— Конечно. Он каждый вторник подъезжает к площадке на своем моторизированном кресле и наблюдает за игрой. После возвращения он много чего сделал, чтобы расположить к себе местное население, но, думаю, что софтбол ему действительно нравится. С ним, естественно, приходит и эта Уитмор. Привозит на тележке запасную кислородную подушку и рукавицу полевого игрока, на случай, если мяч случайно отлетит к ним. В начале сезона, я слышала, он-таки поймал мяч. Игроки и зрители аж рты пооткрывали. — Софтбол напоминает ему о сыне, да? Мэтти мрачно усмехнулась: — Не думаю, что он вообще вспоминает о Лэнсе. Во всяком случае, когда следит за игрой. В «Уэррингтоне» играют жестко, да еще орут друг на друга, если кто-то допускает ошибку. Такие зрелища Макс Дивоур обожает, поэтому и не пропускает ни одной игры. Особенно он любит, если кто-то расшибается в кровь. — Лэнс тоже так играл? Она обдумала мой вопрос. — Он играл жестко, но не стремился к победе любой ценой. Прежде всего он видел в игре развлечение. Как и все мы. Это я про женщин. Вернее, девушек. Синди, жене Барри Терролта, было всего шестнадцать. Мы стояли на уровне первой базы, подбадривали наших парней, если им удавался удачный маневр, смеялись, когда они совершали ошибку. Пили «пепси» или пиво, курили. Я восхищалась близнецами Элен Джири, а она целовала Ки шейку под подбородком, пока малышка не начинала смеяться. Иногда мы отправлялись в «Деревенское кафе», и Бадди готовил для нас пиццу, а платили проигравшие. После игры все вновь становились друзьями. Смеялись, кричали, подначивали друг друга, но никто не злился. Вся злость оставалась на поле. А знаете, что теперь? Никто из них не заглядывает ко мне. Даже Элен Джири, когда-то моя закадычная подруга. Не заходит и Ричи Лэттимор, лучший друг Лэнса. А ведь раньше они часами говорили о камнях, птицах, деревьях, которые росли на другом берегу озера. Они приходили на похороны, какое-то время не забывали меня, а потом, как отрезало. Вы понимаете? Когда я была ребенком, у нас пересох колодец. Воды насос накачивал все меньше и наконец погнал один воздух. Только воздух. — От цинизма не осталось и следа, в голосе слышалась лишь обида. — Я видела Элен на Рождество, и она пообещала пригласить меня на день рождения близнецов, но не пригласила. Я думаю, она боится приближаться ко мне. — Из-за старика? — Естественно. Но ничего, жизнь продолжается. — Мэтти допила «кул-эйд» и поставила стакан. — А как насчет вас, Майк? Вернулись сюда, чтобы написать книгу? Вы собираетесь дать название Тэ-Эр? — Разговоры об этом шли с той поры, как мы купили «Сару-Хохотушку». Местным очень хотелось, что я, как-никак, известный писатель, придумал звучное название их городку. — Нет, — ответил я, а потом, неожиданно для себя, добавил: — Я этим больше не занимаюсь. Наверное, я ожидал, что она вскочит с протестующим криком, отбросит назад пластиковое кресло. Такие мысли многое говорят обо мне, причем характеризуют отнюдь не с лучшей стороны. — Вы ушли на пенсию? — спокойно спросила она., — Или все дело в писательском психологическом барьере? — Разумеется, о добровольном уходе на пенсию нет и речи. — Разговор принял довольно-таки забавный оборот. Я приехал к ней, чтобы предложить ей воспользоваться услугами Джона Сторроу — если потребуется, навязать ей услуги Джона Сторроу — а вместо этого впервые начал обсуждать мою неспособность работать. Раньше я ни с кем об этом не говорил. — Значит, барьер. — Раньше я тоже так думал, но теперь не уверен. Я подозреваю, что у каждого романиста есть определенный запас идей. Они как бы встроены в его сознание. А когда они заканчиваются, новым взяться неоткуда. — Я в этом сомневаюсь, — не согласилась со мной Мэтти. — Может, теперь, приехав сюда, вы сможете писать? Может, этим и вызван ваш приезд? — Возможно, вы правы. — Вам страшно? — Иногда. Главным образом потому, что я не знаю, как жить дальше. Собирать