Роланд не собирался вести их через груду нарубленных веток к источнику звука. Во всяком случае сейчас, когда он понятия не имел, что собой представляет червоточина. За последние несколько недель он не раз спрашивал о ней, но вразумительных ответов не получал. «Я бы держался подальше», — посоветовал ему шериф Эвери. Так что больше всего о червоточине рассказала ему Сюзан в ночь их первой встречи. — Расслабься, Берт. Вниз мы не пойдем. — Хорошо, — выдохнул Ален, и Роланд улыбнулся. По западному краю каньона тянулась тропа, крутая и узкая, но при должной осторожности вполне проходимая. По ней они и направились гуськом, остановившись один раз, чтобы разобрать завал, сбрасывая куски сланцевой глины и камни в воющую пропасть справа от себя. Когда они расчистили тропу и уже собрались сесть на коней, большая птица поднялась над краем каньона, отчаянно замахав крыльями. Роланд схватился за револьверы, увидел, что Катберт и Ален повторили его движение. Забавно, конечно, учитывая, что револьверы, аккуратно завернутые в промасленную ткань, хранились под половицами в бункере «Полосы К». Они переглянулись, ничего друг другу не сказали (словами, поскольку взгляды были более чем красноречивы) и поехали дальше. Роланд обнаружил, что воздействие червоточины со временем усиливается — к такому звуку привыкания не возникало. Наоборот, чем дольше ты находился в непосредственной близости от каньона Молнии, тем глубже проникал звук в твой мозг. Не только в мозг, но и в зубы, в уши. От него начинали вибрировать нервные окончания, слезиться глаза. Но больше всего звук воздействовал на сознание, говоря, что все самое страшное, чего ты всегда боялся, поджидает за следующим поворотом тропы или за грудой камней, чтобы выскочить оттуда и наброситься на тебя. Наконец тропа вывела их на ровный, лишенный растительности участок земли. Настроение у них улучшилось, но уже наступила ночь, и когда они спешились и подошли к обрыву, то внизу не увидели ничего, кроме тьмы. — Зря старались, — покачал головой Катберт. — Надо было выезжать раньше. Роланд… я хотел сказать, Уилл. Какую мы сморозили глупость! — Если хочешь, здесь я могу быть для тебя и Роландом. И мы увидим то, что приехали сосчитать. Как ты говорил, одну червоточину. Надо немного подождать. Они подождали, и не прошло и двадцати минут: как из-за горизонта поднялась Мешочная Луна… идеальная летняя луна, огромная и оранжевая. Она величественно плыла по темно-фиолетовому бархату неба. А на ее поверхности отчетливо виднелся Мешочник, который только что вылез из Нонеса с мешком, набитым верещащими душами. Они ясно видели его согбенную фигуру с заброшенным на плечо мешком. А лунный диск, казалось, окрашивался отсветами адского пламени. — Да, — процедил Катберт, — мало нам этого воя, так еще этот видок. Однако они не сдвинулись с места, хотя лошади периодически дергали поводья, как бы говоря, что постояли и будет — пора в путь. Луна поднималась и поднималась, чуть уменьшившись в размере, сменив оранжевый цвет на серебряный. И вскоре ее лучи упали в каньон Молнии. Трое юношей посмотрели вниз. Ни один не произнес ни слова. Роланд не мог отвечать за своих друзей, но он сам, наверное, не раскрыл бы рта, даже если бы к нему обратились. Замкнутый каньон, очень короткий и с отвесными стенами, сказала Сюзан. Теперь Роланд видел, что ее слова соответствовали действительности. Она также говорила, что каньон Молнии похож на трубу, лежащую на боку. Роланд соглашался и с этим при условии, что труба при падении переломилась пополам, одна часть лежала ровно, а вторая