Таковы были факты. Но — минуточку, друзья и соседи! Ведь были и еще два факта, не так ли? Первый: если бы Хейди не выбрала именно тот день для своего эротического эксперимента, Халлек без труда овладел бы ситуацией в качестве водителя автотранспортного средства. «Олдс» остановился бы по меньшей мере футах в пяти от цыганки, остановился бы — пусть с визгом тормозов, из-за которого вздрогнули бы все матери, катившие коляски с младенцами вдоль тротуаров. Возможно, он заорал бы из окна: «Смотри, куда идешь!» — а старуха посмотрела бы на него со страхом и отсутствием какого-либо понимания. Он и Хейди проследили бы, как она торопливо ковыляет через улицу, и сердца их тоже забились бы от испуга. Может быть, Хейди разозлилась бы от того, что все покупки на заднем сиденье перевернулись вместе с сумкой и рассыпались по полу. Но все было бы в порядке. Не было бы слушания в суде и старого цыгана с гнилым носом, поджидающего снаружи, чтобы погладить пальцем по щеке и произнести одно кошмарное слово проклятия. То был первый, побочный, вспомогательный факт. Второй последовал из первого: он заключался в том, что причиной всему происшедшему была Хейди — ее ошибка с начала до конца. Он не просил ее сделать то, чем она занялась, не говорил ей: «Послушай! Почему бы тебе не сдрочить мне, пока катим домой, Хейди? Три мили — время есть». Нет. Она сама занялась этим… и, как ни странно, время было мистически точно подгадано. Да, ее ошибка, но старый цыган об этом не знал, а Халлек получил проклятье и общую потерю веса в шестьдесят один фунт. И вот теперь она сидит перед ним с темными кругами под глазами, с поблекшей кожей на лице, но ни то, ни другое не убьет ее. О, нет! Ее старый цыган не коснулся. Вот так и проскочил мимо тот момент, когда он мог бы сказать ей просто: «Ты знаешь, я верю в то, что теряю вес из-за проклятия». Вместо этого некая примитивная катапульта запустила его сознание грубую вспышку ненависти, эмоциональный булыжник в ее сторону. — Слушай… — сказал он. — Что, Билли? — Пожалуй, верно — схожу опять к Майклу Хаустону, — ответил он совсем не то, что собирался высказать. — Ты, пожалуй, позвони ему, скажи, что я приду для метаболической серии анализов. Какого хрена, в конце-то концов, как говаривал Альберт Эйнштейн? — Билли, мой дорогой! — Она протянула обе руки к нему, и он нырнул в ее объятия. Поскольку они принесли ему утешение, он устыдился мимолетной вспышки ненависти, посетившей его мгновение назад… Но в последующие дни, когда Фэйрвью вступил как следует в расцвет весны, готовясь к лету, ненависть стала посещать его чаще, невзирая на все его попытки как-то выбросить ее из головы, хотя бы приостановить, удержать. 10. 179 Он записался на серию метаболических анализов через Хаустона, который разговаривал менее оптимистично, узнав, что неуклонная потеря веса Халлека продолжается и что он сбросил с прошлого месяца еще двадцать девять фунтов. — Какое-то вполне нормальное объяснение этому есть, — сказал Хаустон, перезвонив спустя три часа Халлеку. Он сообщил ему о дате и времени приема в клинике. Халлеку его фраза сказала о том, что «вполне нормальное объяснение» стало темной лошадкой. — Ага, — тихо отозвался Халлек, глядя вниз, туда, где прежде был его живот. Никогда бы не поверил, что такое выдающееся брюхо может полностью исчезнуть. Из-за него кончиков туфель было не видать, приходилось нагибаться, чтобы посмотреть — не нужно ли почистить обувь. Не поверил бы в такое, когда после изрядной выпивки приходилось подниматься по лестнице, угрюмо сжимая портфель в руке, обливаясь потом и раздумывая — уж не нынче ли ночью грянет сердечный приступ с его парализующей болью в левой части груди. Но это было правдой: брюхо исчезло. Каким-то