модели кораблей в бутылках не по мне, а в огороде возилась моя жена. — Мне тоже страшно. Очень. И страх не отпускает меня ни на секунду. — Вы боитесь, что он выиграет судебный процесс? Мэтти, именно поэтому… — Судебный процесс — это еще не все. Мне страшно оттого, что я здесь, в Тэ-Эр. И началось все в начале этого лета, уже после того, как я узнала, что Дивоур хочет отнять у меня Ки. И страх мой усиливается. Знаете, как бывает, когда видишь, как собираются над Нью-Хемпширом грозовые облака, а потом начинают надвигаться на озеро. Не могу найти лучшего сравнения… — Она положила ногу на ногу. — В последнее время я несколько раз просыпалась в полной уверенности, что в спальне я не одна. Однажды мне показалось, будто кто-то лежит в моей постели. Иногда я вроде бы слышу чей-то шепот, плач. Две недели назад, вечером, я испекла пирог и забыла убрать муку. Наутро я нашла банку перевернутой. А на рассыпавшейся по столу муке кто-то вывел «привет». Я думала, это Ки, но она сказала, что этого не делала. И потом, писать она может только печатными буквами… Майк, вы не думаете, что он посылает кого-то, чтобы напугать меня? Или все это глупости? — Не знаю. — Я думал об ударах по плитам гидроизоляции в темноте подвала. Я думал о том же слове «привет», собранном из магнитов на передней панели холодильника. Я думал о ребенке, плачущем в ночи. У меня похолодела кожа. Не просто похолодела — онемела. Так бывает, когда Нечто из потустороннего мира проникает в твой дом и касается твоего загривка. — Может, это призраки? — она нерешительно улыбнулась, и в ее улыбке было больше страха, чем веселья. Я открыл было рот, чтобы рассказать о том, что происходило в «Саре-Хохотушке», но тут же закрыл. Потому что передо мной встала дилемма: или обсуждать паранормальные явления, или вернуться в реальность. В которой Макс Дивоур пытался заграбастать свою внучку. — Почему бы и нет? — Жаль, что я не вижу вашего лица. Вы ведь хотите мне что-то сказать. Что? — Честно говоря, сейчас я хотел бы поговорить с вами о Кире. Идет? — Идет. В отсвете углей жаровни я видел, что она вся сжалась, словно готовясь принять удар. — Меня повесткой вызвали в Касл-Рок. В пятницу я должен дать показания. Элмеру Дарджину, он — Кирин опекун ad litem… — Этот маленький жабенок для Ки — никто! — взорвалась Мэтти. — Он — марионетка моего свекра, точно так же, как и Дикки Осгуд, который оформляет все его сделки по недвижимости! Дикки и Элмер Дарджин раньше пили вместе в «Веселом тигре», до того, как началась подготовка судебного процесса. Потом кто-то им сказал, что эти пьянки могут быть истолкованы не в пользу Дивоура, и они там больше не появляются. — Вручил мне повестку помощник шерифа Джордж Футмен. — Еще один его прислужник. — Мэтти обреченно вздохнула. — Дикки Осгуд — змея, а Джордж Футмен — злобный дворовый пес. Его дважды чуть не выгнали из полиции. Еще раз, и он будет работать только на Макса Дивоура. — Он меня напугал. Я старался этого не показывать, но напугал. А когда меня пугают, я начинаю злиться. Я позвонил моему агенту в Нью-Йорк, а потом нанял адвоката. Который специализируется на процессах об опеке. Я старался понять, как она восприняла мои слова, но ничего у меня не вышло, хотя мы сидели совсем рядом. Она сидела в той же позе — женщина, готовая выдержать тяжелые удары. А может, Мэтти их уже выдерживала. Медленно, не позволяя себе спешить, я пересказал ей разговор с Джоном Сторроу. Выделил его слова о равенстве полов. Подчеркнул, что в данном случае это обстоятельство играет против нее: судье Рэнкорту будет проще передать Киру Дивоуру. Сделал я упор и на то, что Дивоур способен нанять целую толпу адвокатов, не говоря уж о свидетелях, которые за деньги, полученные от Осгуда, постараются облить ее грязью. А в конце я упомянул о том, что завтра, в одиннадцать утра, Джон хочет поговорить с кем-то из нас, и, по его мнению, будет лучше, если