ушла вбок и чуть вниз. До перелома дно каньона выглядело обыденно: не удивляли даже белевшие внизу кости. Многим животным, забредшим в замкнутые каньоны, не хватало ума выбраться из них, а устье каньона Молнии еще и заваливали ветками. Крутые стены вскарабкаться не позволяли, за исключением, возможно, одного места, рядом с переломом. Там Роланд увидел поднимающуюся под крутым углом расщелину, заросшую лианами и кустами, за которые при необходимости можно было и схватиться. Отметил он это без всякой на то причины, автоматически: он всю жизнь отмечал потенциальные пути отхода. А вот ниже перелома они увидели… даже через несколько часов, вернувшись на «Полосу К», они пришли к выводу, что не могут точно описать открывшееся их глазам. Нижнюю часть каньона Молнии закрывало нечто похожее на озерцо серебристой жидкости, над которой поднимались рукава — струи пара или тумана. Поверхность озерца тяжело двигалась, ударяясь о стены каньона. Потом они узнали, что и жидкость, и туман светло-зеленого цвета. Но под луной казались серебряными. Пока они смотрели на червоточину, что-то темное, возможно, та самая птица, что взлетела чуть ли не у них из-под ног, спикировала к червоточине. Что-то схватила на лету, может, мошку, может, пташку поменьше, и уже начала набирать высоту. Но не успела. Серебряная жидкая рука поднялась над поверхностью. Ноющий звук на мгновение усилился, стал чуть ли не голосом. Рука дернула птицу вниз. На поверхности червоточины полыхнула зеленоватая вспышка, и птица бесследно исчезла. Трое юношей переглянулись, в глазах застыл испуг. Прыгай, стрелок, неожиданно позвал Роланда голос. Голос червоточины, голос его отца, но также голос Мартена-колдуна. Мартена-обольстителя. А самое ужасное — его собственный голос. Прыгай и позабудь о всех тревогах. Здесь не надо волноваться из-за любви к девушкам, не надо грустить о потерянной матери. Отсюда прямой путь к пещере мироздания, тут только розовая сладость гниющей плоти. Давай, стрелок. Стань частью червоточины. С затуманенным лицом, пустыми глазами Ален двинулся к краю обрыва, сбитые его сапогом камешки уже полетели вниз. Но не прошел он и пяти шагов, как Роланд схватил его за руку и с силой дернул назад. — Куда это ты направился? Ален уставился на него глазами лунатика. Медленно, очень медленно они начали проясняться. — Я… не знаю, Роланд. А под ними ныла, стонала, пела червоточина. Отвратительный звук все глубже проникал в их сознание. — А я знаю, — подал голос Катберт. — Знаю, куда мы сейчас направимся. Назад, к «Полосе К». Пошли, тут ловить нечего. — Он умоляюще посмотрел на Роланда. — Пожалуйста. Это же кошмар. — Хорошо. Но прежде чем увести их на тропу, он подошел к обрыву и посмотрел вниз, на курящуюся серебристую поверхность. — Сосчитано, — изрек он. — Сосчитана одна червоточина. — И добавил, понизив голос: — Будь ты проклята. 3 По пути назад смятение, поселившееся в их душах, исчезло: соленый ветер, дующий в лицо, позволил быстро забыть про тлен и безысходность каньона и червоточины. Спуск они пересекали по диагонали, чтобы не так утомлять лошадей. — Что теперь, Роланд? — спросил Ален. — Ты знаешь? — Нет. Честно признаюсь, нет. — Неплохо бы начать с ужина, — радостным голосом внес предложение Катберт и постучал пальцами по грачиному черепу. — Ты понимаешь, о чем я. — Да, — согласился Катберт, — и вот что я тебе скажу, Роланд… — Пожалуйста, Уилл. Раз мы вернулись на Спуск, я для тебя Уилл. — Да, конечно. Так вот что я тебе скажу, Уилл: мы не можем до бесконечности пересчитывать сети, лодки, бочки и железные