зловещим образом это брюхо представлялось ему теперь другом. — Ты думаешь, что нормальное объяснение все же есть? Какое? — спросил он Хаустона. — Вот те ребята тебе и скажут, в чем оно состоит, — ответил Хаустон. — Будем надеяться. Визит был назначен в клинику Хенри Глассмана, небольшое учреждение в Нью-Джерси. Билли предстояло провести там трое суток. Ориентировочная стоимость пребывания там и анализов была такова, что Халлек невольно порадовался: страховка все покроет. — Ладно. Пошли мне открытку с пожеланием доброго здоровья, — вяло сказал Халлек и положил трубку. Прием был назначен на 12 мая, то есть через неделю. В оставшиеся дни Билли наблюдал, как продолжается его физическая эрозия, всеми силами пытался сдерживать внутреннюю панику, побеждал собственную слабость и вообще, держался как настоящий мужчина. — Папа, ты что-то уж очень сильно теряешь в весе, — сказала с тревогой Линда как-то за ужином. Халлек хмуро положил себе три куска жареной свинины в яблочном соусе, благополучно разделался с ними, потом пару порций поджаристого картофеля с соусом. — Если ты на диете, то лучше бросить ее. — Разве это похоже на диету? — сказал Халлек, указав вилкой, с которой капал соус, на свою тарелку. Говорил он спокойно, но лицо Линды вдруг исказилось, она вышла из-за стола, всхлипывая, и удалилась. Халлек бесстрастно посмотрел на жену, она ответила таким же бесстрастным взглядом. «Вот так наступает конец света», подумал он. «Не с громом и молнией, а через похудание». — Я поговорю с ней, — сказал он, поднимаясь. — Если ты с таким видом, как у тебя сейчас, пойдешь к ней, еще больше напугаешь девочку, — сказала Хейди, и в этот момент он вновь ощутил мимолетно сверкнувшую, как металл, вспышку ненависти. 186. 183. 181. 180. Словно некто использовал на нем чудовищный ластик, стирая его на нет фунт за фунтом. Когда в последний раз он весил 180? В колледже? Нет… скорее всего, когда был старшеклассником. За тот же период до 12 мая в одну из бессонных ночей он вспомнил книжку о вудуизме, которую когда-то читал. Объяснение этому колдовству давалось такое: оно действует, потому что жертва считает, что вудуизм действует. Ничего сверхъестественного — просто сила внушения. «Может быть», — подумал Халлек, — «Хаустон был прав, и я просто внушил себе, что я худею… поскольку тот старый цыган хотел, чтобы я так думал. Только теперь не могу уже остановиться. Я бы, наверно, миллион долларов заработал, написав ответ на книгу Нормана Винсента Пила. Назвал бы так: „Сила негативного мышления“.» Однако разум подсказал, что вся эта старая идея о силе внушения — просто-напросто мусор. «Все, что сказал старик, — одно лишь слово: „Худеющий“». Он не провозгласил: «Могуществом, коим наделен я, проклинаю тебя, и да утратишь ты от шести до девяти фунтов в неделю веса твоего, пока не подохнешь». Не произносил заклинаний «„Ини-мииичили-бини“, скоро тебе понадобится новый пояс „Ник“». Если все дело в психологии, в силе внушения, то вопрос о том, что ему предпринять, не снимается. Как ему бороться с этой напастью? Нет ли способа внушить себе, что он снова становится толстым? Пойти к гипнотизеру, к психиатру и объяснить ему, в чем проблема? Гипнотизер внушит ему как следует, что проклятье старого цыгана больше не действует. Может, и сработает? Скорее всего — нет. Вечером за два дня до отправления в клинику Глассмана он стоял на весах и смотрел на шкалу. 