После ужина они смотрели телевизор и обнимались. Бог знает, чем бы это закончилось, не приди к нему неожиданно пара приятелей из университета с петицией факультета о свободе преподавания. Они просили Джонни посмотреть ее и высказать мнение. Он выполнил просьбу, хотя и не так охотно, как обычно. Заметив это, Сара втайне порадовалась. В паху у нее сладко заныло, и она с удовольствием констатировала появление неосуществленного желания, и в тот вечер под холодный душ не встала. Сара отвернулась от окна и подошла к дивану, на который Джонни бросил маску. – С Днем всех святых! – хмыкнула она. – Что? – переспросил Джонни из ванной. – Я сказала, что уеду одна, если ты не поторопишься. – Выхожу. – Давай! Сара провела пальцем по маске, левая сторона которой изображала доброго доктора Джекила, а свирепая правая – жестокого Хайда. Интересно, как далеко зайдут их отношения ко Дню благодарения? Или к Рождеству? От этой мысли Сару охватило приятное возбуждение. Джонни, совершенно нормальный и славный парень, нравился ей. Сара снова бросила взгляд на маску: жуткая гримаса Хайда словно вырастала из приятного лица Джекила, как раковая опухоль. Нанесенная сверху флуоресцентная краска светилась в темноте. А что такое «нормальный»? Ничем не примечательный и в общем-то никакой! Хотя нет – будь он таким «нормальным», разве ему пришло бы в голову надеть эту маску в классе и рассчитывать, что там сохранится порядок? Как ребята могут называть его Франкенштейном и при этом уважать и любить? И что такое «нормальный»? Если он захочет провести со мной ночь, я, наверное, соглашусь. При этой мысли на душе у Сары потеплело, будто она вспомнила о доме. – Чему ты улыбаешься? – Ничему. – Она бросила маску на диван. – Нет, правда… Чему-то приятному? – Джонни! – Сара положила руки ему на грудь и встала на цыпочки, чтобы поцеловать. – Есть вещи, о которых не говорят. Поехали! 2 Они задержались в вестибюле, пока Джонни застегивал куртку, и взгляд Сары снова скользнул по плакату «Забастовка!» со сжатым кулаком на пылающем фоне. – В этом году студенты снова выйдут протестовать, – пояснил он, проследив за ее взглядом. – Из-за войны? – На этот раз не только. Вьетнам, призыв резервистов и расстрел в Кентском университете всколыхнули многих. Сомневаюсь, что когда-нибудь раньше в аудиториях сидело так мало тихонь. – Это ты о ком? – О тех, кто думает только об учебе, кому наплевать на систему, лишь бы она обеспечила им годовой доход в десять тысяч долларов. О тех, кому ни до чего нет дела и кого волнует только собственная шкура. Но их времена прошли. Люди проснулись. И грядут большие перемены! – Тебе это так важно? Даже после диплома? Он выпрямился и расправил плечи. – Мадам, я – Смит, выпускник Университета Мэна 70-го года. Плоть от плоти старого Мэна. Сара улыбнулась: – Ладно, пошли. Я хочу покататься на аттракционах, пока их еще не закрыли. – Отлично! – Он взял ее за руку. – У меня как раз за углом припаркована твоя машина. – И еще у тебя восемь долларов! Нас ждет чудесный вечер. Несмотря на затянутое облаками небо, дождя не было, и для конца октября погода стояла довольно теплая. Сквозь облака пробивался месяц. Джонни обнял Сару за плечо, и она прильнула к нему. – Знаешь, Сара, я постоянно думаю о тебе, – вдруг произнес он, как бы между прочим. Но именно «как бы». Ее сердце замерло, а потом сильно забилось. – Правда? – Наверное, этот Дэн причинил тебе много боли, верно? – Не знаю, – призналась она. Мигавший желтым светофор в квартале за ними отбрасывал на тротуар длинные тени. Джонни, казалось, размышлял над ее ответом. – Я бы не хотел причинить тебе боль. – Знаю. Но, Джонни… пусть пройдет время. – Да, – согласился он. – Время. Надеюсь, оно у нас есть. Потом Сара не раз вспоминала эту фразу, но еще чаще она звучала в ее снах, уже пронизанная невыразимой болью и чувством потери. Они обогнули угол, и Джонни подержал дверцу, пока