Все обошлось как нельзя лучше: ни полиции, ни «скорой помощи». Они просто помогают ей подняться наверх, пролезть сквозь дыру в заборе, пересечь Строфорд-парк (девочек в желтом сменили девочки в зеленом: ни они, ни тренеры не обращают внимания на мальчиков и их измазанный растрепанный приз), пройти по Канзас-стрит и свернуть на Мейпл-лейн. Они знают, где мама Джози. И папа тоже. И не только они. По обе стороны Мейпл-лейн, до самого угла растянулась цепочка машин. Это Роберта Кэвелл предложила обзвонить родителей друзей и одноклассников Джози. Она убеждена, что каждый согласится искать девочку и развесить по городу объявления о том, что она пропала. Не в укромных заброшенных уголках (где, по мнению граждан Дерри, им самое место), а там, где их увидят все. Энтузиазм Роберты так заразителен, что в глазах Эллен и Гектора Ринкенхауэр загорается слабая надежда. Остальные родители тоже согласны действовать, с такой готовностью, словно только и ждали, пока их попросят. Роберта начала звонить сразу же после того, как Даддитс с друзьями выбрались из дома (Роберта в полной уверенности, что они играют где-то поблизости, потому что старый боевой конь Генри все еще пасется на подъездной аллее), и к тому времени, как мальчики возвращаются, в гостиной собрались два десятка гостей, дымящих, как паровоз, над бесчисленными чашками кофе. Какой-то мужчина держит речь. Генри уже видел его раньше. Это адвокат Дейв Боклин. Его сын, Кендалл, иногда играет с Даддитсом. Кен тоже даун, хороший парень, но до Дадса ему далеко. Впрочем, что кривить душой, а кто вообще годится Дадсу в подметки? Мальчики стоят в дверях гостиной, поддерживая Джози. Она уже взяла у Даддитса свою сумку с благополучно вернувшимися на место БарбиКеном. Даже лицо почти чистое, потому что Бивер при виде такого количества машин пожертвовал своим носовым платком, чтобы вытереть самые возмутительные пятна. («Честно говоря, — признается Бив позже, после того как все вопли и сопли и прочая хренотень немного улеглись, — мне было немного не по себе. Подумать только, вытираю я эту девчонку с фигурой хоть сейчас на разворот «Плейбоя» и мозгами, грубо говоря, как у газонокосилки. И что, по-вашему, со мной творится?») Сначала никто не замечает их, кроме мистера Боклина, но мистер Боклин, похоже, не врубается в то, что видит, потому что слишком увлечен собственной речью. — Итак, прежде всего нужно разделиться на группы… скажем, по три пары в каждой… каждой группе… и… мы… мы… Мистер Боклин начинает сбавлять темп, как игрушка, в которой кончился завод, и в конце концов только открывает по-рыбьи рот, глядя неизвестно куда. По комнате проходит нервный шепоток: очевидно, собравшиеся никак не поймут, что стряслось с этим, еще минуту назад казавшимся таким уверенным человеком. — Джози, — глухо, без всякого выражения произносит он, так не похоже на свою обычную напористую манеру выступлений в зале суда. — Да, — кивает Гектор Ринкенхауэр, — так ее зовут. Что случилось, Дейв? Вы в поряд… — Джози, — повторяет Дейв, поднимая дрожащую руку. Генри (и, следовательно, Оуэну, который видит все это глазами Генри) он кажется Призраком Грядущего Рождества, указывающим на могилу Эбинизера Скруджа. Чье-то лицо поворачивается к двери… второе… третье… глаза Элфи Кэвелла, огромные и неверящие за толстыми стеклами очков… и наконец, миссис Ринкенхауэр. — Привет, ма, — как ни в чем не бывало говорит Джози, протягивая ей сумочку. — Дадди нашел моих БарбиКена. Я застряла… Остальное тонет в