— В следующий раз записывайся на прием, Билли, — сухо сказал Хаустон и положил трубку. Хопли разумеется, жил не на Лантерн Драйв, но работа шефа полиции оплачивалась хорошо, а потому у него был свой аккуратный домик в новоанглийском стиле в переулке Риббонмейкер. Билли припарковал машину в сумерках, подошел к дому и позвонил в дверь. Ответа не последовало. Позвонил снова. Тишина. Он нажал пальцем на звонок и долго-долго не отпускал, но все так же безрезультатно. Направился в гараж и, приложив ладони щитками к лицу, всмотрелся в темноту. Автомашина Хопли — «вольво» устаревшей модели — с номером «ФВ-1» — на месте. Второй машины у шефа полиции не было — Хопли холостяк. Билли вернулся к двери и принялся стучать кулаком. Минуты три он молотил по двери, пока рука не заболела. Только тогда хриплый голос заорал: — Убирайся к черту! — Впусти меня! — крикнул Билли. — Мне надо поговорить с тобой! Ответа не последовало, и Билли принялся снова стучать. В какой-то момент он уловил за дверью слабое движение, представил себе притаившегося за дверью, даже присевшего на корточки Хопли, ожидающего, когда непрошеный и назойливый визитер уберется и оставит его в покое. Или в том, что для него сходило нынче за покой. Билли перестал стучать и распрямил пальцы руки. — Хопли, я думаю, ты — здесь, — тихо сказал он. — Тебе нет нужды отвечать мне, только выслушай. Это Билли Халлек. Два месяца назад у меня произошел несчастный случай. Старая цыганка выскочила перед носом моей машины… Движение за дверью. Теперь, определенно, послышалось шарканье. — …Я сшиб и убил ее. Теперь теряю в весе. Никакой диеты, ничего подобного, но вес теряю. Пока что потерял семьдесят пять фунтов. Если это не прекратится, я скоро буду похож на ходячий скелет, в самый раз для цирка. Кэри Россингтон, судья Россингтон, занялся этим делом и признал меня невиновным. Теперь у него какой-то кошмарный кожный недуг… Билли послышалось, что за дверью раздался шумный вздох удивления. — …Он отправился в клинику Мэйо. Врачи сказали, что это не рак, но они не знают, что это такое. Россингтону хочется верить, что это рак. Он не желает признать, что это есть на самом деле. Билли проглотил ком, возникший в горле. — Это цыганское проклятье, Хопли. Понимаю, насколько это безумно звучит, но это правда. Там был старик. Он дотронулся до меня, когда я выходил из суда. Он дотронулся до Россингтона, когда тот с женой был на толкучке в Рейнтри. А до тебя он дотронулся, Хопли? Наступила долгая тишина, а потом сквозь щель почтового ящика Билли услышал одно короткое слово: — Да. — Где? Когда? Ответа не последовало. — Хопли, куда эти цыгане отправились после Рейнтри? Ты не знаешь? Молчание. — Мне надо с тобой поговорить! — в отчаянии сказал Билли. — У меня есть идея, Хопли. Я думаю… — Ты ничего не сможешь, — прошептал Хопли. — Все зашло слишком далеко, ты понимаешь, Халлек? Слишком далеко… Послышался вздох, шелестящий, как бумага — жуткий. — Но это же хоть какой-то шанс! — яростно воскликнул Халлек. — Неужели ты докатился до того, что тебе уже на все начхать? Молчание. Билли ждал, подыскивая более убедительные аргументы, более проникновенные слова. Ничего в голову не приходило. Хопли просто-напросто не собирался впускать его к себе. Он повернулся, чтобы уйти, когда дверь приоткрылась. Билли посмотрел на черную щель, услышал шаркающие удаляющиеся шаги во мрак холла. По спине и по рукам побежали мурашки, на миг захотелось уйти поскорее прочь. «Бог с ним, с Хопли», подумал он. «Если кто-то и сможет разыскать цыган, то это Кирк Пеншли. Ни к чему видеть Хопли, смотреть, во что он превратился». Билли подавил в себе импульс, раскрыл дверь и вошел внутрь. В дальнем конце холла он разглядел смутную тень человека. Дверь слева была раскрыта, и тень прошла туда. Появился слабый свет, и из двери протянулась длинная тень через пол-холла на стену, где висела фотография Хопли, получающего награду «Ротари-клуба» Фэйрвью. Голова бесформенной тени как раз находилась на этом снимке в рамке, подобно некоему предзнаменованию. Билли пересек холл, признаваясь сам себе, что испытывает страх. Чуть ли не