Сара усаживалась. Затем обошел машину и сел за руль. – Замерзла? – Нет, вечер сегодня теплый. – Это верно, – сказал он, и машина тронулась. Ее мысли вернулись к нелепой маске. Глаз Джонни в большой глазнице удивленной половины лица доктора Джекила. – Послушай, вчера я изобрел отличный коктейль, но вряд ли его станут подавать в барах. С этой половиной маски все было в порядке, потому что за ней угадывался Джонни. Но половина Хайда внушала Саре непреодолимый ужас. За щелкой глаза мог скрываться кто угодно. Даже Дэн. К тому времени, когда они добрались до ярмарки, там, в темноте, переливались мигающие светом гирлянды, и длинные неоновые спицы «чертова колеса» взмывали вверх и опускались вниз. Сара уже не думала о маске. Она приехала со своим парнем, и впереди их ждал чудесный вечер. 3 Они прошли по центральной аллее, держась за руки и почти не разговаривая, и Сара снова почувствовала себя маленькой девочкой, которую привезли на ярмарку. Она выросла в Саут-Пэрисе, небольшом городке с бумажным комбинатом, и самая крупная ярмарка округа устраивалась во Фрайбурге. Для Джонни, чье детство прошло в Паунале, таким местом, наверное, был Топшем. Но все эти ярмарки походили одна на другую и с годами почти не менялись. Паркуешь машину на грязной стоянке, платишь два доллара при входе и, оказавшись внутри, уже чувствуешь запах горячих сосисок, жареного лука и перца, бекона, «сахарной ваты», опилок и сладковатый аромат конского навоза. Слышишь металлический лязг цепной передачи на детских американских горках, прозванных «Полевая мышь», глухие хлопки выстрелов в тире. Из динамиков, расставленных по кругу в большой палатке, доносится металлический голос ведущего, который выкрикивает номера игрокам в бинго, сидящим за длинными столами на складных стульях, позаимствованных в местном похоронном бюро. Рев рок-н-ролла сливается с органом. Зазывалы уговаривают всех не пожалеть двадцати пяти центов на два выстрела и при попадании выиграть приз – набитую опилками собачку. Все здесь как раньше, в детстве, и ты снова превращаешься в охваченного азартом ребенка, которого так легко завлечь и одурачить. – Сюда! – Сара остановилась. – Вот этот аттракцион! Хочу на «Хлыст»! – Как скажешь, – согласился Джонни и протянул кассирше в будке доллар. Та, почти не отрывая глаз от журнала, занимавшего все ее внимание, сунула ему два красных билета и двадцать центов сдачи. – Что значит «как скажешь»? Что еще за тон? Он пожал плечами, изображая невинность. – Дело не в том, что ты сказал, Джон Смит, а как ты это сказал. Аттракцион остановился, и пассажиры потянулись мимо них. В основном это были подростки в голубых армейских рубашках из тяжелого сукна или в расстегнутых куртках-алясках. Джонни провел ее по деревянному помосту и вручил билеты служителю, похожему на самое скучающее разумное существо во вселенной. – Просто дело в том, – объяснил он, пока служитель усаживал их в кабинке и застегивал ремни безопасности, – что эти кабинки вращаются. Верно? – Верно. – И закреплены на платформе, которая раскручивается, так? – Так. – И когда платформа раскрутится, то кабинки своим вращением создают перегрузки, лишь немногим уступающие тем, что испытывают астронавты при взлете с мыса Кеннеди. И у меня был один знакомый… Джонни наклонился к ней с самым серьезным видом. – Опять выдумываешь? – неуверенно осведомилась Сара. – Так вот, в пять лет он упал со ступенек на крыльце, и у него на шейном позвонке образовалась тонюсенькая трещинка. А через десять лет он пошел прокатиться на «Хлысте», на ярмарке в Топшеме, и… – Джонни пожал плечами и сочувственно похлопал ее по руке. – Но может, все и обойдется, Сара. – Ой! Я хочу вый… В это время платформа тронулась и начала крутиться все быстрее и быстрее, пока ярмарка и центральная аллея не превратились в наклонное смазанное пятно из огней и лиц. Сара засмеялась, завизжала и начала колотить Джонни.