радостном визге. Генри в жизни не слышал таких криков, и хотя все это чудесно, его почему-то трясет в ознобе. — Трахни меня, Фредди, — бормочет Бивер, правда, себе под нос. Джоунси держит за руку Даддитса, напуганного суматохой. Пит смотрит на Генри и слегка кивает. Мы молодцы. Генри отвечает кивком. Еще бы! Может, это не их звездный час, но что-то очень близкое. И едва рыдающая миссис Ринкенхауэр сжимает дочь в объятиях, Генри трогает Даддитса за плечо. Когда тот оборачивается, Генри целует его в щеку. Добрый старый Даддитс, думает он. Добрый старый… 6 — Вот он, Оуэн, — тихо предупредил Генри. — Поворот 27. Видение гостиной Кэвеллов лопнуло, как мыльный пузырь, и Оуэн взглянул на дорожный знак: ПОВОРОТ № 27 — КАНЗАС-СТРИТ, ДЕРЖИТЕСЬ ПРАВОЙ СТОРОНЫ. В ушах все еще звенят счастливые, захлебывающиеся вопли. — Ты как? — спросил Генри. — Ничего. По крайней мере мне так кажется. — Он прижался к пандусу, и гигантские колеса «хамви» покатили по сугробам. Часы на приборной доске сдохли, как и те, что на руке Генри, но Оуэну показалось, что небо едва заметно посветлело. — После того как спустимся вниз, направо или налево? Говори сейчас, потому что останавливаться я не рискну. — Налево, налево. В мигающем свете фонарей Оуэн прижался к левой стороне, справился с очередным заносом и повел машину по Канзас-стрит. Здесь недавно прошел снегоочиститель, но полотно дороги уже снова замело. — Похоже, снег кончается, — сказал Генри. — Да, но ветер как с цепи сорвался. Хочешь поскорее увидеть его? Даддитса? — Немного нервничаю, но, в общем, да, — ухмыльнулся Генри, качая головой. — Даддитс, старина… Когда он рядом, у тебя на душе праздник. Он… это что-то. Сам увидишь. Жаль только, что врываемся к ним в такую рань. Оуэн пожал плечами. Что тут поделаешь? — Они уже четыре года живут в новой квартире, но я ни разу там не был, — сказал Генри и, сам того не сознавая, перешел на мысленное общение: Переехали после смерти Элфи. А ты… И вместо слов возникает картина: люди в черном под черными зонтиками. Кладбище в дождь. Гроб на козлах с резной эпитафией: «Покойся с миром, Элфи». Нет, пристыженно признался Генри. Никто из нас там не был. ? Но Генри не знал, почему они не явились на похороны, хотя на ум пришла фраза: «Движущийся палец пишет; написав, движется дальше». Даддитс был важной (не то слово, жизненно важной) частью из детства. Но как только связь прервалась, всякий возврат к прежнему был слишком болезненным. Одно дело — болезненным, другое — ненужно болезненным. Но теперь Генри кое-что понимал. Образы, которые он ассоциировал с депрессией и возрастающей уверенностью в неотвратимости самоубийства: струйка молока на подбородке отца, широченный зад Барри Ньюмена, исчезающий в дверях кабинета, — скрывали другой, более сильный, более действенный: образ Ловца снов. Разве не в нем истинный источник его отчаяния? Величие теории Ловца снов в сочетании с банальностью… нет, ничтожностью целей, для которых он использовался? Употребить способности Даддитса на то, чтобы найти Джози Ринкенхауэр, все равно что открыть квантовую физику, и с ее помощью сляпать очередную видеоигру. И при этом считать, будто это все, на что способна квантовая физика. Конечно, они совершили доброе дело: не будь их, Джози Ринкенхауэр погибла бы в трубе, как крыса в бочке с водой. Но будем честны: в конце концов не будущего же нобелевского лауреата они спасли… Я просто не могу поспеть за тем, что творится у тебя в голове, неожиданно пожаловался Оуэн, но, похоже, ты