ожидал, что дверь за ним замкнется… «и тогда цыган выйдет из мрака и схватит меня сзади, как в дешевом фильме ужаса. А ну, подтянись! Что за глупости?» Однако сердце продолжало сильно колотиться. Он обнаружил, что в доме Хопли неприятный специфический запах, что-то вроде протухшего мяса. На мгновение Билли задержался в проеме открытой двери на пороге не то кабинета, не то какой-то берлоги, вертепа. Свет был настолько тусклым, что разглядеть что-либо было трудно. — Хопли? — Заходи, — прошелестел все тот же бумажный голос. Билли вошел. Это был кабинет Хопли. Халлек не ожидал увидеть такое множество книг, мягкий турецкий ковер под ногами. Возможно, при иных обстоятельствах комната, хоть и была маловатой, выглядела бы весьма уютной. В центре стоял стол светлого дерева, на нем лампа-тензор. Хопли нагнул лампу так, что она освещала лишь пятно в дюйме от поверхности стола, остальная часть комнаты бала страной холодных теней и мрака. Сам Хопли выглядел темным силуэтом в кресле у стола. Билли нашел кресло в углу и сел, обнаружив, что оно располагалось дальше других кресел от Хопли. Попытался разглядеть хозяина жилища, однако безуспешно. Он оставался лишь силуэтом. Билли даже захотелось, чтобы Хопли поднял тензорную лампу, пусть она ослепит его на какой-то миг, пусть он заорет на него, как в фильмах сороковых годов: «Мы знаем, что вы это сделали, Мак Гонигэл! Не пытайтесь увиливать! Признавайтесь, и получите сигарету! Признавайтесь, и мы дадим вам попить! Признавайтесь, и позволим вам сходить в сортир!» Но Хопли просто сидел в своем кресле. Послышалось шуршание, когда он положил ногу на ногу. — Ну что, хотел войти — вот и вошел. Давай, Халлек, выкладывай, что там у тебя, и убирайся. Не могу сказать, что ты мне симпатичен, тем более теперь. — Я несимпатичен и Леде Россингтон, — сказал Билли. — Но, честно говоря, мне насрать на то, что она или ты думаете обо мне. Она считает, что во всем виноват я. Ты, видимо, тоже. — Ты сколько выпил перед тем, как сбил старуху, Халлек? Я думаю, если бы Том Рэнгли дал тебе дунуть в баллончик, он бы взлетел под небеса. — Ничего не пил и наркотиков не принимал, — ответил Билли. Его сердце по-прежнему колотилось в груди, но теперь скорее от ярости, а не от страха. Каждый удар сердца отдавался болью в голове. — Хочешь знать, что было на самом деле? А? Ну, так вот, моя жена — мы, кстати, уже шестнадцать лет женаты — выбрала именно этот день, чтобы мне подрочить хер в автомашине. Никогда ничего подобного она не делала. Мне и в голову не приходит — с чего вдруг выбрала именно тот день. Так что пока ты, Леда Россингтон и, возможно, Кэри валили вину на меня, поскольку я был за рулем, я валил все на свою мадам, поскольку ее рука залезла мне в штаны. Теперь думаю, что всем нам надо валить все на нашу судьбу и перестать винить других. Хопли невнятно хмыкнул. — Или ты хочешь, чтобы я рассказывал тебе, как я умолял Тома Рэнгли на коленях не брать анализа на алкоголь? Как я рыдал у тебя на плече, уговаривая простить меня и выкинуть цыган из города? На сей раз Хопли не издал ни звука, оставался тенью, сидевшей в кресле. — Не поздновато ли для всех этих игр? — Голос Билли стал хриплым, и он с удивлением заметил, что находится на грани слез. — Да, моя жена мне сдрачивала. Верно, что я врезался в старуху и убил ее. Она сама была метрах в пятидесяти от ближайшего перехода, вылезла вдруг на дорогу, все правда. Правда и то, что ты спустил все расследование на тормозах и выпер цыган из города после того, как мы с Россингтоном пожали руки. И все в порядке! Но если ты собираешься сидеть тут в темноте и валить на всех вину, не забудь и себе полную тарелку положить. — Знатная заключительная речь, Халлек. Классно. Ты видел тот фильм со Спенсером Трейси насчет обезьяньего суда? Видел, наверняка. — Да пошел ты! — Билли поднялся из кресла. — Садись. — Хопли тяжело вздохнул. Билли Халлек в нерешительности потоптался на месте, понимая, что часть его натуры хочет использовать эту злость в не очень-то благородных целях. Эта часть побуждала его театрально уйти в гневе потому, что на самом деле эта фигура в