После Рождества, в начале 1963 года, у меня было много других проблем. Одной из них были деньги — каждый день я просыпалась с мыслью, что сегодня он может начать тратить их. Почему я не должна была беспокоиться об этом? Он и так уже растрынькал триста долларов, и у меня не было никакого способа удержать его от растраты остального, ожидая, пока время сделает свое дело, как любят говорить на собраниях Анонимных Алкоголиков. Не могу вам передать, с каким усердием и упорством я разыскивала чековую книжку, которую ему выдали в банке, открывая счет на его имя, но, увы, мне так и не удалось найти ее. Единственное, что мне оставалось делать, так это смотреть, как он возвращается домой с новой цепочкой или дорогами часами на запястье, и надеяться, что он не проиграл еще всех денег в покер. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой беспомощной. Затем меня беспокоил вопрос: когда и как я сделаю это… Если мне, конечно, хватит решимости и у меня не сдадут нервы. Мысль использовать старый колодец в качестве ловушки была удачной; однако при более близком рассмотрении все было не так уж и безоблачно. Если все пройдет безупречно, как это происходит в кино, все будет хорошо. Но даже тридцать лет назад я уже достаточно хорошо знала жизнь и понимала, что вряд ли в жизни все случается, как в кино. Предположим, например, он свалится туда и начнет кричать. В те годы остров еще не был так застроен и заселен, как сейчас, но все равно у нас было трое соседей — Кэроны, Лэнгиллы и Айландеры. Они могут и не услышать крики, доносящиеся из зарослей ежевики позади нашего дома, но ведь могут и услышать… особенно если ветер будет дуть в их сторону. Но и это было еще не все. Дорога, проходящая мимо нашего дома, была довольно-таки оживленной. Мимо проезжало много машин, конечно, меньше, чем сейчас, но вполне достаточно, чтобы обеспокоить женщину, замышлявшую то, что замышляла я. Я уже чуть было не решила, что колодец не подходит для того, чтобы утихомирить Джо, что это слишком рискованно, когда неожиданно пришел ответ. И он исходил именно от Веры, хотя я не думаю, что она догадывалась об этом. Видите ли, Вера просто помешалась на солнечном затмении. В тот год большую часть времени она провела на острове, и когда зима пошла на убыль, на кухне стало появляться все больше вырезок из газет. Когда началась весна, с привычными ветрами и хлюпающей грязью, она совсем зачастила на остров, и вырезки появлялись почти каждый день. Это были статьи из местных газет, из «Бостон глоб», «Нью-Йорк таймс» и даже из журнала «Сайентифик Америкэн». Вера волновалась, так как верила, что затмение в конечном счете привлечет Дональда и Хельгу на остров — она повторяла мне это снова и снова, — но она и так постоянно волновалась в силу своего характера. К середине мая, когда на улице заметно потеплело, Вера основательно обустроилась на острове — она даже никогда не заговаривала о Балтиморе. Это чертово затмение было единственной вещью, о которой она говорила. У Веры было четыре фотоаппарата, три из которых устанавливались на треноги. У нее было также восемь или девять специальных солнечных очков, специально изготовленные коробочки, которые Вера называла «наблюдателями за затмением», перископы с тонированными зеркалами, и я не знаю что там еще. Затем, ближе к концу мая, придя к ней, я увидела вырезанную статью из нашей местной газетки — «Уикли тайд». «ХАРБОРСАЙД-ОТЕЛЬ БУДЕТ ЦЕНТРОМ НАБЛЮДЕНИЯ ЗАТМЕНИЯ ДЛЯ МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ И ОТДЫХАЮЩИХ» — гласил заголовок. Фотография изображала Джимми Гэксона и Харли Фокса, занимающихся плотницкими работами на крыше отеля. И знаете что? Я почувствовала, как что-то снова заворочалось внутри меня, точно так же, как в тот