— По-моему, ты уже сделал достаточно, — холодно сказала миссис Кэйбот. — В тот вечер она пришла в слезах и с тех пор не перестает плакать. Не знаю, что с ней случилось, когда вы в прошлый раз были вместе… но молю Бога, чтобы это было не то, что я думаю. Я… Эрни почувствовал, что готов разразиться истерическим смехом. Ли подавилась гамбургером и чуть не умерла от удушья, а ее мать думала, что он хотел изнасиловать ее. — Миссис Кэйбот, мне нужно поговорить с ней. — Брось, тебе не нужно этого делать. Он попытался придумать что-нибудь такое, что помогло бы ему миновать дракона, сторожившего ворота. Он почувствовал себя каким-то пиратом, старающимся проникнуть в дом, чтобы увидеть его хозяйку. У него отнялся язык. Он был очень неудачливым пиратом. Через несколько мгновений снова должны были зазвучать короткие гудки. Затем он услышал, как телефонная трубка перешла в другие руки. Миссис Кэйбот проговорила что-то резкое и протестующее, а Ли сказала что-то в ответ; он не разобрал их приглушенных реплик. Затем послышался голос Ли: — Эрни? — Привет, Ли, — произнес он. — Я только хотел позвонить тебе и сказать, что виноват в… — Да, — прервала его Ли. — Я знаю, что ты виноват, и принимаю твои извинения. Но я не смогу никуда пойти с тобой. Пока все не переменится. — Проси о чем-нибудь попроще, — прошептал он. — Это все, что я… — Ее голос отдалился и зазвучал немного резче. — Мама, пожалуйста, не мешай мне! — Ее мать что-то проворчала, наступила тишина, а потом снова, но уже тише зазвучал голос Ли. — Это все, что я могу сказать, Эрни. Знаю, как безумно это звучит, но мне все еще кажется, что в тот вечер твоя машина пыталась убить меня. Я не знаю, как она могла это сделать, но твердо знаю, что именно так все и было. Я так чувствую. Тебе это кажется диким? — Ли, прошу прощения, но все, что ты говоришь, дико и глупо. Это машина, понимаешь? МА-ШИ-НА, машина! В ней нет ничего. — Это ты думаешь, — проговорила она дрожащим голосом. — Ты думаешь, что владеешь ею, а на самом деле она владеет тобой, и, по-моему, никто не сможет освободить тебя, кроме тебя самого. Внезапно его спина очнулась и стала посылать ему импульсы боли, гулким эхом отдававшиеся в голове. — Разве это не правда, Эрни? Он не ответил — не мог ответить. — Избавься от нее, — сказала Ли. — Пожалуйста. Сегодня утром я прочитала в газете о Реппертоне и… — Какое он имеет отношение хоть к чему-нибудь? — простонал Эрни. И, помолчав, проговорил во второй раз за день: — С ним произошел несчастный случай. — Не знаю. Может быть — не хочу знать. Но я беспокоюсь не за нас, а за тебя, Эрни. Я боюсь за тебя. Ты должен избавиться от нее. Эрни прошептал: — Только скажи, что не бросишь меня. Ее голос задрожал сильнее, — вероятно, она плакала. — Обещай мне, Эрни. Ты должен дать мне слово и сдержать его. Потом… потом мы сможем видеться. Пообещай мне, что избавишься от этой машины. Я больше ни о чем не прошу тебя. Он закрыл глаза и увидел Ли, возвращающуюся домой после школы. И Кристину, поджидающую ее кварталом ниже. Он быстро открыл глаза. — Нет. Я не могу, — произнес он. — Значит, нам больше не нужно говорить об этом? — Нет! Нет, нужно! Мы… — Значит, не нужно. До завтра, Эрни. Увидимся в школе. — Ли, подожди! Гудки. В этот момент он был близок к ярости. Он захотел ударить по телефону, разбить трубку, разбить стекло и разбить все, что будет попадаться ему под руку. Они все покидали, бросали его! Крысы, бегущие с тонущего корабля. Никто не поможет тебе, кроме тебя самого. Дерьмо! Сами они убегали, как крысы с тонущего корабля. Никто из них не захотел остаться с ним. Они все выдумывают, они хотят загнать меня в ловушку, как те офицеры из гольф-клуба, как будто играют в гольф или какую-нибудь другую игру. Они все говнюки, они