позвонит ему она. Потом я замолчал. Пауза длилась, нарушаемая только стрекотом цикад да доносящимся издалека ревом мотора. На Шестьдесят восьмой дороге погасла вывеска «Лейквью дженерал»: закончился еще один торговый день. Мне не нравилось молчание Мэтти. Я опасался, что приведет оно к взрыву негодования. К праведному гневу янки. Но мне оставалось лишь ждать, когда она таки спросит, кто дал мне право вмешиваться в ее дела. Однако когда она заговорила, в голосе слышались усталость и обреченность. У меня даже защемило сердце. Но я твердо решил довести дело до конца. «Это суровый мир, Мэтти, — хотелось сказать мне ей, — так что поблажек от меня не жди». — Зачем вы это делаете? — спросила она. — Зачем вы наняли дорогого Нью-йоркского адвоката, чтобы он защищал мои интересы? Вы ведь это предлагаете, не так ли? Речь идет об этом, потому что я нанять его не смогу. После смерти Лэнса я получила тридцать тысяч долларов страховки, и в этом мне повезло. Его застраховал один из его приятелей по «Уэррингтону», чуть ли не в шутку, но, если бы не страховка, прошлой зимой я лишилась бы трейлера. В «Уэстерн сейвингс» могут вникнуть в проблемы Дикки Брукса, но на Мэтти Стенчфилд Дивоур им наплевать. В библиотеке, после вычета налогов, я получаю сто долларов в неделю. Значит, вы предлагаете оплатить услуги адвоката. Так? — Так. — Почему? Вы ведь нас даже не знаете. — Потому что… — Я замолчал. Помнится, мне хотелось, чтобы Джо в тот момент пришла ко мне на помощь. Я попытался вызвать из подсознания ее голос, чтобы она подсказала мне правильные слова, которые я озвучил бы и выдал за свои. Но Джо молчала. И мне пришлось отдуваться одному. — Потому что теперь я не живу, а существую, — наконец проговорил я, и эти слова поразили меня самого. — И я вас знаю! Я ел вашу еду, я читал Ки сказки, она заснула у меня на руках… и, может, я спас ее жизнь, когда унес с мостовой. Точно мы никогда этого не узнаем, но, возможно, спас. Вы знаете, что говорили по этому поводу древние китайцы? Я не ожидал услышать ответ, вопрос был скорее риторический, но Мэтти меня удивила. Причем не в последний раз. — Если ты спасаешь чью-то жизнь, то берешь на себя ответственность за этого человека. — Все так, но, думаю, дело в том, что мне надоело просто существовать, хочется что-то сделать. Я оглядываюсь на четыре года, прожитые после смерти жены, и вижу пустоту. Я не написал даже книги, в которой стенографистка Марджори встречает прекрасного незнакомца. Она обдумывала мои слова, провожая взглядом громадный трейлер, который с ревом промчался по шоссе, заливая пустынную дорогу ярким светом фар. — Только не «болейте» за нас. — В голосе звучала сдерживаемая ярость. — Не «болейте» за нас, как раз в неделю «болеет» он за свою команду. Мне нужна помощь, и я это знаю, но не могу ее принять. Просто не могу. Мы — не команда, Ки и я. Понимаете? — Прекрасно понимаю. — Вы ведь знаете, что скажут в городе, так? — Да. — Я — очень удачливая, правда? Сначала я вышла замуж за сына очень богатого человека, а после его смерти меня взял под свое крылышко другой богатый человек. И теперь мне осталось только выйти замуж за Доналда Трампа[74]. — Перестаньте. — Я бы сама в это поверила, если б была в другом лагере. Но я постоянно задаюсь вопросом: а замечает ли кто-нибудь, что удачливая Мэтти по-прежнему живет в ржавом трейлере и не может позволить себе медицинской страховки? А ее ребенку делают прививки за счет благотворительного фонда. Мои родители умерли, когда мне еще не исполнилось шестнадцати. У меня есть еще брат и сестра, но они гораздо старше меня и живут в других штатах. Родители мои крепко выпивали. Не дрались, не били меня… Пьяницы бывают разные. Отец водил тяжелый грузовик. Мать держала в подвале парикмахерскую. И мечтала о розовом, а ля «Мэри Кей»[75], «кадиллаке». Он утонул в Кевадин-понд. Она захлебнулась в собственной блевотине шестью месяцами