момент, когда я увидела первую заметку о затмении. В статье было написано, что владельцы Харборсайд-отеля собираются превратить его крышу в некое подобие обсерватории под открытым небом в день солнечного затмения… Они утверждали, что специально для такого случая крыша будет обновлена, и они намереваются продать триста пятьдесят специальных «солнечных билетиков». Отдыхающим будет отдаваться предпочтение. Цена будет вполне приемлемой — два бакса — но, конечно, они собираются предложить закуски и оборудуют бар, а именно на этом и наживаются владельцы отелей. Особенно на баре. Я все еще читала статью, когда в кухню вошла Вера. Я не слышала ее шагов, поэтому, когда она заговорила, я подпрыгнула фута на два. — Ну что ж, Долорес, — сказала она, — что ты выбираешь? Крышу «Харборсайда» или «Принцессу»? — А причем здесь «Принцесса»? — спросила я. — Я наняла паром на день солнечного затмения, — ответила она. — Этого не может быть! — воскликнула я, но сразу же поняла, что именно так она и сделала. Вера никогда не тратила время на пустые разговоры, как и на пустое хвастовство. Но все равно от мысли, что Вера наняла такой огромный катер-паром, как «Принцесса», у меня перехватило дыхание. — Может, — ответила Вера. — Это стоило мне больших усилий, Долорес, но я сделала это. И если ты согласишься присутствовать на моей экскурсии, то закуска и выпивка за мой счет. — А потом, бросив на меня взгляд из-под опущенных ресниц, она добавила: — Я думаю, это привлечет твоего мужа, ты согласна со мной? — Господи, — выдохнула я, — зачем ты наняла этот проклятый паром, Вера? — Ее имя все еще странно звучало в моих устах, но к тому времени она вполне ясно дала мне понять, что не шутила — она не позволила бы мне вернуться к обращению «миссис Донован», даже если бы я настаивала. — Я понимаю, что тебя очень интересует затмение и так далее, но ты могла бы нанять экскурсионный катер за полцены. Вера вздрогнула и откинула назад свои длинные волосы — это был ее вид Поцелуй-Меня-в-Задницу. — Я наняла паром, потому что люблю эту старую бочкообразную проститутку, — ответила она. — Остров Литл-Толл — мое самое любимое место в мире, Долорес, — тебе это известно? Честно говоря, я действительно знала об этом, поэтому просто молча кивнула. — Конечно, знаешь. И именно «Принцесса» всегда привозила меня сюда — смешная, неуклюжая «Принцесса». Я считаю, что на ее борту поместится четыреста человек — на пятьдесят больше, чем на крыше отеля, и я собираюсь взять с собой любого, кто пожелает присоединиться ко мне, к тому же с детьми. — А затем Вера усмехнулась, и эта усмешка была великолепна; это была усмешка девочки, радующейся жизни. — Знаешь что, Долорес? — сказала она. — Тебе не нужно будет кланяться и прислуживать мне, если… — Она замолчала и пристально взглянула на меня: — Долорес! С тобой все в порядке? Но я не могла произнести ни слова. Великолепная картина заполонила мой ум. Я увидела огромную плоскую крышу отеля, запруженную людьми, запрокидывающими головы в небо, и увидела «Принцессу», замершую между материком и островом, ее палуба также была забита людьми, глядящими вверх, а над всеми ними завис огромный черный круг, окруженный огнем в небе, с горящими в дневное время звездами. От этого видения даже мертвый мог бы ожить, но не это перевернуло все во мне. Мысль об остальных жителях острова сделала свое дело. — Долорес? — спросила Вера и положила руку мне на плечо. — У тебя что, судорога? Тебе дурно? Иди сюда и присядь, я принесу тебе воды. У меня не было судороги, но все равно я сомлела, поэтому я подошла к столу и присела… ноги у меня были как ватные, так что я плюхнулась на стул. Я смотрела, как Вера подает мне стакан с водой, и думала о том, что она говорила мне в ноябре — что