обручи. Всю ерунду мы практически пересчитали. А насколько я понимаю, прикидываться дураками будет гораздо сложнее, как только мы перейдем к лошадям. — Да. — Роланд остановил Быстрого, огляделся. Лошади, везде лошади, скачущие и пасущиеся под луной на серебристой траве. — Но я вновь повторяю вам, дело не только в лошадях. Нужны они Фарсону? Да, возможно. Так же как и Альянсу. И волы тоже. Но лошади есть везде, пусть и не такие хорошие, как эти, однако, как говорят, в шторм сгодится любая гавань. А если не лошади, тогда что? Пока мы этого не узнаем или не придем к выводу, что нам этого никогда не узнать, будем вести себя как прежде. Часть ответа ожидала их в «Полосе К». На перилах крыльца сидел голубь и чистил хвост. Когда он перелетел на руку Роланда, тот заметил, что у него то ли ободрано, то ли опалено крыло. Должно быть, какой-то кот сумел подобраться слишком быстро, подумал Роланд. Голубь принес очень короткую записку, но она объяснила многое из того, чего они не понимали. Я должен увидеться с ней вновь, подумал Роланд, прочитав записку, и волна радости захлестнула его. Сердце учащенно забилось, а губы разошлись в улыбке под холодным светом Мешочной Луны. Глава девятая СИТГО 1 Мешочная Луна пошла на убыль. И вместе с собой забирала летнюю жару. После полнолуния миновало четыре дня, когда старый музыкант из дворца мэра (Мигуэль играл там задолго до того, как Торина избрали на эту должность, и скорее всего продолжал играть и после возвращения Торина на его ранчо) показался у дома, в котором жили Сюзан и ее тетка. С собой он привел роскошную гнедую кобылу, вторую из трех обещанных лошадей, и Сюзан сразу же узнала Фелицию. Одну из своих любимиц. Сюзан обняла Мигуэля и покрыла его заросшие бородой щеки поцелуями. Старик улыбался всеми оставшимися зубами. — Gracias, gracias[31]. Тысяча благодарностей, старый отец. — Da nada[32], — ответил он, передавая ей поводья. — Это подарок мэра. Она провожала старика взглядом, а улыбка медленно сползала с ее лица. Фелиция покорно стояла рядом, ее темно-коричневая шерсть блестела на солнце. Иметь такую лошадь — мечта многих. Вот и Сюзан поначалу казалось, что обломилось счастье. Но теперь она понимала, что эта лошадь — еще одна приманка, загоняющая ее в ловушку. Она доказала свою «чистоту». Теперь богатый человек слал ей подарки. Хотя… Фелиция никакой не подарок, так же как и Пилон. Мэр просто выполнял условия контракта. Тетя Корд могла изображать ужас, но Сюзан смотрела правде в глаза: она согласилась продать себя, как обычная шлюха, и нечего искать оправдания. Тетя Корд высунулась из окна кухни, когда Сюзан вела подарок (по ее разумению, возвращенную собственность) в конюшню. Крикнула, что лошадь красивая и забота о ней отвлечет Сюзан от ненужных мыслей. Сюзан уже собралась ответить резкой репликой, но сдержалась. После ссоры из-за рубашки в их отношениях установилось хрупкое перемирие, и Сюзан не хотелось нарушать его первой. Ей и без того хватало забот. Еще одна ссора с теткой, и она просто сломается, как сухая ветка под сапогом. Потому что молчание — золото, как-то ответил ей отец на вопрос, почему он зачастую предпочитает промолчать. Тогда ответ озадачил ее, теперь было понятно, что он хотел ей сказать. Фелицию она поставила рядом с Пилоном, обтерла, задала корм. Пока кобыла жевала овес, Сюзан осмотрела ее копыта. Подковы ей не понравились, поэтому она сняла с крюка отцовскую кожаную сумку для подков, подогнала длину ремня под себя, повесила сумку на плечо и отшагала две мили до конюшни и постоялого двора Хуки. Сумка живо напомнила ей об отце, и Сюзан чуть не расплакалась. Она думала, что он пришел бы в ужас, узнав, что с ней стало, может, даже отвернулся бы от нее. И ему понравился бы Уилл Диаборн, в этом она не сомневалась. Уилл бы отцу понравился, и он бы сказал, что лучшего кавалера ей и не надо. То была последняя капля. 