— Ну же, командир, — умолял он, — неужели так-таки ничего не знаете? — Нет, — отрезал Перлмуттер. Он и в самом деле понятия не имел, зачем Курцу понадобился жалкий поваришка, да еще в такой суматохе. Но и он, и Мелроуз чувствовали, что это не к добру. 2 Оуэн повернул голову Эмила Бродски, надвинул маску ему на ухо и потребовал: — Расскажи еще раз. Не все, только о той части, что ты назвал мозготрахом. Бродски не возразил, хотя прошло не менее десяти секунд, пока он собрался с мыслями. Оуэн его не торопил. Впереди ждала встреча с Курцем, а после нее предстояло выслушивать отчеты команды, переворошить гору бумаг, и Господу одному известно, сколько еще всего, но он нюхом чуял, что дело важное. А вот скажет ли он об этом Курцу или нет, еще неизвестно. Посмотрим… Наконец Бродски повернул голову Оуэна, прислонил к его уху свою маску и начал рассказ, на этот раз более подробный, но в основном тот же самый. Он шел по полю мимо магазина, беседуя одновременно с Кембри и с головной машиной бензозаправщиков, когда кто-то словно пробрался в его голову. Он вдруг оказался в старом захламленном сарае, с кем-то, кого так и не сумел разглядеть. Мужчина никак не мог завести снегоход и просил Дога помочь ему. Подсказать, что неладно с мотором. — Я попросил его открыть капот, — орал Бродски в ухо Оуэна. — Он так и сделал, и мне показалось, будто я гляжу сквозь его глаза, но при помощи моего мозга… понимаете? Оуэн кивнул. — Я сразу понял, в чем дело — кто-то вытащил свечи. Поэтому велел парню поискать, что он и сделал. Что мы оба и сделали. И точно, они мокли в банке с бензином на верстаке. Мой па делал то же самое со свечами своего «лон-боя», когда наступали холода. Бродски смолк, явно смущенный либо тем, что говорил, либо тем, как, по его мнению, выглядит со стороны. Оуэн знаком велел продолжать. — Ну вот и все… почти. Я сказал ему вытащить свечи, протереть и вставить. Все как обычно. Сколько раз я помогал парням чинить машины, если не считать того, что… был не там. Здесь. Все время здесь. Ничего этого не было на самом деле. — И что дальше? — заорал Оуэн. Оба кричали во весь голос, но при этом оставались в таком же вакууме, как священник и кающийся в исповедальне. — Двигатель завелся с первой попытки. Я посоветовал ему проверить бензобак. Оказалось, что он полон. Парень сказал «спасибо». — Бродский ошарашенно потряс головой. — А я ответил «без проблем, босс». И тут я вроде бы плюхнулся в собственную голову, и оказалось, что все вокруг по-прежнему. Мы с Кембри идем по полю. Считаете меня психом? — Нет. Но хочу, чтобы вы пока держали это при себе. Плотно сжатые губы под маской растянулись в ухмылке. — О, и тут без проблем. Я… я просто… нам приказано докладывать обо всем необычном, и я подумал… Быстро, не давая Бродски времени на размышления, Оуэн отчеканил: — Как его звали? — Джоунси Три, — ответил Дог и тут же вытаращил глаза: — Мать твою! Понятия не имел, что смогу ответить. — Как, по-вашему, это что-то вроде индейского имени? Вроде как Сонни Убийца Шестерых или Рон Девять Лун? — Возможно, хотя… — Бродски приостановился, наморщил лоб и выпалил: — Это ужасно! Не когда все происходило, но позже… при одной мысли о таком… это все равно… все равно… — Он понизил голос. — Все равно что тебя изнасиловали, сэр. — Оставь, — сказал Оуэн. — Постарайся забыть. У тебя много дел? — Не очень, — улыбнулся Бродски. — Всего несколько тысяч. — В таком случае вперед. — О'кей. Бродски отступил, но тут же обернулся. Оуэн смотрел на загон, где раньше содержались лошади, а теперь томились люди. Большинство задержанных заперли в сарае, но дюжину-другую согнали на выгул, словно для какой-то гротескной вечеринки. Предоставили утешаться в компании