даже такая тупица в математике, как она, может подсчитать и сделать выводы. Ну что ж, даже я могла сложить триста пятьдесят человек на крыше отеля и больше четырехсот на борту старенькой «Принцессы» и получить семьсот пятьдесят. Господи, конечно, это был не каждый живущий на острове в июле, но почти все. Я подумала, что остальные будут наблюдать затмение с крыш собственных домов или с причала. Вера принесла мне воды, и я выпила всю до капельки. Она уселась напротив меня и встревоженно спросила: — С тобой все в порядке, Долорес? Ты не хочешь прилечь? — Нет, — ответила я. — Я уже пришла в себя. Так оно и было. Мне кажется, что каждой стало бы дурно, когда она точно узнала бы день, когда убьет своего собственного мужа. Спустя часа три, постирав, купив нужные продукты и положив их в холодильник, пропылесосив ковры и приготовив ей одинокий ужин (возможно, она иногда и делила свое ложе с управляющим, но я никогда не видела, чтобы она делила с ним стол), я собралась уходить. Вера сидела за кухонным столом и разгадывала кроссворд в газете. — Подумай о поездке с нами двадцатого июля, Долорес, — сказала она. — На просторе это будет намного приятнее, чем на крыше отеля, поверь мне. — Благодарю, Вера, — ответила я, — но если в этот день у меня будет выходной, сомневаюсь, что я вообще куда-нибудь пойду — скорее всего, я останусь дома. — Ты не обидишься, если я скажу, что это слишком прозаично? — взглянув на меня, спросила Вера. «Когда это ты беспокоилась, чтобы не обидеть меня, высокомерная сучка?» — подумала я, но, конечно же, не сказала этого. К тому же Вера действительно выглядела озабоченной, когда подумала, что я падаю в обморок, хотя, возможно, она просто испугалась, что я при падении разобью нос и запачкаю кровью пол ее кухни, который я же и выдраила всего день назад. — Нет, — ответила я. — Такая уж я есть, Вера, — скучная, как застоявшаяся вода. Теперь она хитренько смотрела на меня. — Неужели? — возразила она, — Иногда именно так я и думаю… но иногда я сомневаюсь в этом. Я попрощалась с ней и пошла домой, снова и снова прокручивая пришедшую мне в голову мысль, тщательно выискивая недостатки этого варианта, но не нашла ни одного — это ведь большая часть нашей жизни, разве не так? Нас всегда подстерегают неудачи, но если бы люди слишком сильно волновались и переживали из-за этого, то вообще ничего не было бы сделано. К тому же, подумала я, если все пойдет плохо, я всегда сумею пойти на попятный. Даже в самый последний момент. Прошел май, наступил и прошел День Поминовения, начались школьные каникулы. Я уже основательно подготовилась к тому, чтобы убедить Селену, если она начнет уговаривать меня разрешить ей работать в Харборсайд-отеле, но не успели мы перекинуться с ней и парой аргументов, как произошла самая чудесная вещь на свете. Преподобный Хафор, который служил в нашей методистской церкви в те годы, зашел поговорить со мной и Джо. В летнем лагере, устраиваемом церковью, было два места для умеющих плавать девочек. А Селена и Таня Кэрон обе плавали, как рыбы, и Хафор знал об этом, и я, чтобы хоть как-то сократить длинный рассказ, скажу лишь, что вместе с Мелиссой Кэрон мы провожали наших дочерей на пароме через неделю после начала каникул, они махали нам с парома, а мы им — с причала, и все четверо плакали как дурочки. На Селене был розовый костюмчик, и я впервые увидела, какой привлекательной женщиной она будет. Это разбило мое сердце, да и сейчас еще оно екает от этого воспоминания. Итак, с Селеной все было в порядке; остались мальчишки. Я заставила Джо позвонить его сестре в Ныо-Глочестер и спросить, не будут ли они с мужем возражать, если мальчики проведут у них три недели в июле и неделю в августе, как и мы принимали их мальчишек-озорников