцать седьмого я отбыл, довольный, что приезжал. Перед тем как сесть в машину, я крепко обнял Фрэнка. Четыре дня я совсем не думал о том, что в моей банковской ячейке «Файделити юнион» нет ничего, кроме пыли, и четыре ночи спал до восьми утра, просыпаясь разве что от спазмов в желудке да похмельной головной боли. И ни разу мысль о Мэндерли, фраза о возвращении в Мэндерли, не приходили мне в голову. В Дерри я приехал умиротворенный, посвежевший, словно родившийся заново. Утро первого дня нового 1998 года выдалось ясным, морозным, солнечным. Я встал, принял душ, подошел к окну спальни с чашечкой кофе в руке. И внезапно меня как громом поразило. Я почувствовал, что вновь могу писать. Начался новый год, что-то переменилось, и я могу писать, если будет на то мое желание. Валун, перегородивший дорогу, откатили в сторону. Я прошел в кабинет, сел перед компьютером, включил его. Сердце билось нормально, ни на лбу, ни на шее не выступал пот, руки не холодели. На экране возникло главное меню, я подвел стрелку к яблоку, дважды щелкнул мышью, вызывая моего старого знакомца шестого «Ворда». На экране высветился логотип программы, и тут же я лишился способности дышать. Будто железные пальцы сдавили горло. Я отпрянул от стола, хрипя, хватаясь за ворот водолазки, которую надел в то утро. Колесики кресла за что-то зацепились, оно перевернулось, я через спинку полетел на пол. Крепко приложился затылком, перед глазами вспыхнули разноцветные искры. Наверное, мне еще повезло: сознания я не потерял. Но главная моя удача в первый день 1998 года состояла именно в том, что кресло перевернулось и я вылетел из него, как из катапульты. Если бы кресло просто отъехало назад, и в поле зрения остался бы монитор, на котором логотип шестого «Ворда» сменился бы чистым серым полем, думаю, я бы умер от удушья. С огромным трудом мне удалось подняться. Гортань сузилась до размеров соломинки, воздух едва проникал в легкие, но я дышал. Добрался до ванной. Меня вырвало в раковину с такой силой, что брызги долетели до зеркала. Лицо у меня посерело, колени подогнулись. На этот раз я ударился лбом о край раковины. Затылок я не разбил (правда, к полудню там выросла приличных размеров шишка), а вот лоб рассадил. И конечно же, не обошлось без синяка. Потом я всем говорил, что наткнулся на дверь ванной, когда ночью пошел в туалет. Вот мол, что происходит, если ленишься зажечь лампу. Окончательно придя в себя, я обнаружил, что лежу на полу, свернувшись клубочком. Встал, продезинфицировал ссадину на лбу, уселся на край ванны, низко опустив голову, и встал лишь после того, как убедил себя, что ноги не откажутся мне служить. Должно быть, просидел я минут пятнадцать, и за это время окончательно решил, что моя писательская карьера закончена, если, конечно, не произойдет чуда. Гарольд будет негодовать, Дебра откажется мне верить, но что они смогут предпринять? Пришлют издательскую полицию? Пригрозят гестапо клуба «Книга месяца»? Даже если и пришлют, если и пригрозят, что это изменит? Из кирпича не выжать воды, из камня — крови. Если исключить вмешательство свыше, писательский этап моей жизни завершен. А если это и так, что ты будешь делать в последующие сорок лет, Майк? — спросил я себя. За сорок лет можно вдоволь наиграться в «Скрэббл», поучаствовать во множестве турниров и конкурсов составителей кроссвордов, выпить много виски. Но достаточно ли этого? Чем еще ты мог бы заполнить сорок последующих лет своей жизни? Мне не хотелось об этом думать, во всяком случае, тогда. Последующие сорок лет сами смогут постоять за себя. А я мечтал только об одном: пережить первый день нового 1998 года. Окончательно убедившись, что вернул себе контроль над телом, я вернулся в кабинет, добрался до компьютера, не отрывая глаз от пола, нащупал нужную кнопку и выключил машину. Когда выключаешь компьютер, не закрыв программу, последнюю можно повредить, но, учитывая обстоятельства, едва ли меня это тревожило. В ту ночь мне опять снилось, как в сумерках я шагаю по Сорок второй дороге. Вновь я загадал желание, увидев вечернюю звезду, под крики гагар на озере. Вновь почувствовал, как Кто-то или Что-то крадется ко мне по лесу, подбираясь все ближе. Рождественские праздники остались в прошлом. Зима выдалась холодной, суровой, снежной, а февральская эпидемия гриппа жестоко обошлась со стариками Дерри. Многих отправила на тот свет. Точно так же, бывало, смерч расправлялся со старыми деревьями. Меня болезнь миновала. В ту зиму я ни разу не кашлянул. В марте я слетал в Провидено и принял участие в конкурсе кроссвордов Уилли Венга. Занял четвертое место и выиграл пятьдесят долларов. Обналичивать чек не стал, но заказал под него рамочку и повесил на стене в гостиной. Раньше все мои Свидетельства триумфа, как называла их Джо, украшали стены моего кабинета, но в первые месяцы 1998 года я туда практически не заходил. Если мне хотелось сыграть с компьютером в «Скрэббл» или составить кроссворд, я пользовался «пауэрбуком»[25], который ставил на кухонный стол. Помнится, как-то я раз, включив компьютер и открыв главное меню, я проскочил программу кроссвордов и подвел курсор к моему старому знакомцу шестому «Ворду». И в том момент меня охватили не раздражение и не бессилие, не слепая ярость (весь этот джентльменский набор я испытал не раз, после того, как поставил последнюю точку в романе «Вниз с самого верха»), а грусть и тоска. Пиктограмма шестого «Ворда» внезапно напомнила мне о фотографиях Джо, которые я держал в бумажнике. Глядя на них, я иногда думал, что готов продать мою бессмертную душу ради того, чтобы вернуть ее и в тот мартовский день я подумал, что смог бы продать душу, если б вновь обрел возможность писать. Так ты попробуй, внезапно зазвучал у меня в голове чей-то голос. Может, что и получится. Но я знал, что ничего не получится. Поэтому, вместо того, чтобы открыть «Ворд», я перекинул пиктограмму к корзине, которая находилась в правом нижнем углу экрана, и бросил туда. Прощай, дружище. В ту зиму часто звонила Дебра Уайнсток, и всегда с хорошими новостями. В начале марта она сообщила, что на август «Обещание Элен» отобрана «Литературной гильдией»,[26] как одна из двух книг месяца. Компанию «Элен» составил триллер Стива Мартини, еще одного ветерана нижней половины пятнадцатистрочного списка бестселлеров «Таймс». И моему английскому издателю, по словам Дебры «Элен» понравилась. Он посчитал, что этим романом я наконец-то подберу ключ к сердцу британцев (в Англии мои книги всегда продавались хуже, чем в Америке). — «Обещанием Элен» ты как бы открыл новое направление в своем творчестве. Ты с этим согласен? — спросила меня Дебра. — Такая мысль посещала меня, — признался я, гадая, а что бы сказала Дебби, узнав, что роман, открывающий новое направление в моем творчестве, больше десяти лет пылился в банковской ячейке. — В нем… даже не знаю, как и сказать… чувствуется зрелость. — Благодарю. — Майк? Что-то с телефоном. Ты куда-то пропал. Конечно, пропал. Потому что вцепился зубами в руку, чтобы удержаться от смеха. Потом убрал руку, осмотрел следы от зубов. — Сейчас слышно лучше?