— Отнюдь. Он требует этого от всех девушек, особенно симпатичных. Медсестра улыбается и краснеет ещё сильнее. — Он сказал, что видел, — как я вошла и посмотрела прямо на него. И сказал что-то вроде: «Я всегда был одним из самых белокожих белых людей, а после того как потерял столько крови, должно быть, вошёл в первую десятку». Лизи вежливо смеётся, но у неё начинает жечь желудок. — Разумеется, с белыми простынями и его белой пижамой… — Молодая медсестра начинает успокаиваться. Она хочет поверить, и Лизи не сомневается, что она верила, когда Скотт ей всё это рассказывал и смотрел на неё яркими карими глазами, но теперь начинает понимать абсурдность только что сказанного. Лизи спешит ей на помощь. — А ещё он умеет замирать, — говорит она, хотя Скотт — один из тех, кто пребывает в постоянном движении. Даже читая книгу, он ёрзает в кресле, грызёт ногти (на какое-то время перестал грызть после её гневной тирады, потом снова начал), почёсывает руки, как наркоман, которому требуется очередная доза, иногда даже начинает поднимать пятифунтовые гантели, всегда лежащие рядом с его любимым креслом. Насколько ей известно, не дёргается он, лишь когда глубоко спит или пишет и работа идёт очень даже хорошо. Но на лице медсестры по-прежнему читается сомнение, поэтому Лизи продолжает её убеждать радостным тоном, который звучит ужасно фальшиво даже для неё самой: — Иногда, клянусь, он словно превращается в предмет интерьера. Я сама проходила мимо него, и не один раз. — Она касается руки медсестры. — Я уверена, то же самое произошло и с вами, дорогая. Она уверена, что ничего такого не произошло, но медсестра дарит ей благодарную улыбку, и тема отсутствия Скотта закрывается. «Или скорее мы с ней закончили, — думает Лизи. — Как с маленьким камнем, который сам вышел из почки». — Сегодня ему гораздо лучше, — говорит медсестра. — Доктор Уэндлштадт заходил к нему рано утром и был просто потрясён. Лизи в этом нисколько не сомневается. И лишь говорит медсестре то, что сказал ей Скотт много лет назад в квартире в Кливс-Миллс. Тогда она подумала, что это всего лишь расхожая фраза, но теперь она сама в это верит. Да, и верит на все сто процентов. — Лэндоны поправляются очень быстро, — говорит она, а потом идёт к мужу. 15 Он лежит с закрытыми глазами, повернув голову набок, очень белый человек на очень белой кровати (и это чистая правда), но не увидеть его невозможно из-за гривы тёмных и длинных, до плеч, волос. Стул, на котором она сидела прошлым вечером и ночью, стоит на том же самом месте, где она его и оставила, и она вновь садится на него. Достаёт свою книгу, «Дикарей» Ширли Конран. Вынимает закладку и чувствует на себе взгляд Скотта. Поднимает глаза. — Тебе сегодня получше, дорогой? — спрашивает она. Он долго молчит. Дыхание по-прежнему свистящее, но крика в нём, как на раскалённом асфальте автостоянки, когда он молил о льде, больше нет. «Ему действительно лучше», — думает она. Потом с усилием он перемещает руку, пока не накрывает её ладонь. Сжимает. Его губы (они выглядят ужасно сухими, чуть позже она принесёт ему гигиеническую помаду) раскрываются в улыбке. — Лизи, — говорит он. — Маленькая Лизи. Он засыпает, накрыв её руку своей, и Лизи это вполне устраивает. Она может переворачивать страницы книги одной рукой. 16 Лизи шевельнулась, как женщина, пробуждающаяся от сна, посмотрела в окно водительской дверцы «BMW», увидела, что тень её автомобиля на чистеньком асфальте у магазина мистера Пателя заметно выросла. В пепельнице лежал не один окурок, не два, а три. Она повернулась к ветровому стеклу и увидела женское лицо в одном из маленьких окошек заднего фасада магазина, за которым, должно быть, располагалась подсобка. Лицо исчезло, прежде чем она успела определить, жена ли это мистера Пателя или одна из двух его дочерей-подростков, но выражение лица уловила: любопытство и озабоченность. В любом случае ей следовало уезжать. Лизи включила заднюю передачу, развернулась, радуясь тому, что тушила окурки в пепельнице, а не бросала в окно на чистый асфальт, и вновь поехала к дому. Воспоминания того дня в больнице (и сказанного медсестрой) — ещё одна станция була? Да? Да. Что-то лежало с ней в кровати этим утром, и теперь она готова поверить, что это был Скотт. По какой-то причине он послал её на охоту за булом, точно так же, как его большой