все говнюки и думают, что уже справились со мной. Я хочу им показать, чего они стоят. Я покажу им. Я сыграю с ними в их гольф. Я смогу найти выход, найти лазейку, чтобы загнать эти белые шары в их задницы. Я им покажу, как стоять на моем пути. Я им покажу, как мешать мне, мне, мне, мне, МНЕ… Внезапно Эрни очнулся. Его колотила дрожь, он тяжело дышал. Глаза были широко открыты. Что произошло с ним? Будто на миг он превратился в кого-то другого, в кого-то обезумевшего от ненависти ко всему человечеству… Нет, не в кого-то. В Лебэя. Нет! Это не правда! Голос Ли: Разве это не правда, Эрни? И вдруг перед его уставшими, дрожащими глазами возникло какое-то видение. И он услышал голос священника: Арнольд, берешь ли ты эту женщину себе в… Но он был не в церкви; он находился на стоянке подержанных автомобилей, обнесенной яркими разноцветными пластиковыми знаменами, колышущимися на легком ветру. Внутри были расставлены садовые кресла. Он находился на стоянке Уилла Дарнелла, и перед ним стоял сам Дарнелл. Рядом с ним не было никакой женщины; рядом с ним стояла, переливаясь всеми красками на весеннем солнце, Кристина. Голос его отца: Что-нибудь происходит? Голос священника: Кто отдает эту женщину этому мужчине? С одного из кресел, как призрак, восставший из ада, поднялся скелет, обвешанный лохмотьями полуистлевшей кожи и испачканной в глине одежды. Он ухмылялся — и тут Эрни заметил тех, кто окружали его: Бадди Реппертон, Ричи Трепани, Шатун Уэлч. Ричи Трелани был обуглен, его волосы сгорели без следа. По подбородку Бадди Реппертона текла кровь — рубашка на его груди была такой красной, как будто его только что вырвало. Но хуже всех выглядел Уэлч; он был похож на выпотрошенный мешок нестиранного белья. Они улыбались. Они все улыбались. Я, прохрипел Ролланд Д. Лебэй. Он усмехнулся черным отверстием своего рта, и с его языка соскользнул влажный комок кладбищенской глины. Я отдаю ее, и у него есть документ, подтверждающий это. Она вся принадлежит ему. Эта сука — самый настоящий туз пик… и она вся принадлежит ему. * * * До Эрни дошло, что он стонал в телефонной будке, прижимая к груди трубку, из которой все еще доносились короткие гудки. Немалым усилием воли он сбросил с себя наваждение — какое-то видение, чем бы оно ни было — и огляделся. В прошлый раз, вынимая мелочь из кармана, он половину ее просыпал на пол. Подняв одну монетку, он опустил ее в телефон и набрал номер больницы. Дэннис. Там был Дэннис. Дэннис не мог покинуть его. Дэннис должен был помочь ему. Девушка из приемной ответила, — и Эрни сказал: — Комнату сорок два, пожалуйста. Связь была установлена. Телефон начал звонить. Он звонил… и звонил… и звонил. Когда Эрни уже собирался повесить трубку, вдруг раздался щелчок, и резкий женский голос проговорил: — Второй этаж, крыло Цэ, кто вам нужен? — Гилдер, — сказал Эрни. — Дэннис Гилдер. — Мистер Гилдер сейчас в отделении физической терапии, — произнес женский голос. — Вы сможете застать его в восемь часов. Эрни хотелось сказать, что ему очень важно поговорить с Дэннисом — чрезвычайно важно, — но внезапно ему срочно потребовалось покинуть телефонную будку. Клаустрофобия беспощадной железной рукой сдавила его грудь. Он мог чувствовать запах собственного пота. Запах был кислым и горьким. — Сэр? — Да, хорошо. Я перезвоню, — сказал Эрни. Он прервал связь и опрометью бросился прочь из будки, оставив мелочь на полу неподобранной. Несколько людей повернули головы в его сторону и, равнодушно оглядев, снова нагнулись к своим тарелкам. — Пицца готова, — сказал кассир. Эрни посмотрел на часы и увидел, что пробыл в будке больше двадцати минут. Его лицо было сплошь потным. Руки дрожали. Ноги были как ватные — он их почти не чувствовал. Он заплатил за пиццу и чуть