179. И вдруг то, что, видимо, давно бродило в подсознании, выплыло наружу: ему надо потолковать на эту тому с судьей Кэри Россингтоном. Россингтон обычно по пьянке становился нахальным бабником, зато в трезвом виде был человеком славным и способным понять другого. К тому же он не был болтуном и умел хранить чужие тайны. В то же время Халлек допускал, что по пьянке Россингтон мог и проболтаться, если крепко поддаст. Он может и ляпнуть что-то по поводу параноидальных идей Билли Халлека насчет цыган и проклятий. Однако Билли полагал, что Россингтон дважды подумает, прежде чем рассказать такое. В общем-то ничего незаконного не произошло на суде: случай был азбучный, типично муниципальный, но уж если придираться и быть дотошным, следовало признать, что свидетелей не пригласили, все было решено со слов обвиняемого. И хотя судья Россингтон был умен и опытен, в принципе, к таким мелочам можно было придраться. Полиция не провела и не представила анализа на алкоголь. Россингтон со своего судейского места не потребовал этого, проигнорировал основополагающий пункт процесса по делу о наезде. Он обязан был провести и еще кое-какие расследования по делу, но не провел. Нет, Халлек был вполне уверен, что вся эта история огласки не получит, разве что лет через пяток, когда все быльем порастет. Думать нужно было о текущем времени, о текущем годе. Если все так продолжиться, уже летом он будет выглядеть как жертва фашистских концлагерей. Он быстро оделся, спустился вниз и извлек из шкафа легкий пиджак. — Ты куда? — спросила его Хейди с кухни. — Я ненадолго. Скоро вернусь. Леда Россингтон открыла дверь и посмотрела на Халлека так, словно увидела его впервые. Она стояла перед ним при свете лампы: аристократическое лицо, черные волосы туго уложены на затылке, зеленое платье от Диора, простое, но элегантное, — тысячи за полторы. От ее взгляда он ощутил смущение и неловкость. «Неужто я так похудел, что она меня не узнает?» Но даже в своей новой паранойе этому он поверить не мог. Конечно, лицо его похудело, появились новые морщинки у рта, бледные мешки под глазами от бессонных ночей, но все равно, лицо его оставалось прежним, узнаваемым лицом Билли Халлека. За ее спиной стояла массивная лампа из кованого железа — имитация уличного фонаря в Нью-Йорке 80-х годов прошлого века стоимостью в 687 долларов. Свет ее был достаточен, чтобы осветить фигуру Халлека в дверях. Вряд ли потеря веса сделала его совсем не узнаваемым. — Леда, это я, Билли. Билли Халлек. — Разумеется. Привет, Билли. — Ее рука в нерешительности пощипывала бусы на шее. Он заметил, что для пятидесяти девяти лет она, конечно, моложава, благодаря операциям подтягивания кожи. Но шея ее выглядела уже по-старчески дряблой. «Кажется, она пьяная. Или…» Он подумал о Хаустоне, вдыхающем носом белый порошок. «Наркотики? Леда Россингтон? Трудно в это поверить». И тут же другая мысль: «Она испугана. Она в отчаянии. Что же такое могло случиться? Не связано ли это каким-то образом с тем, что происходит со мной?» Дурацкая идея… Тем не менее ему вдруг срочно захотелось выяснить, почему у Леды Россингтон так плотно сжаты губы, почему у нее под глазами такие же мешки, как у него, почему пальцы ее, перебиравшие бусы на шее, дрожали? Билли и Леда Россингтон молча смотрели друг на друга, а потом заговорили почти одновременно. — Леда, Кэри у себя? — Кэри дома нет… Он… Она смолкла, а он жестом предложил ей продолжать. — Его вызвали в Миннесоту. У него серьезно заболела сестра. — Это любопытно, — сказал Халлек. — Тем более, что никакой сестры у него нет. Она улыбнулась. Улыбка воспитанной дамы, предназначенная тем, кто позволил себе невольную бестактность. Получилась, однако, не улыбка, а нечто мало на нее похожее: Леда только растянула губы. — Я сказала «сестра»? О, мы тут все так переволновались. Это брат, его брат. — Леда, Кэри — единственный сын у своих родителей, — тихо сказал Халлек. — Наши семейные вопросы и происхождение мы с ним обсудили за рюмкой в салоне Хастура. Года четыре назад. Вскоре после этого