слишком высокого мнения о себе! Нечего нос задирать. Какая улица? Уязвленный Генри злобно уставился на него. — Последнее время мы сюда не приезжали, понятно? И давай на этом закончим. — Как угодно, — сказал Оуэн. — Но мы посылали открытки к Рождеству, ясно? Каждый год, поэтому я и знаю, что они переехали на Дирборн-стрит, 14, Уэст-Сайд. Это третья улица отсюда. — Ладно, ладно, успокойся. — Трахни свою мать и сдохни, нашелся тоже… — Генри… — Мы просто потеряли связь, так бывает. Возможно, не с такими, как ваше высочество, принц Совершенство, но для остальных… для остальных… — Генри опустил глаза, увидел стиснутые кулаки и усилием воли разжал пальцы. — Я же сказал, ладно. — Возможно, принц Совершенство до сих пор не забыл никого из друзей, даже тех, с кем рядом на горшке сидел. Должно быть, обязательно съезжаетесь раз в год, поменяться лифчиками, похвастаться новыми записями «Мотли Крю» и поесть салата с тунцом, как в школьном кафетерии. — Прости, если расстроил тебя. — Можешь кусаться, я не обижаюсь. Не зря же ведешь себя так, будто мы бросили его, как последние… — Что, разумеется, недалеко от истины. Оуэн, ничего не ответив, продолжал вглядываться в вихрящийся снег: боялся пропустить табличку с названием улицы в сереньком свете раннего утра… вот она, перед носом! Снегоочиститель, проходивший по Канзас-стрит, завалил конец Дирборн, но Оуэн надеялся, что «хамви» пройдет. — Не то чтобы я совсем забыл о нем, — продолжал Генри, сначала мысленно, потом перейдя на слова. Думать о Даддитсе означало выдать себя с головой. — Мы все помнили его. Мы с Джоунси собирались навестить его весной. Но Джоунси попал в аварию, и у меня все из головы вылетело. Неужели это так удивительно? — Вовсе нет, — мягко сказал Оуэн, резко повернул руль вправо, потом влево, чтобы машина не пробуксовывала, и нажал на акселератор. «Хамви» с такой силой ударился в плотную стену снега, что их отбросило на сиденья. Но мощная машина все-таки пробила завал, и Оуэн едва успел вывести грузовик на середину мостовой, чтобы не сбить припаркованные по обочинам автомобили. — Не желаю быть объектом праведного негодования того, кто собирался поджарить живьем несколько сотен ни в чем не повинных людей, — проворчал Генри. Оуэн обеими ногами нажал на тормоз, отчего их вновь тряхнуло, а «хамви» пошел юзом. — Заткнись на хрен. Не мели дерьма, которого не понимаешь. — Вполне возможно, что мне придется подыхать из-за… — …тебя, так что почему бы тебе не держать свое хреново… самовлюбленное (изображение капризного ребенка с выдвинутой нижней губкой). — такое рациональное, логическое дерьмо, при себе. Генри потрясение уставился на него, обалдев от неожиданности. Когда к нему в последний раз обращались в подобном тоне? Кажется, вообще никогда. — Мне необходимо одно, — пояснил бледный от усталости Оуэн. Лицо осунулось, кожа туго обтянула скулы. — Хочу найти и остановить твоего Тифозного Джоунси. Ясно? И хрен с ними, с твоими тонкими чувствами, хрен с твоей нежной натурой и хрен с тобой. Вот так. — Согласен, — кивнул Генри. — Не желаю выслушивать лекции по этике и принципам морали от малого, задумавшего вышибить свои сверхобразованные, сверхчувствительные мозги. — О'кей. — Поэтому трахни свою мать и сдохни. В «хамви» стало тихо. Ничего, совсем ничего, кроме визга ветряного пылесоса за окнами. — Вот что мы сделаем, — наконец решил Генри. — Я трахну твою мать и сдохну, ты трахнешь мою мать и сдохнешь. Таким образом, удастся благополучно избежать инцеста.