кресле «Имс» вызывала в нем ужас. — Не изображай из себя святошу, — сказал Хопли. — Сядь ты, ради Христа. Билли присел, почувствовав, что во рту пересохло и что в бедре забилась в нервном тике какая-то мышца. — Не стесняйся, Халлек, говори напрямик. Мы с тобой похожи друг на друга гораздо больше, чем ты думаешь. На всякие там результаты вскрытия мне всегда было наплевать. И ты прав — по этому делу я тоже не раздумывал: как надо, так и сделал. Они не первая толпа бродяг, которую я вышиб из города, и другую кое-какую косметическую работенку проделывал. Конечно если наш местный подонок что-то вытворял за пределами города, я ничего поделать не мог. Но ты бы удивился, если бы я тебе сказал, как много наших жителей до сих пор не поняли простой истины: не срать там, где сам жрешь. — Или ты бы не удивился. Хопли издал звук, видимо, означавший смех, от которого у Халлека пробежал мороз по коже. — Это моя служба. Если бы ничего не произошло, никто из нас — ни ты, ни я, ни Россингтон, сейчас этих цыган не вспомнили бы. Билли раскрыл было рот, чтобы отвергнуть подобное утверждение, сказать Хопли, что невозможно забыть тот двойной удар… но вспомнил четыре дня в Моханке, как они хохотали, жрали, как лошади, занимались любовью ночью и иногда днем. И это спустя столько дней после всей драмы? Пару недель? Смолчал. — Что случилось, то случилось. Наверное, я тебя только потому и впустил, что приятно было узнать: кто-то еще верит в такое, каким бы безумным оно ни казалось. А может, впустил тебя потому, что уж слишком мне одиноко. Мне страшно, Халлек. Так страшно, просто до безумия. И тебе страшно? — Да, — просто признался Билли. — А знаешь, что меня более всего ужасает? Я ведь могу какое-то порядочное время жить вот таким. Это страшно. Миссис Коллахи делает для меня покупки, пару раз в неделю убирает в доме, стирает. У меня есть телевизор, я люблю читать. Мои вклады оказались прибыльными. Если буду вести дела разумно, смогу просуществовать сколько угодно. А какие могут быть соблазны у человека моего положения? Купить себе яхту, Халлек? Зафрахтовать «Лир» в Монте-Карло, слетать с моей возлюбленной, чтобы посмотреть на скачки Гран-при в следующем месяце? Как ты думаешь? Сколько гулянок я могу устроить теперь, когда вся моя рожа изуродована? Билли тупо покачал головой. — Так что… я могу тут существовать… и существовать. Вот так день и ночь. А мне страшно, потому что нельзя жить таким образом постоянно. Каждый день, вместо того чтобы покончить собой, я сижу тут в темноте и смотрю игровые шоу, а старый цыганский ублюдок где-то надо мной насмехается. — Когда он?.. — Дотронулся до меня? Да уж недель пять назад, если это имеет значение. Я поехал в Милфорд повидать мать с отцом. Повел их пообедать. Перед тем, правда, выпил пива, ну и за обедом тоже. Прежде чем уйти, пошел в мужской туалет. Дверь была закрыта. Я подождал, она открылась, и этот тип вышел оттуда. Старик с жутким носом. Он дотронулся до моей щеки и что-то сказал. — Что именно? — Я не расслышал, — ответил Хопли. — Как раз в тот момент кто-то на кухне грохнул на пол целый поднос посуды. Да мне и не надо было слышать, — достаточно оказалось в зеркало посмотреться. — Ты не знаешь, они остановились табором в Милфорде? — Это я как раз проверил на следующий день с местным коллегой. Можешь называть это профессиональным любопытством. Морду старого цыгана я приметил. Да такую и не забудешь, верно? — Пожалуй, — согласился Билли. — Они устроили табор на ферме к востоку от Милфорда на четыре дня. Договорились там как-то, вроде их сделки с этим геморроем Арнкастером. Я говорил с местным полицейским, он мне сказал, что наблюдал за цыганами, и те вроде бы уехали в то же утро. — После того, как старик коснулся тебя? — Да. — Ты как считаешь — он знал, что ты там будешь? Именно в том ресторане? — Я никогда раньше своих стариков туда не водил, — сказал Хопли. — Старая забегаловка, которую только что отремонтировали. Обычно мы ходили в другой ресторан, на другом конце города. А тут была идея матушки: хотела посмотреть, что там нового в оформлении. В общем — ерунда, ты знаешь женщин…