у себя, когда те были помладше. Я думала, что Джо будет возражать против отъезда Малыша Пита, но он не стал — мне кажется, ему понравилась мысль о том, как тихо будет в доме без детей. Алисия Форберт — так звали его сестру в замужестве — с радостью согласилась принять наших мальчиков. Наверное, Джек Форберт был менее рад такой перспективе, но Алисия умела подкручивать хвост этой собаке, так что проблем не было — по крайней мере, в этом. Проблема была в том, что ни Джо-младший, ни Малыш Пит не хотели ехать. И я не виню их в этом: сыновья Форбертов были уже подростками, и вряд ли они захотели бы тратить свое время на наших малышей. Но это не остановило меня, я не могла позволить, чтобы это остановило меня. Я опустила свою голову и как бульдозер наехала на них. Из них двоих Джо-младший оказался более крепким орешком. Но я отвела его в сторону и сказала: «Считай, что это будет просто отдыхом от твоего отца. Подумай об этом». И именно это убедило его больше, чем что-либо другое, — довольно-таки мрачно, если хорошенько поразмыслить над этим, не так ли? Как только вопрос с их отъездом был решен, оставалось только ждать, и мне кажется, в конце концов они даже были рады уехать. С Четвертого июля Джо очень сильно пил, и мне показалось, что даже Малышу Питу было неприятно находиться рядом с ним. Его запой не удивил меня; я всячески помогала ему в этом. Когда он впервые открыл буфет и увидел полную бутылку с виски, то был просто поражен — я помню, как он спросил, не ударилась ли я головой или что-то в этом роде. После, однако, он уже не задавал мне вопросов. Зачем? После Четвертого июля и до самого дня своей смерти Джо Сент-Джордж был пьян, как свинья, почти каждый день, а мужчина в таком состоянии очень быстро начинает понимать преимущества такой жизни… особенно мужчина типа Джо. В моем рассказе это звучит неплохо, но время после Четвертого — неделя до отъезда мальчиков и неделя после этого — было очень неприятным. В семь утра я уходила к Вере, оставляя его лежащим на кровати и храпящим во всю глотку. Когда я возвращалась домой в два или три, он уже сидел на веранде (раскачиваясь в стареньком кресле-качалке), с «Америкэн» в одной руке и со вторым или третьим стаканчиком в другой. Он пил виски в полном одиночестве; Джо не был, что называется, душой нараспашку. В тот год на первой странице газеты каждый день помещали статью о солнечном затмении, но мне кажется, что, несмотря на чтение газет, у Джо было очень смутное представление о том, что в конце месяца произойдет действительно из ряда вон выходящее событие. Видите ли, Джо не слишком-то волновали такие вещи. Джо интересовали только коммунисты, права человека и любвеобильные католики, засевшие в Белом Доме. Если бы он знал, что произойдет с Кеннеди четыре месяца спустя, мне кажется, он умер бы вполне счастливым — вот каким мерзким человеком он был. Но я все равно сидела рядом с ним и слушала его пустую болтовню и возмущения по поводу напечатанного в газете. Я хотела, чтобы он привык к тому, что, придя домой, я нахожусь рядом с ним, но если я скажу вам, что это было очень легко, то буду просто последней лгуньей. Я не возражала бы, даже если бы он выпивал вполовину больше, если бы он, выпивши, был более благожелателен — многие мужчины очень добры в таком состоянии, но только не Джо. Выпивка отвращала Джо от женщин. По мере приближения знаменательного дня я все больше уставала у Веры и уходила от нее с большим облегчением, хотя дома меня ждал пьяный муж. Вера суетилась, болтала о том, о сем, проверяла и перепроверяла снаряжение для затмения, звонила по телефону — в последнюю неделю июля она звонила приглашенным два раза в день. Под моим началом было шесть девушек в июне и восемь после Четвертого