позже. Как вам это нравится? — Не очень. Мне очень жаль, что все так вышло. — После похорон матери мой брат, Хью, предложил мне поехать к нему, в Род-Айленд, но я видела, что его жена не в восторге от такой перспективы, и я ее не виню. С пятнадцатилетней девчонкой она хлебнула бы проблем. Опять же, меня только что выбрали капитаном группы поддержки школьной футбольной команды. Теперь-то понятно, какая это ерунда, но тогда я этим очень гордилась. Разумеется, гордилась. О чем еще могла мечтать дочь алкоголиков? Учитывая, что с родителями она жила одна. И видела, как прогрессирует болезнь, мало-помалу лишая их человеческого облика. — Я перебралась к тете Флоренс, которая жила в двух милях от нас. Нам хватило трех недель, чтобы понять, что мы совсем не любим друг друга, но два года мы уживались под одной крышей. Потом, на каникулах перед последним годом учебы в средней школе, я устроилась на работу в «Уэррингтон» и встретила Лэнса. Когда он предложил мне выйти за него замуж, тетя Фло отказалась дать свое согласие. А когда я сказала ей, что беременна, она отказалась от прав опекуна, так что ее согласие мне больше не требовалось. — Вы бросили школу? Он скорчила гримаску, кивнула. — Я не хотела, чтобы шесть месяцев одноклассники смотрели, как я раздуваюсь, словно воздушный шар. Лэнс меня поддержал. Сказал, что я могу сдать экзамены экстерном. В прошлом году я их сдала. Без труда. А теперь мы с Ки предоставлены самим себе. Даже если моя тетя согласится мне помочь, что она может сделать? Она работает на швейной фабрике в Касл-Роке и получает примерно шестнадцать тысяч долларов в год. Я кивнул, подумав о том, что примерно столько же получал раз в квартал за переиздания моих книг на французском. И тут я вспомнил слова Ки, сказанные в день нашей встречи. — Когда я уносил Ки на обочину, она сказала, что уйдет к седой нанни, если вы будете на нее сердиться. Если ваши родители умерли, кого она имела… — Только я мог и не спрашивать: мне вполне хватало ума, чтобы сложить два и два. — Седая нанни — Роджетт Уитмор? Секретарь Дивоура? Но это означает… — Что Ки бывала у них? Конечно, бывала. Еще месяц тому назад я довольно часто разрешала ей навещать своего деда, соответственно и Роджетт. Раз или два в неделю иногда она оставалась у них и на ночь. Ки нравится ее «седой паппи», во всяком случае, сначала нравился, а от этой жуткой женщины она просто без ума. — Мне показалось, что по телу Мэтти пробежала дрожь, хотя ночь выдалась теплая. — Дивоур позвонил сказать, что приедет на похороны сына, и спросил, сможет ли он повидаться с внучкой. Вежливый, обходительный, словно и не пытался откупиться от меня с того самого момента, как Лэнс сказал ему, что мы собираемся пожениться. — А он пытался? — Еще бы. Поначалу предложил сто тысяч долларов. В августе 1994-го, сразу после того, как Лэнс сообщил ему, что мы поженимся в середине сентября. — За что? — Мне предлагалось отстать от его мальчика и уехать в неизвестном направлении, не оставив адреса. Я рассказала об этом Лэнсу, и он чуть не выпрыгнул из штанов. Позвонил своему старику и заявил, что мы все равно поженимся, нравится ему это или нет. Сказал, что ему лучше бы вести себя как положено, если он хочет увидеть своих внуков. Будь у Лэнса Дивоура другой отец, подумал я, можно было бы сказать, что он отреагировал адекватно. Я, во всяком случае, проникся к нему уважением. Да только он имел дело с человеком, который в детстве украл новый снегокат Скутера Ларриби. — Эти предложения я получала непосредственно от Дивоура, по телефону. В отсутствие Лэнса. Потом, за десять дней до свадьбы, ко мне пожаловал Дикки Осгуд. Мне предлагалось позвонить по телефону — номер он мне продиктовал — в Делавэр, а когда я позвоню… — Мэтти покачала головой. — Вы не поверите. Такое возможно только в книгах. — Могу высказать догадку? — Попробуйте. — Он попытался купить ребенка. Купить у вас Киру.