2 Она с детства умела подковывать лошадей, и ей это даже нравилось, особенно если настроение соответствовало. Работа несложная, но всегда существовала возможность получить славный удар копытом, который разом прогнал бы скуку и вернул девушку к реальности. А вот об изготовлении подков она ничего не знала, да и не хотела знать. Брайан Хуки делал их в кузне, занимающей дальний конец сарая на постоялом дворе. Сюзан без труда подобрала четыре новые подковы нужного ей размера, наслаждаясь запахами лошадей и свежего сена. И свежей краски. Конюшня, сарай, постоялый двор Хуки выглядели прекрасно. И в крыше она не увидела ни единой дыры. Похоже, для Хуки наступили хорошие времена. Он написал «четыре подковы» на столбе, прищурив один глаз. Когда Сюзан заикнулась об оплате, рассмеялся, сказал, что торопиться некуда, он знает, со временем она рассчитается. «Опять же лошади с моими подковами никуда не денутся, не так ли?» С тем он быстренько выставил ее сначала из кузни, а потом из сарая, где так хорошо пахло сеном и лошадьми. Год назад он не проявил бы подобной беззаботности, когда речь шла о деньгах, но нынче мэр Торин приблизил ее к себе, и все изменилось. После сарая Хуки солнечный свет показался ей особенно ярким, и она на мгновение зажмурилась, застыв с кожаной сумкой, в которой звякали подковы. И еще не открыла глаза, когда почувствовала надвигающуюся на нее тень, а потом кто-то с такой силой врезался в нее, что зубы лязгнули. Она бы упала, но сильные руки схватили ее за плечи и удержали. Когда же глаза окончательно приспособились к яркому свету, она, к своему удивлению, увидела, что с ног ее едва не сбил один из друзей Уилла — Ричард Стокуорт. — О, сэй, примите мои извинения! — Он стряхнул пыль с рукавов платья, словно вывалял ее в пыли. — С вами все в порядке? Все хорошо? — Все нормально, — улыбнулась она. — Пожалуйста, не извиняйтесь. — Ее так и подмывало приподняться на цыпочки и поцеловать его в губы со словами: Пожалуйста, предайте мой поцелуй Уиллу и скажите, чтобы он не обращал внимания на то, что я говорила! Скажите, что таких поцелуев у меня тысячи, пусть приходит и забирает их все! И тут же перед ее мысленным взором возник комичный образ: Ричард Стокуорт, целующий Уилла в губы и говорящий, что это ему от Сюзан Дельгадо. Она хихикнула. Прижала руку к губам, но продолжала смеяться. Сэй Стокуорт улыбался… похоже, не знал, как себя вести. Наверное, он думает, что я спятила… так и есть! Я спятила! — Доброго вам дня, мистер Стокуорт. — Она проследовала дальше, чтобы больше не позориться. — И вам доброго дня, Сюзан Дельгадо, — крикнул он вслед. Оглянулась она только раз, отшагав пятьдесят ярдов, но он уже исчез из виду. К Хуки он не зашел, в этом она не сомневалась. И вообще, каким ветром занесло мистера Стокуорта в эту часть города? Полчаса спустя, вытаскивая из сумки новые подковы, она получила ответ. Между двумя обнаружилась свернутая бумажка, и, еще не развернув ее, Сюзан поняла, что столкнулся с ней мистер Стокуорт не по воле случая. Почерк Уилла она узнала сразу: та же рука писала записку, присланную с букетом. Сюзан! Сможешь ты встретиться со мной у СИТГО сегодня или завтра вечером? Очень важно. Имеет отношение к тому, что мы обсуждали раньше. Пожалуйста.