не выронил бумажник, когда засовывал в него три доллара сдачи. — С тобой все в порядке? — спросил кассир. — Ты выглядишь немного нездоровым. — Все в порядке, — проговорил Эрни. Ему казалось, что его вот-вот вытошнит. Он схватил белый пакет с надписью «ДЖИНО», в который была упакована пицца, и выбежал на освежающий ночной холод. Небо расчистилось от последних облаков, и звезды на нем сверкали, как отшлифованные бриллианты. Он немного постоял, глядя сначала на звезды, а потом на Кристину, преданно поджидавшую его на противоположной стороне улицы. «Она никогда не станет ссориться или жаловаться, — подумал Эрни. — Она никогда не будет ничего требовать. В нее в любое время можно было забраться и отдохнуть на ее мягкой обивке. Она никогда не предаст. Она… она…» Она любила его. Да, он ощущал, что это было так. Точно так же, как то, что Лебэй не продал бы ее никому другому ни за двести пятьдесят, ни даже за две тысячи долларов. Она стояла там и поджидала нужного ей водителя. Такого, который… Который любил бы ее одну, — прошептал ему какой-то внутренний голос. Да. Это было так. Именно так. Эрни стоял, забыв о белом пакете в его руках, из которого поднимался белый и ароматный, но не замечаемый им пар. Он не отрываясь смотрел на Кристину. О да, он любил и ненавидел ее, он нуждался в ней и нуждался в том, чтобы бежать от нее, она принадлежала ему, и он принадлежал ей, и… (я нарекаю вас мужем и женой и соединяю вас, дабы с этого дня вы были вместе, пока смерть не разлучит вас) Но хуже всего был ужас, леденящий и цепенящий ужас того, что… что… (как в ту ночь ты поранил себе спину, Эрни? после того, как Бадди Реппертон и его дружки искорежили ее? как ты ее поранил, если должен все время носить этот вонючий пояс? как ты поранил спину?) Его память вдруг начала проясняться, и он со всех ног кинулся к Кристине, чтобы забраться в нее прежде, чем вспомнит все и сойдет с ума. Он бежал к Кристине, убегая от своего смятения; он бежал к ней, потому что не мог вынести даже части своих чувств и ему нужен был отдых или хотя бы маленькая передышка; он бежал к ней, чтобы избежать ужаса того, что произошло с ним; он бежал к ней, как жених бежит туда, где его невеста стоит и ожидает его. Он бежал потому, что внутри Кристины ни одна из этих вещей не имела значения — ни его мать, ни его отец, ни Ли, ни Дэннис, ни то, что он сделал со своей спиной, когда в ту ночь все ушли, а он поставил трансмиссию полностью разрушенного «плимута» в нейтральное положение и толкал машину, толкал до тех пор, пока она не сдвинулась с места на своих спущенных шинах, пока он выкатил ее за дверь, на холодный двор, заваленный обломками автомобилей, и начал толкать ее по кругу — один круг, другой, третий, пока у него не стали отниматься руки и ноги, а сердце не начало стучать, как у загнанной лошади, и спина не начала молить о пощаде; но он продолжал толкать ее дальше и дальше вперед, а милеометр внутри машины медленно крутился и крутился, и в пятидесяти футах, оставшихся до двери гаража, у него что-то лопнуло в спине, отозвавшись горячей и разгорающейся болью во всем теле, но он все равно толкал ее и толкал онемевшими руками, и она еле-еле ползла на своих спущенных шинах, пока вдруг… Он добежал до Кристины, рванул дверцу и, задыхаясь, бросился внутрь. Пицца упала на пол. Он подобрал ее и откинулся на спинку сиденья, чувствуя, как его дрожащее тело понемногу успокаивалось. Затем прикоснулся к рулю, рука соскользнула вниз и нащупала ее сокровенную щель. Он снял одну перчатку и полез в карман за ключами. За ключами Лебэя. Он все еще мог вспомнить, что случилось той ночью, но это уже не казалось ему ужасным; сейчас, сидя за рулевым колесом Кристины, он скорее считал это восхитительным. Это было чудом.