брат Пол посылал на такие же охоты самого Скотта, когда они были несчастными мальчишками, растущими в сельской части Пенсильвании. Только вместо маленьких загадок, которые вели от одной станции к другой, её вели… — Ты ведёшь меня в прошлое, — тихим голосом сказала она. — Но почему ты это делаешь? Почему? И где находится это гиблое место? Тот, за которым ты охотишься, хороший бул. Он ведёт за пурпур. — Скотт, я не хочу заходить за пурпур. — Лизи уже подъезжала к дому. — Будь я проклята, если хочу заходить за пурпур. «Но не думаю, что у меня есть выбор». И если всё так, как она думала, и следующей станцией була станут воспоминания об их уик-энде в «Оленьих рогах» (предсвадебный медовый месяц), тогда ей требовалась кедровая шкатулка доброго мамика. Это всё, что осталось у неё в память о матери, потому что (африканов) афганов[58] уже не было, и Лизи полагала, что для неё эта шкатулка являлась своеобразной архивной комнатой, как та, что в рабочих апартаментах Скотта. Именно туда она складывала всякие памятные вещички (СКОТТ И ЛИЗИ! РАННИЕ ГОДЫ!) в первые десять лет их семейной жизни: фотографии, открытки, салфетки, книжицы спичек, меню, подставки для стаканов, всякую прочую ерунду. Как долго она собирала эту коллекцию? Десять лет? Нет, меньше. Максимум шесть. Может, ещё меньше. После «Голодных дьяволов» их жизнь стремительно менялась — речь не только о поездке в Германию, но обо всём. И очень скоро стала напоминать безумную карусель в конце фильма Альфреда Хичкока «Незнакомцы в поезде». Она перестала собирать салфетки и книжицы спичек, потому что они бывали в слишком многих коктейль-холлах и ресторанах слишком многих отелей. Очень скоро она вообще перестала что-либо сохранять. И кедровая шкатулка доброго мамика, которая пахла так сладко, когда её открывали, где она теперь? Где-то в доме, это точно, и Лизи собиралась её найти. «Может, она и окажется следующей станцией була», — подумала Лизи, а потом увидела впереди свой почтовый ящик. Крышку откинули, внутри лежала пачка писем, схваченная резинкой. Из любопытства Лизи остановилась рядом со столбом, на котором крепился почтовый ящик. Когда Скотт был жив, она часто приезжала домой и обнаруживала, что ящик забит до отказа, но теперь писем стало заметно меньше, и обычно они адресовались «ПРОЖИВАЮЩЕМУ» или «МИСТЕРУ И МИССИС ВЛАДЕЛЬЦАМ ДОМА». По правде говоря, пачка была тоненькая, четыре конверта и одна почтовая открытка. Мистер Симмонс, почтальон, должно быть, положил письма в ящик, хотя обычно он использовал резинку или две для того, чтобы закрепить их на металлической крышке. Лизи просмотрела конверты: счета, реклама, открытка от Канти — а потом сунула руку в ящик. Нащупала что-то мягкое, пушистое, влажное. От удивления вскрикнула, отдёрнула руку и увидела на пальцах кровь. Снова вскрикнула, на этот раз от ужаса. В первый момент не сомневалась, что её укусили: какая-то зверюга подобралась к ящику по деревянному столбу и устроилась внутри. Может, крыса, а может, кто-то и похуже, скажем, бешеный сурок или детёныш скунса. Она вытерла руку о блузу, учащённо дыша (но не стонала), потом с неохотой подняла ладонь к глазам, чтобы сосчитать количество ранок. И посмотреть, насколько они глубокие. В этот момент она настолько убедила себя в том, что её укусили, что буквально увидела отметины от зубов. Потом моргнула, и реальность вытеснила фантазии. Пятна крови на коже остались, но ни царапин, ни укусов, ни каких-то иных повреждений не было. Что-то в её почтовом ящике лежало, какой-то ужасный пушистый сюрприз, но он своё уже откусал. Лизи открыла «бардачок», и из него вывалилась нераспечатанная пачка сигарет. Она порылась в глубине и нашла маленький фонарик, который переложила туда из «бардачка» своего прежнего автомобиля, «лексуса» (она ездила на нём четыре года). Отличный был автомобиль этот «лексус». А поменяла она его лишь потому, что он ассоциировался со Скоттом, который называл его «Секси лексус Лизи». Удивительно, сколь многое может причинять боль, когда умирает кто-то из твоих близких; но это разговор о принцессе и долбаной горошине. Теперь ей оставалось только надеяться, что батарейки фонарика разрядились не полностью. Не разрядились. Луч был ярким и устойчивым. Лизи нагнулась к почтовому ящику, глубоко вдохнула, направила в него луч фонаря. Смутно почувствовала, что губы