друг друга? Какой-то длинный парень стоял поодаль. Тощий, понурый, в огромных очках, словно настоящий филин. Бродски перевел взгляд с обреченного филина на Андерхилла: — Вы не собираетесь послать меня в психушку? Или к шринку? Разумеется, ни тот, ни другой даже не подозревали, что костлявый парень в старомодных роговых очках и есть настоящий шринк. — Ни за… — начал Оуэн, но прежде чем успел договорить, из «виннебаго» Курца раздался выстрел, сопровождаемый отчаянным воплем. — Босс? — прошептал Бродски. Оуэн разобрал это слово за ревом моторов. Вернее, прочитал по губам. И еще три: — О, мать твою… — Иди, Дог, — сказал Оуэн. — Тебя это не касается. Бродски продолжал смотреть на него, нервно облизывая губы. Оуэн кивнул, пытаясь казаться уверенным, властным, настоящим командиром-у-которого-все-схвачено, все-под-контролем. Может, это и сработало, потому что Бродски повернулся и отошел. Из «виннебаго» с написанной от руки табличкой на двери (БЕЗ ВЫЗОВА НЕ ВХОДИТЬ) все еще неслись крики. Оуэн повернул было туда, но парень, стоящий в стороне от других заключенных, окликнул его: — Эй! Эй вы! Постойте, мне нужно поговорить с вами! Еще бы, подумал Андерхилл, не замедлив шага. Бьюсь об заклад, у тебя уже готова трогательная сказочка и тысяча причин, почему тебя нужно немедленно выпустить отсюда. — Оверхилл? Нет, Андерхилл. Вас ведь так зовут, верно? Конечно, так. Мне нужно поговорить с вами: это важно для нас обоих. Оуэн вдруг перестал внимать воплям из «виннебаго», постепенно перешедшим в рыдания, и остановился. Там, конечно, далеко не все в порядке, но по крайней мере хоть не убили никого, и то хорошо. На этот раз он пристальнее пригляделся к парню в очках. Тощий как палка и трясется от холода, несмотря на пуховик. — Это важно для Риты. — Тощий говорил громко, перекрикивая шум. — И для Катрины тоже. Выдав эти имена, парень бессильно обмяк, словно тащил их, как тяжелые булыжники из глубокого колодца, но Оуэн, потрясенный упоминанием о жене и дочери, едва это заметил. Откуда совершенно чужому человеку знать такое? Первым порывом было броситься к незнакомцу и спросить, откуда ему все это известно, но он и так опаздывал… на встречу с Курцем. И если до сих пор никого не убили, возможно, все еще впереди. Оуэн в последний раз вгляделся в человека за проволокой, запоминая его лицо, и поспешил к «виннебаго» с табличкой на двери. 3 Перлмуттер читал «Сердце тьмы», смотрел «Новый Апокалипсис» и много раз думал о том, что имя «Курц» словно нарочно подобрано для подобных обстоятельств. Он готов был поставить сотню долларов (немалая сумма для нищей артистической натуры вроде него), что это не настоящее имя босса: по-настоящему его могли звать Артуром Хользэпплом, или Дагвудом Элгартом, а может, и Пэдди Мэлони. Курц? Сомнительно. Почти наверняка псевдоним, такой же театральный реквизит, как отделанный перламутром револьвер сорок пятого калибра у Джорджа Паттона. Некоторые солдаты, бывшие с Курцем еще со времен «Бури в пустыне» (самому Арчи Перлмуттеру и близко не довелось стоять), считали его спятившим сукиным сыном. Арчи придерживался того же мнения. Иными словами, крыша у него давно уже съехала. Совсем как у старика Паттона. Не исключено, что бреясь по утрам и глядя на себя в зеркало, он повторял: «О ужас, ужас, ужас» — драматическим шепотом Марлона Брандо. Поэтому Арчи испытывал нечто вроде нервной дрожи, впрочем, вполне привычной, провожая Третьего Помощника Повара Мелроуза в жаркую духоту командирского трейлера. Курц выглядел совсем неплохо. Восседал в плетеной качалке того пятачка, что считается гостиной. Он снял комбинезон, висящий теперь на двери, через которую вошли Перлмуттер и Мелроуз, и принимал их в кальсонах. Со