июля; больше служанок у Веры никогда не работало, даже до смерти ее мужа. Дом выскребли от крыши до подвала — все просто сияло, были застланы все кровати. Черт, были даже поставлены дополнительные кровати в солярии и на веранде второго этажа. Она ожидала по крайней мере больше дюжины гостей, которые должны были остаться на ночь в день затмения. Ей не хватало двадцати четырех часов в сутки, она носилась как угорелая, но была очень счастлива. Затем, когда я отправила мальчиков к их тете Алисии и дядюшке Джеку — где-то десятого или одиннадцатого июля, за неделю до затмения, — ее хорошее настроение испарилось. Испарилось? Какое там. Оно просто разлетелось на кусочки, как проткнутый воздушный шарик. Сегодня она еще летала, как реактивный самолет, а завтра уже кривила губы, и в ее глазах появился подлый, ищущий блеск, к которому я привыкла позже, когда она стала жить на острове одна. В тот день Вера уволила двух девушек — одну за то, что та встала на подушечку, когда мыла окна в гостиной, а другую за то, что она хихикала на кухне с поставщиком провизии. Второй случай был особенно отвратительным, потому что девушка стала плакать. Она сказала Вере, что училась с этим парнем в средней школе, не видела его с тех пор и просто хотела вспомнить старые времена. Она извинялась и просила не увольнять ее — она говорила, что ее мать просто взбесится, если узнает об этом. Но все эти слезы и разговоры не растопили льда. «Посмотри на это с другой стороны, дорогая, — с издевкой сказала Вера. — Возможно, твоя мать и будет сердиться, но зато у тебя будет столько времени для воспоминаний о радостях учебы в школе». Девушка — это была Сандра Малкахей — ушла, опустив голову и так всхлипывая, будто у нее разбилось сердце. А Вера стояла в прихожей, немного согнувшись, чтобы лучше видеть девушку через окно над входными дверями. У меня так и зачесалась нога, чтобы дать ей пинка под зад, когда я увидела ее в такой позе… но и ее мне было немного жаль. Нетрудно было догадаться, почему изменилось ее настроение, а немного погодя я знала это ухе наверняка. Ее дети не собирались наблюдать солнечное затмение вместе с ней, несмотря на откупленный паром. Возможно, у них просто были другие планы, как это частенько делают дети, не обращая внимания на чувства своих родителей, но мне показалось, что-то плохое, некогда происшедшее между ними, все еще оставалось в силе. Настроение Веры стало немного улучшаться, когда шестнадцатого или семнадцатого начали прибывать первые гости, но я все равно радовалась, когда могла уйти домой, а в среду, восемнадцатого, она выгнала еще одну девушку — Карин Айландер, так ее звали. Вся ее вина заключалась в том, что она разбила тарелку. Карин не плакала, когда шла по подъездной дорожке, но мне кажется, что она продержалась только до первого холма, скрывшего ее из виду. А потом я сделала глупость — но вы же помните, в каком взвинченном состоянии я находилась. Мне удалось дождаться, пока Карин не скроется из виду, а потом я пошла искать Веру. Я нашла ее в саду позади дома. Надвинув шляпку так глубоко, что ее поля почти касались ушей, она так клацала садовыми ножницами, будто была мадам Дюфорж, срубающей людские головы, а не Верой Донован, срезающей розы для гостиной и столовой. Я подошла к ней и сказала: — Ты поступила неправильно, уволив эту девушку. Она выпрямилась и измерила меня негодующим взглядом великосветской дамы: — Тебе так кажется? Я очень рада выслушать твое мнение, Долорес. Я страстно желала этого; каждый вечер, ложась спать, я прокручиваю весь день и думаю: «А что бы сделала на моем месте Долорес Сент-Джордж?» Но это только еще больше взбесило меня. — Я скажу тебе, чего Долорес Клейборн никогда бы не сделала, — парировала я, — я никогда не