её сжались до боли. Поначалу разглядела только тёмный силуэт и зелёный отблеск стенки. Влага блестела на ржавом дне металлического почтового ящика. Лизи решила, что это кровь, в которой она вымазала пальцы. Она переместилась чуть левее, боком прижалась к водительской дверце, сунула фонарик ещё глубже. У тёмного силуэта отрос мех, появились уши и нос, который, возможно, был розовым при дневном свете. Глаза затуманила смерть, но их форма однозначно подсказала, что в её почтовом ящике лежала мёртвая кошка. Лизи начала смеяться. Смех этот, конечно, не мог сойти за нормальный, но и не был исключительно истеричным. Тут чувствовался настоящий юмор. Ей не требовался Скотт, чтобы сказать, что дохлая кошка в её почтовом ящике — это чистое, чистое «Роковое влечение»[59]. Речь шла не о шведском фильме с субтитрами, поэтому «Роковое влечение» она смотрела дважды. А самым забавным был тот факт, что кошки у Лизи не было. Досмеявшись, она закурила «Салем лайт» и свернула на подъездную дорожку. Глава 6. ЛИЗИ И ПРОФЕССОР. (Вот куда тебя это привело) 1 Теперь Лизи не испытывала страха, а мимолётное веселье уступило место холодной ярости. Она оставила «BMW» перед запертыми дверьми амбара и решительным шагом направилась к дому, гадая, где найдёт послание своего нового друга — у парадного входа или у двери на кухню. В том, что послание будет, она нисколько не сомневалась — и не ошиблась. Нашла его на заднем крыльце — белый конверт, засунутый в щель между сетчатой дверью и косяком. Лизи вскрыла конверт, развернула листок. Послание отпечатали на машинке. Миссис: Я делаю это с сожалением, потому что люблю животных, но лучше ваша кошка, чем Вы. Я не хочу причинять Вам боль. Я этого не хочу, но вам нужно позвонить по номеру 412-298-8188 и сказать Мужчине, что продадите эти бумаги, о которых мы говорили, библиотеке университета через Него. Мы не хотим с этим затягивать Миссис, так что позвоните ему сегодня около восьми вечера, и он свяжется со мной. Завршим это дело без жертв, не считая вашей киски, о которой я СОЖАЛЕЮ. Ваш друг, Зак. PS. Я совершенно не сержусь за то, что вы послали меня на «X». Я знаю, вы были расстроены. З. Лизи смотрела на «З», что означало «Зак Маккул», последнюю букву в письме к ней, и думала о Зорро, скачущем сквозь ночь с развевающимся за спиной плащом. Её глаза повлажнели. На мгновение она подумала, что плачет, но потом поняла, что причина — дым. Зажатая в зубах сигарета догорела до фильтра. Лизи выплюнула окурок на кирпич дорожки и раздавила каблуком. Посмотрела на высокий забор, огораживавший весь двор исключительно ради симметрии, поскольку соседи у них были только с юга, слева от Лизи, стоявшей в тот момент у двери кухни с небрежно напечатанным, разъяряющим посланием «Зака Маккула» (его долбаным ультиматумом) в руке. По другую сторону забора жили Галлоуэи, и они держали полдюжины кошек (амбарных кошек, как их называли в этих местах). Они частенько захаживали во двор к Лэндонам, особенно если никого не было дома. Лизи понимала, что в её почтовом ящике лежала одна из кошек Галлоуэев, и у неё не оставалось ни малейшего сомнения в том, что за рулём «ПТ Круизера», который проехал ей навстречу вскоре после того, как она заперла дом Аманды, сидел Зак. Мистер «ПТ Круизер» направлялся на восток, выехал практически из закатного солнца, так что хорошенько рассмотреть его она не могла. И мерзавцу хватило наглости помахать ей рукой. Приятно с вами свидеться, миссас, я оставил вам маленький подарочек в почтовом ящике! И она ещё помахала ему в ответ, потому что так принято в здешней глубинке. — Мерзавец, — пробормотала она, настолько злая, что даже не могла сказать, о ком речь, то ли о Заке, то ли о безумном инкунке, который нанял Зака, чтобы прессовать её. Но поскольку Зак так заботливо снабдил её телефонным номером Вудбоди (код Питтсбурга она узнала сразу же), Лизи уже поняла, с кем нужно схлестнуться первым, и с нетерпением этого ждала. Однако прежде чем заниматься чем-либо, ей предстояло одно далеко не самое приятное дело. Лизи засунула письмо «Зака Маккула» в задний карман джинсов, на мгновение коснувшись маленького блокнота Аманды с колонками чисел, и вытащила из другого кармана ключи. Она так злилась, что даже не подумала о том, что на конверте могли остаться отпечатки пальцев того, кто его принёс. Не подумала и о