Хастур сгорел дотла. Сейчас на том месте магазин «Король в желтом». Моя дочка там джинсы покупает. Он и сам не знал, зачем излагал подобные детали. Подспудно думалось, что такой разговор позволит ей держаться попроще. И вдруг при тусклом свете фонаря увидел, как блеснула слеза на ее щеке, покатившись к уголку рта. Слезы блестели под ее глазами. Пока он говорил, она быстро пару раз моргнула, и по другой щеке покатилась еще одна слеза. — Уходи, — сказала она. — Уходи, Билли, хорошо? Не задавай вопросов. Я на них отвечать не буду. Халлек приметил в ее глазах за пеленой слез решимость. Она твердо решила не говорить, где находится Кэри. Под влиянием неожиданного импульса, который он и впоследствии не мог объяснить, он расстегнул молнию своей куртки и распахнул ее. Услышал, как она ахнула от неожиданности. — Посмотри на меня, Леда, — сказал он. — Я потерял семьдесят фунтов веса. Ты слышишь? Семьдесят фунтов! — Какое это имеет отношение ко мне? — хрипло произнесла она. Лицо ее заметно побледнело, отчего румяна на щеках обрели клоунскую контрастность. Глаза смотрели со страхом, зубы слегка обнажились, словно она готова была зарычать. — К тебе это не имеет никакого отношения, но с Кэри я хотел бы потолковать. — Халлек перешагнул порог, держа куртку распахнутой. «Очень хотел бы», подумал он. «Если прежде сомневался, то теперь уверен в этом». — Прошу тебя, Леда, скажи мне где он. Он здесь? Она ответила вопросом на вопрос. У него буквально перехватило дыхание, и он оперся о косяк двери. — Это цыгане, Билли? Он перевел дыхание с легким стоном. — Так где он, Леда? — Сначала ответь на мой вопрос — это цыгане? Теперь, когда Халлек получил возможность все высказать в открытую, он обнаружил, что ему это дается с большим трудом. Он сглотнул и кивнул головой. — Да. Я так думаю. Проклятье. Что-то вроде проклятья. — Он сделал паузу. — Нет, не что-то вроде. К чему увиливать? Я считаю, что цыган наложил на меня проклятье. Билли ожидал услышать издевательский хохот — такую реакцию он не раз видел в своих снах и фантазиях. Но она вдруг поникла, склонив голову. Весь ее облик олицетворял обреченность и печаль. Несмотря на собственные страх и отчаяние, Халлек испытал к ней сочувствие, увидев воочию ее страх и растерянность. Он шагнул к ней и мягко коснулся ее руки. Когда она подняла к нему лицо, он вздрогнул, увидев на нем выражение откровенной ненависти, даже шагнул прочь, часто заморгав, прислонился к косяку двери. Выражение ее лица было олицетворением той внезапной вспышки ненависти, которую Билли мимолетно испытывал как-то вечером к Хейди. Теперь это чувство было явно направлено на него, и ему стало страшно. — Все из-за тебя, — прошептала она. — Ты виноват во всем! Какого черта ты сбил эту старую манду? Ты, ты виноват! Он не в силах был произнести ни звука и просто смотрел на нее, широко раскрыв глаза. «Старая манда?» В голове был сумбур. «Неужели я не ослышался? Кто бы мог поверить, что Леда Россингтон способна вслух сказать хоть одно неприличное слово?» Вторая мысль была: «Все не так, Леда. Хейди виновна, а не я. Она это классно сделала. Я просто обалдел». Ее лицо сменило выражение: теперь она смотрела на Халлека вежливо и бесстрастно. — Входи, — сказала она. Леда принесла ему мартини с джином, которого он попросил, — в большом бокале. На миниатюрный позолоченный меч были нанизаны две оливки и две маринованных луковки. Мартини оказался крепковатым, против чего Халлек отнюдь не возражал, хотя и отдавал себе отчет в том, что с выпивкой ему следует отныне быть осторожным, если не хочет упиться в чужом доме. Опыт последних трех недель показал, что с потерей веса стала утрачиваться его способность держаться молодцом, когда перебирал лишнего.