стала бы срывать свою злость и разочарование на других людях. Мне кажется, не такая уж я заносчивая сука. Рот ее раскрылся, как будто кто-то всунул ей туда палку, и теперь челюсти уже не могут закрыться. Я уверена, что это был первый раз, когда я действительно удивила ее, и мне пришлось побыстрее ретироваться, чтобы Вера не успела заметить, насколько я сама испугалась. Когда я вошла в кухню, ноги у меня так дрожали, что я почти упала на стул и подумала: «Ты сумасшедшая, Долорес, если так накрутила ей хвост». Я приподнялась, чтобы выглянуть в окно, но Вера стояла ко мне спиной и вовсю орудовала ножницами; розы падали ей в корзину, как мертвые солдаты с окровавленными головами. Я уже собиралась уходить домой, когда Вера подошла ко мне и попросила задержаться на минутку, так как она хочет поговорить со мной. Я почувствовала, как мое сердце ушло в пятки. Ни на секунду я не сомневалась, что подошло и мое время — она скажет, что больше не нуждается в моих услугах, и в последний раз одарит меня взглядом Поцелуй-Меня-в-Задницу, и теперь уже я пойду вниз по дороге на все четыре стороны. Вам может показаться, что это было бы облегчением для меня, наверное, так оно и было, но все равно сердце екало в моей груди. Мне было тридцать шесть, с шестнадцати я работала не покладая рук, и никогда еще меня не увольняли с работы за провинность. Собрав все свое мужество, я повернулась к Вере. Однако, взглянув в ее лицо, я уже знала, что она не собирается увольнять меня. Вся косметика, украшавшая ее лицо с утра, была смыта, а припухшие веки указывали на то, что она скорее всего плакала в своей комнате. В руках она держала коричневую сумочку, которую протянула мне. — Что это? — спросила я. — Два наблюдателя за затмением и две коробочки с отражателями, — ответила она. — Я подумала, что они понадобятся вам с Джо. Так получилось, что у меня… — Она замолчала, кашлянула в кулак, а потом снова взглянула на меня. Знаешь, Энди, в Вере меня восхищало то, что как бы ей ни было тяжело или трудно, что бы она ни говорила, она всегда смотрела людям в глаза. — Так получилось, что у меня оказалось два лишних, — сказала она. — Да, — произнесла я. — Мне очень жаль. Вера отмахнулась от моих слов, как от надоедливой мухи, а потом спросила, не передумала ли я и не присоединюсь ли к ее компании на пароме. — Нет, — ответила я. — Я буду наблюдать за затмением с веранды нашего дома вместе с Джо. А если он будет как фурия, то я отправлюсь в Ист-Хед. — Если уж мы затронули фурий, — глядя прямо мне в глаза сказала Вера, — мне бы хотелось извиниться за происшедшее утром… и попросить тебя позвонить Мейбл Айландер и передать, что я изменила свое решение. Сказать подобное стоило ей огромных усилий, Энди, — ты ведь не знал ее так близко, как я, так что вам придется поверить мне на слово. Когда дело доходило до извинений, Вера Донован превращалась в кремень. — Конечно, с удовольствием, — мягко произнесла я. Я хотела прикоснуться к ее руке, но не решилась. — Только это Карин, и не Мейбл. Мейбл работала здесь лет шесть или семь назад. Теперь она живет в Нью-Хэмпшире, работает в телефонной компании, и дела у нее идут действительно хорошо. — Тогда Карин, — согласилась Вера. — Попроси ее вернуться. Скажи, что я просто изменила свое решение, Долорес, и ни слова больше. Понятно? — Да, — ответила я. — И благодарю за оснащение. Оно будет очень кстати. Я уверена в этом. — Рада доставить тебе удовольствие, — сказала она. Я открыла дверь, намереваясь выйти, когда Вера окликнула меня. Я оглянулась через плечо, а она подмигнула мне так, будто знала то, о чем ей вовсе не нужно было знать. — Иногда приходится быть сукой, чтобы выжить, — сказала она. — Иногда это единственное, что еще держит женщину в этой жизни.