том, чтобы позвонить в управление шерифа, хотя ранее этот звонок значился в списке намеченных дел. Ярость сузила связные мысли до чего-то маленького и узенького вроде луча фонарика, которым она освещала внутренность почтового ящика, и теперь у неё оставались два первоочередных дела: вытащить из почтового ящика дохлую кошку, а потом позвонить Вудбоди и потребовать от него разобраться с «Заком Маккулом». Остановить его. Или пенять на себя. 2 На кухне из шкафчика под раковиной она достала два ведра, чистые тряпки, старую пару резиновых перчаток «плейтекс» и мешок для мусора, который засунула в задний карман джинсов. Налила в одно из вёдер чистящего средства «Отличная работа», наполнила водой из распылителя, способствовавшего более быстрому образованию пены. Потом вышла из дома, задержавшись ещё на несколько секунд, чтобы взять щипцы из ящика, который Скотт называл «Всякая всячина». Большие щипцы, она ими пользовалась, лишь когда готовила барбекю. Услышала, что, занимаясь этими приготовлениями, снова и снова напевает строчку из «Джамбалайи»: «Развлеченье — высший класс». Развлеченье. Это точно. Во дворе она наполнила второе ведро холодной водой из крана для шланга, а потом пошла по подъездной дорожке с вёдрами в руках, тряпками на плече, длинными щипцами, торчащими из одного заднего кармана, мешком для мусора — из другого. Подойдя к почтовому ящику, поставила вёдра на землю, скорчила гримаску. Почувствовала запах крови, или это её воображение? Она заглянула в почтовый ящик. Ничего не видно, свет не с той стороны. «Следовало взять фонарик», — подумала она, но возвращаться точно не собиралась. Не хотела больше на такое смотреть. Лизи сунула в ящик щипцы и наткнулась на что-то не слишком мягкое, но и не такое, чтобы уж очень твёрдое. Раскрыла их во всю ширь, свела, потянула. Первая попытка закончилась неудачей. Вторая принесла результат (Лизи почувствовала вес на руке): дохлая кошка с неохотой двинулась на выход. А потом щипцы потеряли добычу и щёлкнули. Лизи вытащила их. Кровь и серая шерсть покрывали лопатовидные концы (Скотт называл их «ухватками»). Лизи помнила, как сказала ему, что «ухватки» — это дохлая рыба, плавающая кверху брюхом на поверхности его драгоценного пруда. Он тогда рассмеялся. Лизи наклонилась и всмотрелась в глубины почтового ящика. Кошка «проползла» половину его длины, и теперь Лизи могла её разглядеть. Всё точно, одна из амбарных кошек Галлоуэев, дымчатого цвета. Она дважды щёлкнула щипцами (для удачи) и уже собралась сунуть их в почтовый ящик, когда услышала шум приближающегося с востока автомобиля. Заныл желудок. Она не просто думала, что Зак возвращается на своём «ПТ Круизере», она это знала. Он остановится, высунется из окна и спросит, не нужна ли помошь. Так и скажет: «помошь». «Миссас, вам нушна помошь?» Но мимо проехала женщина на внедорожнике. У тебя развивается паранойя, маленькая Лизи. Вероятно, да. И, с учётом обстоятельств, она имела на это право. Закончи с этим. Ты пришла сюда, чтобы это сделать вот и делай. Она вновь сунула щипцы в почтовый ящик, на этот раз зрительно контролируя процесс, раскрыла лопатовидные концы, расположила так, чтобы между ними оказалась одна из лапок несчастной кошки, подумала о Дике Поуэлле[60], который в каком-то старом чёрно-белом фильме режет индейку и спрашивает: «Кто хочет ножку?» И — да, она чувствовала запах крови. К горлу подкатила тошнота, она отвернулась, сплюнула между кроссовок. Закончи с этим. Лизи сжала ухватки (не такое уж и плохое слово, если ты не собираешься злоупотреблять им) и потянула. Другой рукой раскрыла зелёный мешок для мусора, в который кошка и отправилась головой вниз. Лизи перекрутила горловину, завязала узлом, потому что маленькая глупая Лизи забыла принести с собой одну из жёлтых пластиковых завязок. А потом принялась решительно отмывать свой почтовый ящик от крови и шерсти. 3 Покончив с ящиком, Лизи с вёдрами поплелась по подъездной дорожке к дому, отбрасывая длинную вечернюю тень. На завтрак она выпила кофе и съела овсянку, ленч состоял из кусочка тунца и капельки майонеза на листочке салата, поэтому, с дохлой кошкой или без оной, Лизи умирала с голоду. Решила позвонить Вудбоди лишь после того, как набьёт желудок едой. Мысль о звонке в управление шерифа (или в любое другое, где носят синюю форму) в голову ещё не вернулась.