спинки качалки свисала кобура с пистолетом, не отделанным перламутром сорок пятого калибра, а девятимиллиметровым автоматическим. Всю электронику уже установили. На столе Курца бурчал факс, выплевывая нескончаемую бумажную ленту. Каждые пятнадцать секунд компьютер восклицал жизнерадостным механическим голосом: «Почта!» Три радиоприемника — звук одного приглушен — трещали, перескакивая с одной частоты на другую. На искусственной сосне позади стола висели два снимка. Как и табличка на двери, они всегда были вместе с Курцем. На том, что слева, с подписью ИНВЕСТИЦИИ, был изображен ангелоподобный мальчик. Правая рука поднята в скаутском приветствии. На том, что справа, помеченном ДИВИДЕНДЫ, — вид Берлина с воздуха, снятый в сорок пятом. Два здания уцелели, но кругом одни развалины. Курц помахал рукой из-за стола. — Не берите в голову, мальчики, это просто шум. Я поручил Фредди Джонсону с этим разобраться, но сейчас отослал его в столовую перехватить чего-нибудь. Велел ему не торопиться… пусть спокойно лопает все четыре блюда, потому что… ситуация… ситуация, мальчики… ситуация здесь… почти… СТАБИЛИЗИРОВАЛАСЬ! — Он ощерился в свирепой ухмылке ФДР[53] и стал раскачиваться на стуле. Вместе с ним, как чудовищный кулон, моталась кобура. Мелроуз нерешительно улыбнулся в ответ. Перлмуттер улыбнулся тоже, но менее сдержанно. Похоже, он наконец сообразил, что собой представляет Курц: босс попросту экзистенциальный тип личности, одержимой честолюбием, стремлением подражать сильным личностям… и приходится надеяться, что последнее его заявление — хороший знак. Чудесный знак. Гуманитарное образование не такое уж великое преимущество в военной карьере, но все же кое-чему помогает. Например, вовремя ввернуть подходящую фразу. — Единственный мой приказ лейтенанту Джонсону… опаньки, никаких чинов, я хотел сказать, моему старому приятелю Фредди Джонсону — помолиться, перед тем как он возьмет в руки ложку. А вы молитесь, парни? Мелроуз кивнул все так же смущенно. Перлмуттер — снисходительно, в полной уверенности, что подчеркнутая набожность Курца показная. Такой же блеф, как его имя. Курц продолжал раскачиваться, радостно взирая на мужчин, стоящих в лужах от стаявшего с сапог снега. — Лучше молитвы — детские молитвы, — сказал Курц. — Сами понимаете, простота. «Бог — великий, Бог — добрый, давайте скажем ему спасибо за нашу пищу». Ну разве не чистосердечно? Разве не прекрасно? — Да, но… — начал Перли. — Заткнись на хрен, щенок, — весело сказал Курц, по-прежнему раскачиваясь. Пистолет все так же болтается взад и вперед на конце портупеи. Курц перевел взгляд на Мелроуза: — А ты что думаешь, малыш-рядовой? Это прекрасная маленькая молитва или прекрасная маленькая молитва? — Да, с… — Или «Аллах акбар», как говорят наши друзья арабы, «Нет Бога, кроме Бога». Что может быть проще? Режет пиццу прямо до середки, если понимаете, о чем я. Они не ответили. Курц раскачивался все быстрее, и пистолет тоже раскачивался все быстрее, и у Перлмуттера все поплыло перед глазами, совсем как утром, до того, как прибыл Андерхилл и немного охладил Курца. Возможно, все это очередной спектакль, но… — Или Моисей перед горящим терновником! — закричал Курц. Длинное лошадиное лицо озарилось идиотской улыбкой. — «С кем говорю я?» — спрашивает Моисей, а Бог ему в ответ: «Я — то, что Я, и все, что Я, ку-ку». Что за весельчак этот Господь, а, мистер Мелроуз? Кстати, вы действительно называли посланцев из Великого Потустороннего «космическими ниггерами»? У Мелроуза отвисла челюсть. — Отвечай, рядовой. — Сэр, я… — Назови меня еще раз «сэром», когда группа на задании, Мелроуз, и следующие два дня рождения отпразднуешь в каторжной тюрьме, понятно? Усек, о чем я?